Страница 16 из 21
Лицо Байрона каменеет.
— Простите?.. — переспрашивает он, чеканя слоги.
— Ну… Поговаривают, что у вас есть внебрачный ребенок.
Богема Нью-Кройдона расступается, пропуская вперед долговязого хлыща с неприятным цепким взглядом. Байрон ставит на бильярдный стол бокал с недопитым коньяком и цедит сквозь зубы:
— Кто вы такой?
— Я Ричард Сомс, эсквайр и независимый журналист, — бодро рапортует долговязый, обрадованный вниманием.
— Кто дал вам право приносить в приличное общество грязные слухи? — Слова Байрона звучат как приговор судьи.
Молодчик нагло пожимает плечами.
— Я привык говорить то, что думаю.
— Плохое качество для человека, желающего произвести впечатление умного.
— Все лучше, чем компрометировать себя подобным образом, сенатор.
— Мой вам совет, эсквайр: катитесь отсюда к чертовой матери прямо сейчас. Хотите делать карьеру журналиста на грязных сенсациях? Тренируйтесь подглядывать за женой мясника, живущего через дорогу. Возможно, она согласится лишить вас девственности за ваш компромат.
Слова Байрона вызывают взрыв хохота у собравшихся, и ответ Сомса слышат только сам Баллантайн и стоящий за его левым плечом Брендон:
— Шлюхи в этом городе доступны не только вам, сенатор. И не всех женщин, которых вы истязаете в своем доме, потом собирают по кускам, выловленным из Северна. Некоторые, к вашему сожалению, выживают.
Байрон мечется по дому, как одержимый, оставляя за собой груды осколков старинных ваз и круша о стены стулья. Слуги в ужасе попрятались, мажордом лелеет выбитую челюсть. Один Брендон относительно спокоен среди этого хаоса. Он сидит в своем кабинете и делает вид, что поглощен расчетами для очередного проекта. На самом деле он просто ждет.
Когда стихает грохот, Байрон сам появляется на пороге кабинета. Раскрасневшийся, всклокоченный, но уже не опасный.
— Я засужу эту скотину! — восклицает он.
Брендон одобрительно кивает.
«Успокойся. Ты отлично держался на людях. Не давай им повода усомниться в том, что этот жалкий идиот все выдумал».
Байрон устраивается на диване, выдерживает долгую паузу, потом нарушает молчание:
— Похоже, не выдумал. Была у меня любимица, которую я заказывал несколько раз, прежде чем она сбежала. Нельзя исключать, что речь о ее отпрыске. Я уже распорядился с утра привезти ко мне ее сутенера. — Байрон перехватывает настороженный взгляд Брендона и добавляет: — Никакого насилия. Я лишь наведу о ней справки.
«В моем присутствии», — настаивает Брендон.
Байрон думает о чем-то своем и не отвечает.
Утром в вестибюле дома Баллантайнов объявляется сутенер. Он испуган, помят, с мольбой в глазах смотрит на телохранителя сенатора. Байрон встречает его как родного:
— О! Генри, дорогой! Что-то ты постарел. Поистрепался по своим девочкам?
— Время, мистер Баллантайн. Оно только к вам благосклонно, — лебезит сутенер. — Прекрасно выглядите.
— Веду здоровый образ жизни, — улыбается Байрон и делает приглашающий жест в сторону парадной лестницы: — Прошу. Поговорить надо.
— Мистер Баллантайн, я очень тороплюсь, сэр…
Байрон разочарованно качает головой.
— Я не думал, что ты такой трус, Генри. Хорошо, раз ты предпочитаешь говорить на пороге, пусть будет по-твоему. Разговор недолгий.
Баллантайн отсылает телохранителя и присаживается на широкий подоконник. Брендон садится на ступеньки лестницы. Сутенер смотрит на них попеременно и теребит белое кашне.
— Скажи мне, дорогой Генри, — неторопливо начинает Байрон. — Здоровы ли мои прежние любимицы? Роксана? Шарлотта?
— Роксана здравствует и ныне, а Шарлотту пять лет как зарезали в подворотне.
— А Джеральдина?
— Ей повезло. Вышла замуж, сэр. У нее три рыжих мальчонки. Все в отца.
— Это хорошо, — Байрон подается вперед. — А как дела у Хлои?
— Она отошла от дел, устроилась…
Байрон хлопает в ладоши. Сутенер вздрагивает и смолкает.
— Браво, Генри! Какие подробности! А не ты ли говорил мне, что она сбежала?
