Страница 7 из 49
«Что делает сейчас мать? Кто еще ушел на фронт из нашей Арбузовки? Как воюют друзья?
Неужели так быстро исполнилось предсказание Чуфарова? Ведь я его тогда спросил, что будет с
лишними, «заштатными». А он ответил просто, даже, кажется, и улыбнулся:
— Ничего особенного. Перелетим на фронтовой аэродром, и через неделю места освободятся.
«Точно! Вылет был с этого аэродрома!»
Память восстанавливается. И новые мысли приходят в голову. «Нечего отчаиваться. Ты же жив, у
тебя целы руки и ноги, нужно действовать, помогать своим бить врага. Нужно быстрее перейти линию
фронта и — снова в строй».
Мысль прервал грохот кованых сапог на крыльце и чужая речь.
Немец! Что делать? Неприятный холодок по спине, слабость в ногах. «Нужно спрятаться», — где-
то сверлит трусливая мыслишка.
Дверь отворилась. Я взял себя в руки.
— Русь зольдат?
— Найн, их бин шюлер, — ответил я твердым голосом.
— Шюлер?
— Я, я. Их лернте ин цеентен классе ин Москау. Эвакуирте, — с натянутой улыбкой показал я
немцу рукой, как я переезжал из Москвы в Тимашево.
Немец недоверчиво прищурился и спросил, сколько мне лет.
— Ахтцен.
Немец был ниже меня ростом на целую голову. Трудно поверить, что мне восемнадцать, что
учился в Москве в десятом классе.
Он подошел вплотную, снял с меня кепку и внимательно посмотрел на волосы.
— Гут! Матка — цвай ква-ква, шнель! — обернулся немец к стоявшей сзади тете Луше.
«Пронесло», — с облегчением подумал я, Спасли волосы, закрывшие рану.
Прямо на крыльце солдат заставил тетю Лушу общипать двух уток, положил их в вещевой мешок.
Лицо Лукерьи Степановны стало злым. Она всей душой ненавидела фашистов, которые пришли в ее
родное село.
Через несколько дней заботливые руки тети Луши и дяди Кузьмы поставили меня на ноги. Я начал
выходить во двор, а затем совершать и более дальние прогулки. Первое, что я решил сделать, найти
компас и пистолет.
Идем с Николаем к месту падения самолета. Узенькая дорожка меж огородов, поворот влево по
задам к пригорку, на котором слегка зеленеет смешанный лесок.
По дороге присоединяются ребята. Идем гурьбой, быстро. Идти легко — за ночь подморозило.
Ребята засыпают вопросами.
— Почему летает самолет?
— Почему упал быстрее, чем летчик?
— Что будем искать на месте падения самолета?
— Искать нужно часы, компас, пистолет и карту. Без этого не попасть к своим.
Ребята понимают и все горят желанием помочь.
Недалеко от леса, на пашне, неглубокая воронка. Вокруг щепки от разбитых плоскостей. Внутри
воронки торчат два БС — крупнокалиберных пулемета.
«Мигарек» ты мой, «мигарек», не оправдал я твоей надежды. Ты разбит, а я цел и невредим.
Прости меня. Постараюсь отплатить фашистам за все».
Где-то воюют наши. Самолеты взлетают, выполняют задания и приземляются на своих
аэродромах. Летчики дерутся под Москвой, и красавцы «миги» почти не имеют передышки. Страшно
захотелось к своим, в родной полк, к друзьям. Голова снова заныла, к горлу подступила тошнота.
На большаке километрах в двух показались немцы, несколько повозок. Ребята глядели на них
молча, с ненавистью.
Начали копать. Почти на полтора метра ушли вглубь. Попадались обломки агрегатов, приборов, но
того, что искали, не было. Стало ясно — работаем впустую.
Оставшийся и весь следующий день искали в лесу. Ни пистолета, ни карты. Нашли пару
фотографий. Они были у меня в планшете вместе с картой. А карты не было.
На следующий день женщины делили картофель и овощи между оставшимися в деревне
колхозниками. Мы с Николаем таскали мешки. А вечером снова пришел немец. На этот раз тетя Луша
выпроводила его без всякой добычи.
Метрах в двухстах от нашей избы, возле церкви, — большак. По нему в сторону Боровска из
Малоярославца на повозках проезжают немцы. В обратном направлении ведут пленных, наших
красноармейцев. Ведут на запад... Их около ста человек, охраняют четверо. Впереди офицер с хлыстом,
по сторонам — солдаты с автоматами.
