Серебряные крылья

Москва — Волга и 28-го перешли его в районе Яхромы. Невесел был наш комиссар, но мы это скорее

чувствовали, чем видели. Перед уходом он рассказал о бессмертном подвиге панфиловцев.

Утром командир полка поставил Мовчану задачу на разведку. Пересекли Оку, углубились на юг.

Под нами станция Мордвес. Мовчан крутит самолет влево, вправо. Ни зениток, ни истребителей. Видно,

отстала авиация немцев.

В разведывательном полете командир ведет разведку, сличает карту с местностью, ориентируется.

А ведомый через десять — пятнадцать минут полета лишь в общем представляет, где находится. Трудно

смотреть за командиром, прикрывать его, выполнять неожиданный резкий маневр и следить за детальной

ориентировкой. А тем более вести разведку. Да это на сей раз и не вменяется в мою обязанность. Главное

— прикрыть командира и не отрываться от него.

Я и не отрываюсь, даже иногда заскакиваю вперед. В ответ вижу поднятый сжатый кулак.

Понятно! Сам переживаю ошибку.

Иногда кажется, что безнадежно отстал, тут командир приходит на помощь — выполняет разворот

в сторону, а ты не зевай: срезай круг — пристраивайся. Сложная премудрость, и дается она нелегко, но

уж когда далась, тогда и говорят — пара, звено слетаны.

Мордвес. Никогда бы не определил станцию, будучи ведомым. Километров двадцать восточнее (по

Каширской ветке) Серебряные Пруды, Узуново — станции, знакомые с детства. Между ними деревни

Беляево, Боршово. Там родились мать и отец, там сейчас живут дед с бабкой. И где-то рядом фашисты. А

может, они уже там? Там, на речушке Глинке, где ловил в детстве пескарей?

А вот Венев. Пустынный, притихший, настороженный. Фашисты пытались взять город с ходу, но,

потеряв пять танков, отошли. Повторно атаковали — потеряли четырнадцать танков. Танки гибнут, а

Москвы еще не видать. Большие силы фашистов под Тулой, лишь частью сил им удалось обойти Тулу,

Венев и двинуться на Каширу. Вот эти-то танки и мотоколонны шли на север. Они и беспокоили

командира полка. Их-то и видел Мовчан, когда снижался, бил по ним из «шкасов» и БС.

Еще несколько минут находимся в тылу врага — и вот уже летим над своими. Заметное

облегчение, спад напряжения. Но маневрировать, смотреть назад нужно еще внимательнее. Враг везде, и

зевать нельзя — собьют.

Да! Картина тяжелая. Николаев внимательно слушал доклад Мовчана. Рядом стоял лейтенант —

офицер наземных войск. Данные наземной разведки полностью подтвердились.

— Приготовиться к перебазированию! Вылет по дополнительной команде, — приказал Николаев.

Опять на восток, опять отступать, но куда? Тяжелое чувство не проходило.

Шведов собрал митинг. Прочитал передовую «Правды» от 27 ноября: «Под Москвой должен

начаться разгром врага!».

«Правда» писала: «Мужественное сопротивление частей Красной Армии задержало разбег

фашистских полчищ. Они вынуждены перейти на медленный шаг. Они не мчатся вперед, как бывало, а

ползут, обильной кровью поливая каждый свой шаг. Но они все же ползут! Значит, надо удесятерить

стойкость защитников Москвы...

Надо во что бы то ни стало сорвать разбойничий план Гитлера.

Этого ждет вся наша страна...

Под Москвой должен начаться разгром врага!»

Потом выступил представитель из Москвы. Он говорил о том, что 80000 ребят и девчат из Москвы

подписали письмо к молодым защитникам столицы. Письмо было теплое, простое. Даже в глазах чуть

пощипало. Запомнилось: «Судьба столицы — в ваших руках. Мы должны отстоять Москву, и мы ее

отстоим!»

Москва решила стоять насмерть. Моя Москва, мой родной город. И москвичи не только говорили,

они отвечали делом. Было создано несколько поясов обороны. Приходило в полки новое пополнение. В

тылу врага действовали партизанские отряды. Все было готово к разгрому врага под Москвой.