Сутенер молчит, горбится и комкает шарф.
— А я так переживал, дорогой Генри! Ну как же, моя любимая шлюха — и сбежала! — Байрон театрально воздевает руки. И тут же продолжает спокойно и серьезно: — Адрес, Генри. Если хочешь жить и иметь свой бизнес в этом городе — адрес. Немедленно.
— Фарбиан-стрит… Тридцать шесть… Третий этаж, комната справа, — лепечет сутенер, стремительно бледнея.
Лицо Байрона озаряет счастливая улыбка. Он подходит к Генри, похлопывает его по плечу, сует ему в карман несколько крупных купюр.
— Дорогой Генри, у тебя прекрасная память! Ты уж ее береги и пользуйся ею аккуратно. Лишнего запоминать не нужно. Ты меня понял?
— Да-да, мистер Баллантайн! — кивает сутенер, пятясь к выходу. — Я вас очень хорошо понял! Я вас всегда прекрасно понимал, правда же?
— Правда, — глухо отвечает Байрон, захлопывая за ним дверь.
С минуту он стоит, опершись ладонями на дверной косяк. Потом поворачивается к Брендону.
— Ангел мой. Могу ли я доверять кому-то больше, чем тебе?
Байрон смотрит ему прямо в глаза, и по выражению его лица Брендон понимает все.
«Нет. Я этого не сделаю», — говорит он.
Сенатор Баллантайн поднимается по ступенькам. Останавливается у балюстрады и небрежно бросает через плечо:
— Сделаешь. Просить тебя я не собираюсь. Это приказ. Иди за мной.
Часть IV. Элизабет
— Дамы и господа, монорельс следует до станции Канви-парк, — объявляет приятный женский голос из динамиков, и вагон, дрогнув, плывет дальше мимо домов.
Пятый час пути с одного края города на другой. Два часа между пересадками с поезда на поезд. Усталый Брендон исподтишка рассматривает попутчиков. Двое молодых мужчин в высоких цилиндрах читают свежие газеты. Полная дама в старомодном чепце комкает в руках черную шаль. Группа из пяти студентов — что-то бурно обсуждают, смеются. Девушка лет семнадцати с этюдником через плечо. Пожилой джентльмен в сопровождении девочки-подростка; они говорят между собой на амслене, и Брендон думает, что девочка — перерожденная. Но подходит кондуктор, спрашивает у них билет, и девочка что-то отвечает, протягивая два маленьких картонных прямоугольника.
Монорельс, покачиваясь, скользит над улицами на уровне третьих этажей, и Брендон успевает увидеть фрагменты чьих-то жизней. Старушку, поливающую цветы на подоконнике. Усатого мужчину, бреющегося у окна перед зеркалом. Седого музыканта со скрипкой в длинных тонких руках, играющего на балконе. Кошек и голубей на крышах. Дважды среди облаков мелькает громада дирижабля.
«Выполнишь приказ — немедленно возвращайся, — велел Байрон. И добавил: — Только попробуй не подчиниться. Пытка электричеством покажется тебе лаской, мой ангел».
Поезд останавливается, голос в динамиках объявляет конечную станцию. Юноша в форме рядового императорских войск с ранцем за спиной и винтовкой через плечо покидает вагон последним. Пересекает посадочную платформу, слегка прихрамывая, и исчезает в людском водовороте на Брикс-авеню.
Размеренные шаги гулко отдаются по мостовой, и Брендону кажется, что внутри него стучит сердце города. Гигантское сердце Нью-Кройдона, часть которого — он сам. Город живет. Зеленщик на перекрестке громко хвалит лучший салат и свежайшие яблоки. Кукла-швейцар приветливо улыбается, распахивая дверь ресторана перед костлявой дамой в платье с открытой спиной. Мальчишка-сапожник натирает ваксой туфли джентльмена в строгом костюме и насвистывает. Его клиент смотрит на часы и чему-то улыбается.
«Ты это сделаешь, Брендон. Ты же любишь меня. Я в тебе не сомневаюсь».
Стайка детишек на углу Брикс-авеню и Авер-Кросс приманивает голубей хлебными крошками. Сизари опасливо хлопают крыльями, вытягивают шеи, торопливо хватая корм. Мальчуган лет пяти в заношенной кепке то ли отца, то ли старшего брата с воплем прыгает и пытается поймать птицу. Голуби взмывают в небо, дети хохочут. Когда Брендон проходит мимо них, мальчик лет десяти вытягивается в струнку и отдает ему честь.