Страница 7 из 100
В июле 1904 в предназначенном для передачи матери после его смерти письме он писал в день отъезда в Маньчжурию: «Обо мне не плачь и не грусти, такие, как я, не годны для жизни, я слишком носился с собой, чтобы довольствоваться малым, а захватить большое, великое не так то просто. Вообрази мой ужас, мою злобу-грусть, если бы я к 40—50 годам жизни сказал бы себе, что всё моё прошлое пусто, нелепо, бесцельно!
Я смерти не боюсь, больше она мне любопытна, как нечто новое, неизведанное, и умереть за своим кровным делом — разве это не счастье, не радость?
Мне жаль тебя и только тебя, моя родная, родная бесценная Мама, кто о тебе позаботится, кто тебя успокоит.
Порою я был груб, порой, быть может, прямо-таки жесток, но видит небо, что всегда, всегда ты была для меня всё настоящее, всё прошлое, всё будущее.
Моё увлечение Ольгой было мне уроком и указало на полную невозможность и нежелательность моего брака когда-либо и с кем бы то ни было; почему — теперь объяснять долго, но это лишний раз подтвердило, что вся моя работа, все мои способности, энергия и силы должны пойти на общее дело, на мою службу и на мой маленький мирок — мою семью, мою Маму».
На Марианне он женился потому, что она была совершенно не похожа на всех остальных женщин. Она была единственная в мире.
И теперь вдруг опять Ольга. Другая женщина, похожая на всех других женщин.
Наверное, погода повлияла — дождь с утра — на прогулку в сад вышли только несколько человек, но Ксения и в бурю пришла бы. Она пришла без корзины, но с большой муфтой в руках, а в муфте — бутылка самогона. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Ксения вынула бутылку, и навстречу девушке из коридора вышел Корнилов, худой, жёлтый, истощённый мыслями о будущем страны и армии, о своём будущем.
— А ну, что это у вас, покажите, — потребовал он.
Взял бутылку, посмотрел на неё скептически и, улыбаясь, отдал девушке.
— Вот попадётесь когда-нибудь, профессиональная спиртоноша.
Покраснев, Ксения, мокрая от дождя, вбежала в коридор и столкнулась с Марковым.
— Я добрее Корнилова, — сказал он. — Приносите всегда и побольше.
— Мы сейчас всё приготовим, Сергей Леонидович, и заходите в комнату.
В другом конце коридора стояла Ольга. С многозначительной улыбкой она подошла к Маркову и, откровенно глядя на него зелёными глазами, сказала:
— Хохлацкий бимбер принесла вам, господин генерал? Я знаю. Она своему старичку всё время носит.
— Генерал Деникин не так уж стар.
— Для неё, может, и сгодится, а для меня вы — молодой. Когда закончите там, приходите в мою кладовку: за поворотом коридора последняя дверь. Я вас хорошим угощу. У меня и французский коньяк есть.
Он не отказался, и вскоре она открыла ему дверь в свои владения. На полках — бутылки, консервы, жестяные коробки с чем-то, на полу — мешки с картошкой и какие-то ящики.
— Отведайте хорошего вина, Сергей Леонидович. Или водочки. Это не бимбер. Это настоящая. Из Варшавы.
— А где же французский коньяк? — спросил Марков, уже посмелев и усаживаясь на широкий диван в углу у окна.
— В следующий раз принесу, если подружимся, — сказала Ольга и села рядом, очень близко.
— Мы уже, кажется, подружились.
— Давайте выпьем, тогда уж совсем подружимся.
Они выпили и совсем подружились.
Через несколько дней Ольга, улучив момент, подошла к Маркову, когда он один стоял у окна с папиросой. Сказала вполголоса:
— Сейчас меня встретил на улице поручик такой Линьков. Сказал, что вар знает.
— Знаю его.
— Сказал, что есть телеграмма: большевики в Питере взяли власть. Пока ещё никто в городе не знает. Говорит: вам надо бежать. Сказал, что поможет переодеться солдатом и сам вывезет. А может, побреешься и моё платье и пальто наденешь?