Товарищ из Москвы говорил просто, понятно. Многое мы знали, но многое слышали впервые.

И настал день, когда наши войска перешли в наступление. Батальоны аэродромного обслуживания

срочно готовили зимние аэродромы непосредственно за наступающими войсками.

Перед вылетом на другой аэродром Вернигоре вручили орден Красной Звезды. Мы радовались —

это его первая награда. Орденом Красного Знамени были награждены комиссар Шведов и Коробков.

Я стал младшим лейтенантом и старательно пришивал голубые петлицы с золотой окантовкой. На

тумбочке лежали вишневые кубики.

Ослепительно снежными заносами встретил нас новый аэродром. Снега намело до метра. Только

небольшая, узкая, укатанная полоска для взлета и посадки.

С Мовчаном вылетаем на разведку. Я его очень прошу на обратном пути зайти в Тимашево. Виктор

Сергеевич в этой просьбе отказать не может.

— Только не отставай и без всяких фокусов.

За борт меховой куртки засунута открытка. Там всего несколько слов: «Поздравляю с

освобождением, у меня все в порядке. Адрес ... Пишите ответ».

По пути на Малоярославец встретилась четверка «мессершмиттов». После двух виражей отстали.

Видно, тоже разведчики. Нам в бой запрещено вступать, главная задача — добыть данные о противнике.

Минут тридцать летали вдоль дорог, подсчитывая колонны отступающих фашистов, определяя

направление их движения. Как нашел Мовчан после этих умопомрачительных картин железную дорогу

Малоярославец — Москва, удивляюсь.

Мовчан сворачивает влево. На пригорке — Боровск, в стороне — монастырь. И вот через шесть

километров — деревня Тимашево. Знакомая церквушка, а напротив нее — домик, родной и милый домик

Шурыгиных.

В деревне забегали, подняли головы. Два истребителя выполняли виражи над деревней. Открытка

выброшена, наверное, найдут ее: наблюдают многие.

Мовчан покачал крыльями: «Внимание, за мной!» — и мы встали на курс. И речку Нару я пересек

не за 7 дней, как в ноябре сорок первого, а в один миг. Через семь минут наши самолеты катились по

ровной снежной полосе своего аэродрома.

Кубинка

Аэродром Кубинка, куда мы перелетели, — это первый значительный шаг вперед, на запад, вслед

за отступающим врагом.

Осмотрелись. Огромное круглое поле с взлетно-посадочной полосой, а вокруг лес. По краям

земляные, занесенные снегом насыпи. Это землянки, оборудованные как укрытия и командный пункт.

На следующий день прикрываем штаб Западного фронта.

Вылеты несложные, они дают возможность слетаться парам, звеньям, изучить район полетов.

Через несколько дней задача усложнилась: получили приказ обеспечить боевые действия

штурмовиков. Утром шестерка «илов» подошла к Кубинке, и Мовчан поднял свое звено в воздух.

От Кубинки на запад до линии фронта всего несколько десятков километров. Но штурмовики ведут

нас за сто двадцать на юго-запад в район станции Износки. Сто десять километров идем по своей

территории, десять по территории, занятой врагом.

«Ильюшины» летят бреющим, мы (по паре справа и слева) над ними на высоте пятьсот метров.

Как только пересекли линию фронта, зенитки забросали нас серыми комочками разрывов.

Откуда здесь столько орудий, почему идем на юго-запад, а не на запад?

Ответ на эти вопросы мы получили позже, когда замысел командования перестал быть военной

тайной. Наша задача — уничтожить войска и технику на станции разгрузки Износки.

Штурмовики узкой лентой вытянулись на цель. Взрывы снарядов, бомб не слышны, только

отчетливо видны на снегу возникающие то здесь, то там черные пятна воронок. Горят эшелоны с

фашистами, станционные постройки. Хорошо видны огромные языки пламени, а кое-где густой черный

дым.

«Ильюшины» вышли из атаки и взяли курс 90°. Через две минуты линия фронта позади, мы над

своей территорией, а «мессеров» нигде не видно. Но несмотря на это, у штурмовиков имеются потери от

зенитного огня фашистов. Да, тяжела профессия летчика-штурмовика. И не напрасно в начале войны им