Женщины бросают на дорогу хлеб, вареную картошку. Пленные поднимают, едят. Немцы не
препятствуют. Самим-то кормить пленных не хочется.
Куда их ведут, что с ними будет? Сердце сжимается от боли. Когда же наши остановятся? Неужели
немцы подошли к самой Москве? Никто не может ответить на эти вопросы.
Тетя Луша стоит рядом, всхлипывает. Всем жалко наших.
Вдруг один из пленных нырнул под сарай, а как только колонна прошла, выскочил и кинулся через
дворы в лес. Молодец!
В деревне да и окрест знали, что у Шурыгиных скрывается летчик. Дядя Кузьма уверял, что никто
не предаст, народ вокруг хороший. Так оно и было. Однако сколько можно отсиживаться в теплой
квартире? Я принял решение побыть еще несколько дней, чтобы совсем окрепнуть, и сразу в путь.
Мой план оказался вполне осуществимым, тем более что скоро нашелся и попутчик. Вот при каких
обстоятельствах это произошло.
Тридцать первого октября дядя Кузьма позвал в лес — для пчел нужен можжевельник.
Сразу же за огородами — пашня, стоит перейти ее, начинается кустарник, а за ним хороший
чистый лесок.
Идем быстро. Голова почти не болит, а от ежедневной физической работы и хорошего питания
окрепло тело. Дядя Кузьма еле успевает. Сворачиваем влево и по дорожке углубляемся в лес. Впереди
здоровенный куст. Вдруг он раздвигается, и нам навстречу выходит военный с пистолетом в руке.
— Здравствуйте.
Здоровается серьезно, басовито.
Дядя Кузьма вынырнул из-за меня, быстро подошел к военному с тремя кубиками на петлицах.
Перед нами стоял политрук. Ладная фигура в шинели затянута ремнями. Ремни сзади
перехлестывали спину и через плечи спускались на поясной широкий ремень с пятиконечной звездой.
Больше всего поразили звезда на фуражке и три кубика на петлицах. Сколько ни проходило людей
из окружения на восток — в такой военной выправке мы никого не видели.
Политрук переложил пистолет в левую руку, а правой крепко сжал сухонькую ладонь дяди Кузьмы.
Дядя Кузьма старый солдат. Пришлось воевать и с японцами, и с немцами. Конечно, ему приятно
было увидеть настоящего командира. И где — в тылу у фашистов. И как? В полном воинском
снаряжении.
— Может, переодеться принести? — на всякий случай спросил Кузьма.
— Нет. Двести километров прошел, а уж остальные дойду и так. — Голос твердый, уверенный,
спокойный.
— Кузьмой меня зовут, а это, это... — замялся дед, показывая на меня, и смешно заморгал
ресницами.
— Летчик, сбитый летчик, — поспешил я на помощь Кузьме Никифоровичу.
— Летчик? — подозрительно посмотрел политрук. Недоверчивые глаза, усталые, невыспавшиеся.
Лицо с желтизной, худое. Брови темные, широкие. Губы сжаты. — А звание? Откуда вылетал?
Немцы почти без колебаний верят, что деревенский парень. Неужели политрук не разберется, не
поверит мне?
— Сержант, — отвечаю. — Вылетел из-под Москвы двадцать второго октября.
— Летчик он, ей-богу, летчик, — подтвердил дядя Кузьма. — Одежда-то военная у нас спрятана.
Политрук медленно убрал пистолет в кобуру.
— Немцы в деревне есть?
— Бывают, но сейчас нет, — отвечаю я.
— А где сейчас фронт?
— Двадцать второго был на реке Нара, наверное, и сейчас там.
Политрук быстро вытащил из кармана маленький атлас офицера. Открыл нужную страницу.
Московская область, Москва, Наро-Фоминск, Боровск, Малоярославец. Дорога на Калугу. Села
Тимашево на карте не было. Но река Нара была.
— Вот и нужно идти через Балабаново с курсом сорок пять градусов, — сразу выпалил я. — Сорок
километров. Ведь это двадцатикилометровка?
— Да, но почему не идти точно на восток? — насторожился политрук.
— Смотрите, здесь два сантиметра до фронта, а на восток — три. Значит, на восток шестьдесят