— Нет, Оля, я не могу один бежать. Нельзя бросать своих боевых товарищей. Мы вместе решим, как действовать. Может быть, и тебя попросим в чём-нибудь помочь. Мы ещё поговорим.
— Приходи после обеда и... и поговорим.
Она улыбнулась так откровенно, как никогда не улыбаются женщины в обществе, к которому привык генерал Марков. Его жена, княжна Путятина, наверное, даже не умеет так улыбаться.
В своей комнате Марков увидел странную картину: Деникин и Романовский склонились над столиком, напряжённо вчитываясь в какой-то текст.
— Присоединяйтесь, Сергей Леонидович, — сказал Деникин. — Нам принесли исторический документ.
«ПРИКАЗ № 1
К населению гор. Минска и окрестностей
Власть в Петрограде перешла в руки Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Весь Петроградский гарнизон. Балтийский флот и другие воинские части признали новую власть. Поступают отовсюду донесения, что армия и воинские части на всех фронтах признают новую власть, сохраняя полное спокойствие.
В Минске власть перешла в руки Совета рабочих и солдатских депутатов, который обратился ко всем революционным организациям и политическим партиям с предложением немедленно приступить к организации временной революционной власти на местах.
Объявляя о происшедшем, Минский Совет рабочих и солдатских депутатов доводит до сведения всех граждан, что им приняты самые решительные меры к охране революционного порядка и установления железной дисциплины повсюду. Установлена революционная цензура над всеми выходящими в Минске и получаемыми здесь газетами для предупреждения распространяющихся и волнующих население слухов.
Исполнительный Комитет Минского Совета
рабочих и солдатских депутатов».
Весть о событиях в Петрограде распространилась быстро, и после обеда вчетвером обсуждали план действий.
— Духонин не сделал ничего из того, что мы ему советовали, — возмущённо сказал Лукомский. — Ставка обречена. Через несколько дней там будут большевики.
— Будут и у нас, — заметил Романовский.
— И судить будут по-большевистски, — откликнулся Деникин. — Как в Бердичеве.
И всколыхнулись в памяти чёрная ночь, грязная дорога и разъярённая толпа солдат, требовавших их смерти. Если убегать, то не от них, а для того, чтобы уничтожить их.
— Для побега приготовлены солдатская и гражданская одежда и оружие — револьверы, — сказал Романовский.
Открылась дверь, и вошёл Корнилов, подтянутый, озабоченный. Все встали, Корнилов сделал знак, чтобы садились, сел сам.
— Обсуждаете план действий? — спросил он.
— Так точно, — ответил Деникин.
— Надо вызвать Председателя Следственной комиссии — он человек понимающий и сможет многих освободить официально. Не нас, конечно. Я, наверное, уйду с текинцами. Уже приказал командиру полка полковнику Кюгельгену ковать лошадей для похода. А вы подумайте о своих маршрутах. Лучше уходить по одному, по двое. Действуйте, господа.
Марков решил начать действовать с посещения Ольги. Он ходил туда окольным путём: спускаясь по тёмной лестнице, а поднимаясь по другой. Выйдя на лестницу, решил закурить и остановился в самом тёмном месте, на повороте у площадки. В этот момент со двора вошли двое из незнакомых арестованных полковников, на ходу продолжая разговор.
— Нет. Я у Ольги утром был, — сказал один из них.
— Она ж говорила, что если два раза здесь не даст, то и домой не дойдёт, — со смешком сказал другой.
— Пусть ещё кого-нибудь ищет. Нам с тобой отдохнуть надо и обмозговать, что дальше делать. И рана у меня ноет. К погоде что ли.
— Из-за большевистского переворота.
Сергей Леонидович больше кладовку не посещал, Ольга исчезла — наверное, опасалась, что новая власть не похвалит её за общение с генералами.
А в тот же вечер, когда генералы обсуждали с Корниловым свои дальнейшие планы, уже собираясь ложиться, Романовский вдруг обратился к Маркову:
— Сергей Леонидович, вы не находите, что в нашей комнате царит неравенство и несправедливость, и нам с вами тоже следует произвести свою революцию?