Страница 3 из 89
Не помню, — мысленно возражает он.
Но теперь жалеть о содеянном поздно. Дело сделано. Конец.
Некоторое время он рассматривает свое отражение в пыльном окне машины, а затем неожиданно осознает, что все только начинается.
1
Кейт Макиннон-Ротштайн, рослая, метр восемьдесят три без каблуков — ее еще в школе Святой Анны, в двенадцать лет, девчонки прозвали дылдой, — вышагивала по гостиной своего пентхауса, а ее домашние туфли без задников мерно постукивали по паркетному, из мореного дуба, полу в ритме песенки, которую исполняла Лорин Хилл (для тех, кто не знает: это такая модная певица в стиле хип-хоп и соул). Эхо разносило музыку по всем двенадцати комнатам апартаментов. Она отражалась от картин современных и ультрасовременных художников, африканских масок, случайных средневековых вещиц и предметов работы лучших дизайнеров Нью-Йорка, а также антикварных хрустальных дверных ручек, медных кранов в ванных комнатах, добытых на парижских «блошиных» рынках, вышитых подушек, купленных у марокканских уличных торговцев, двух бесценных ваз времен династии Мин и не менее ценной керамики «Фулпер».
Добравшись наконец до почти совершенно белой спальни, Кейт скинула туфли, испытывая искушение растянуться на широченной постели — этаком сладостном острове, покрытом белоснежным пуховым покрывалом, а сверху еще дюжина белых с сероватым оттенком подушек в кружевных наволочках, — однако до встречи со старой подругой Лиз Джейкобс оставалось всего тридцать минут.
Прошло столько лет, но Кейт по-прежнему удивляло великолепие этой комнаты, да и всей ее жизни. Вот и сейчас на несколько секунд перед глазами возникла картина — не менее четкая, чем любая из тех, что висит на стене: убогая комнатка, где она провела первые семнадцать лет жизни, узкая кровать, тонкий матрац, комод, обклеенный бумагой под дерево, обшарпанные обои, которые были старше ее. Кейт поймала свое отражение в большом зеркале на двери гардероба и в который раз подумала: Надо же, повезло, чертовски повезло'.
Она сняла стильный деловой костюм, надела темносерые слаксы и кашемировый свитер с воротником-хомутом, отбросила назад густые темные волосы — среди них недавно появилось несколько серебристых, которые тут же были заменены на золотистые благодаря Луису Ликари, визажисту, обслуживающему только красивых и богатых, — закрепила их парой черепаховых гребней и подушилась своими любимыми духами «Бал в Версале».
Опять перед мысленным взором возникла сцена в стиле Марселя Пруста: мама в вечернем платье, высокая, с царственной осанкой, какая сейчас у Кейт, — платье куплено в универмаге «Джей-Си Пенни»[2], но все равно смотрится великолепно, — заботливо укрывает ее и целует, говоря: «Спокойной ночи, кисонька. И не позволяй клопам кусаться».
Если бы мама была сейчас жива, я бы купила ей много флаконов самых дорогих духов, наполнила гардероб модельной одеждой, перевезла из неказистой квартиры в Куинсе. — Кейт подумала об этом и смутилась. — Боже, что это я все о духах и модельной одежде! Если бы только мама пожила чуточку дольше.
Вздохнув, Кейт направилась в ванную комнату, подкрасила губы почти бесцветной помадой и замерла перед зеркалом. Несмотря на некоторые очевидные изменения, она не так уж сильно отличалась от той, какой была десять лет назад. Достаточно лишь изменить прическу, добавить полицейскую форму и пистолет. А осанка у Кейт и тогда уже была такая, что ею любовались все мужчины 103-го участка. Но это было давным-давно, в другой жизни, о которой она предпочитала не вспоминать.
Вообще-то становиться полицейским Кейт не собиралась, хотя в ее роду копами были все — отец, дядя, двоюродные братья. Она поступила в университет на исторический факультет. Сколько часов пришлось провести в темных комнатах, изучая слайды знаменитых картин, а сколько литературы перелопатить — наверное, не меньше тонны. Это было непросто: постигнуть премудрости критического анализа произведений изобразительного искусства, научиться разбирать их по косточкам, отыскивать тайные пружины, противоречия, запоминать даты и термины — все эти арочные контрфорсы, пентименто[3], фрески, лессировку[4] и многое другое, — и вот после всего этого никакой работы для выпускницы Фордемского университета[5] по специальности «история искусств» не нашлось. Шесть месяцев Кейт занималась временной работой, перепечатывая чужие статьи и подшивая письма, а потом задала себе вопрос: зачем мучиться? К тому же работа копа ее всегда привлекала. И учиться в полицейской академии Нью-Йорка было легче, чем распознавать элементы символизма во фламандской живописи.
Естественно, с университетским образованием Кейт патрулировать улицы не пришлось, зато все дела, связанные с искусством, ложились к ней на стол. Однако настоящую работу, по сердцу, она нашла, став детективом по расследованию преступлений, связанных с пропажей детей. Мужчины в участке с радостью уступили ей эту привилегию. Некоторых детей Кейт находила, и это было приятно, других нет — таких за все время работы набралось десяток, — и Кейт сильно мучилась. Вообще перспектива провести остаток жизни за этой неблагодарной работой ее не очень радовала. И вот Бог, видимо, смилостивился и послал ей Ричарда Ротштайна, а дальше были замужество по любви, потом аспирантура, защита диссертации, ученая степень и, наконец, монография «Портреты художников», неожиданно ставшая бестселлером.
Теперь Кейт спасает детей еще до того, как они теряются, и это ей нравится больше. Сколько их, попавших в беду, провели у Ротштайнов от одной ночи до нескольких недель, и всем им была оказана всевозможная поддержка, разумеется, не только моральная.
Никому не могло прийти в голову, и меньше всего самой Кейт, что когда-нибудь она, рано осиротевшая девочка из Астории[6], станет ведущей серии телевизионных передач компании PBS по мотивам ее книги и будет принимать в своих апартаментах в Сан-Ремо кандидатов в губернаторы, президентов компаний и кинозвезд. Вес это не переставало ее удивлять и даже смущало, и Кейт заставляла себя много работать, чтобы подавить это постоянное чувство вины за такое везение.
Домашние туфли сменили лодочки, поверх свитера надет легкий жакет, и все, она готова.
Кейт вошла в бар отеля «Четыре времени года»[7], и головы всех посетителей без исключения повернулись в ее сторону. В дальнем конце зала она увидела Лиз, ее лицо было скрыто за обложкой последнего номера журнала «Город и окрестности», на которой крупным планом красовалась Кейт на фоне холодной абстрактной картины, а ниже стояла подпись: «Первая леди нашего изобразительного искусства и благотворительности».
— Отложи ты это чтиво, пожалуйста, — произнесла Кейт глубоким хриплым голосом. — Они изображают меня светской дамой, родившейся в рубашке, ни словом не обмолвившись о моем тяжелом детстве и юности.
— А вот и наша скромная девушка с обложки, — проговорила Лиз, переводя симпатичные голубые глаза с глянцевой копии на оригинал.
Кейт наклонилась, расцеловала подругу в обе щеки, затем изящно опустилась на оплетенный тростником стул с высокой спинкой. Вгляделась в веснушчатое лицо Лиз без макияжа и тепло улыбнулась. Подошел официант в смокинге и поставил перед Лиз имбирный эль. Кейт заказала себе мартини, одновременно вытаскивая из сумки пачку «Мальборо».
— Я вижу, ты по-прежнему не пьешь.
— А я вижу, ты по-прежнему куришь.
— Да вот все пытаюсь бросить, но вместо этого втягиваюсь еще сильнее. Мне бы твою силу воли.
2
Сеть универмагов и аптек, ведет торговлю по каталогам.
3
Закрашенные самим художником детали, проступающие позднее на рентгенограмме или вследствие шелушения.
4
Покрытие прозрачной краской.
5
Католический университет в Бронксе (район Нью-Йорка).
6
Торговый, промышленный и жилой район Куинса в НьюЙорке; назван в честь известного промышленника и торговца Джона Астора.
7
Один из лучших и самых дорогих ресторанов Нью-Йорка.