Страница 14 из 100
— Всё понял, — ответил он кому-то по телефону, делая знак вошедшим занять места у стола, — берите дежурную сотню и наводите порядок. Вплоть до применения оружия. Всё. На мою ответственность.
Каледин положил трубку, безнадёжно махнул рукой.
— Отдаю распоряжения, — с печальной улыбкой сказал он, — и знаю, что почти ничего исполнено не будет.
Большая карта Российской империи, висящая на стене, испорчена новыми разноцветными линиями, проведёнными краской: на западе — чёрная кривая линия фронта; Украина вместе с Крымом обведена жёлто-голубой; область Войска Донского — синей, такой же линией указаны границы области Войска Кубанского.
Об этих границах и заговорили. Каледин рассказал, что Екатеринодаре заседает правительство «Юго-Восточного союза» — эфемерного объединения Дона, Кубани, Терека и ещё каких-то территорий. О нём Каледин говорил с грустной иронией — туда уехал Алексеев.
— Я бы поехал сам, — сказал Каледин, — если бы действительно был Донским атаманом. А мне ведь подчиняется только мой конвой. Прикажи я выступить против большевиков — ни одной сотни казаков не наберёшь. А те наседают. С севера по железной дороге Антонов-Овсеенко. С запада — Сиверс[16]. Черноморский флот прислал вше ультиматум: «признать власть Советов». К Таганрогу подошёл миноносец с отрядом большевиков-матросов. В Ростове Военно-революционный комитет действует открыто я не сегодня-завтра поднимет восстание.
— А мы-то ехали... — вздохнул Деникин.
— Мы ехали командовать объединёнными офицерско-казачьими войсками и вести их на большевиков, на Москву... — продолжил Романовский с иронической усмешкой.
— Корнилов надеется создать фронт не только против большевиков, но и против немцев, — сказал Марков. — Что он скажет, когда доберётся сюда? Мы уверены, что он доберётся.
Каледин позвонил, и дежурный казак внёс на подносе графин, бокалы, яблоки, пирожки...
— Прошу, чем Бог послал, — пригласил хозяин кабинета.
Ещё тогда, в Карпатах, Марков почувствовал неординарность этого казачьего генерала. Удивлял печально внимательный взгляд — словно Каледин думает совсем не о том, что творится вокруг, а о чём-то высоком, главном, скрывающемся за суетой действительности. Теперь Марков отчётливее видел неизбывную тоску атамана, измученного неразрешимыми вопросами. Он, русский патриот, стал вдруг во главе казачьего государства, не подчиняющегося центральному правительству, а это правительство подняло народ и гонит на Дон обозлённых, уставших от войны, отравленных большевистской пропагандой. И казаки не хотят защищаться. Многие из них тоже отравлены агитацией. Что же делать ему, атаману?
— Что ж нам делать? — спросил Деникин. — Скажите откровенно, Алексей Максимович, можем ли мы оставаться здесь? Или наше пребывание создаст вам новые политические осложнения с войсковым правительством и революционными учреждениями?
— На Дону приют вам обеспечен, — ответил атаман. — Но, по правде сказать, лучше было бы вам, пока не разъяснится обстановка, переждать где-нибудь на Кавказе или в кубанских станицах.
— И Лавру Георгиевичу, когда он появится?
— Корнилову тем более.
— «Обстановка разъяснится », — мудро улыбаясь, объяснил Романовский, — когда большевики захватят Область Войска Донского и казаки почувствуют, что такое советская власть. Тогда они сами позовут своего атамана и скажут: «Веди нас на Москву!»
— Если атаман доживёт, — серьёзно сказал Каледин.
Марков и Деникин решили ехать на Кубань — Каледин дал им надёжный адрес и в станице Славянской, и в самом Екатеринодаре. Уезжали из Новочеркасска вечером 26 ноября с екатеринодарским поездом, во втором классе. Ещё на подъезде к Ростову услышали рассыпчатый треск винтовочных выстрелов и уверенно неумолимый рокот пулемётов. Испуганный проводник побежал куда-то вперёд, к головным вагонам. Пассажиры — казаки, интеллигентно одетые гражданские и молчаливые странники в одеждах с чужого плеча — заволновались: «Большевистское восстание в Ростове!»
— В самый раз едем, Антон Иванович, — усмехнулся Марков, — с поезда — на бал.
— Опять смерть рядом, дорогой профессор. В Бердичеве нас Бог спас и молитвы наших женщин, и сейчас они молятся за нас. Моя милая невестушка, когда же я тебя увижу? И вы с Марианной Павловной вновь в разлуке...
Вернулся озабоченный проводник и объявил:
— В связи с событиями в Ростове стоянка — одна минута. Кто желает — торопитесь. При проезде через город свет в вагонах будет погашен.
Город, охваченный ночным боем, проскочили удачно. Наблюдая в окно вспышки выстрелов, Марков пошутил:
— Похоже на московскую масленицу. Весёлые огоньки.
— Отойдите от окна, Сергей Леонидович, — попросил Деникин, — пуля — дура.
Деникин, по-видимому, думал, что он бравирует. Нет. Маркову давно всё равно было: жить или умереть. Ещё с Японской войны. В прошлом проблески — жизнь с детьми, с Марианной, но... это уже не повторится. Лучше умереть, чем прятаться в своей стране как преступник, едва ли не физически ощущая кровожадную ненависть одурманенной черни.
Утром, в Тихорецкой, стояли долго. Первый путь занял санитарный поезд, и Марков, побежавший по привычке за кипятком, был вынужден лезть через площадку санитарного вагона — хорошо хоть, что не под вагоном. На маслянисто-чёрном перроне толпились солдаты, казаки, бабы; шёл торг семечками, солёными арбузами, Взять бы арбузик, да чайник мешал. Дотерпеть до станицы — там угостят. Откуда-то на перроне, распугивая баб, появились пьяные солдаты в распахнутых шинелях. Один, с гармошкой, увидев красные кресты на вагонах санитарного поезда, заорал непристойные частушки, растягивая меха чуть не до земли:
Гармонист почему-то смотрел на Маркова, будто хотел сказать ему: «Никуда от нас не уедешь — вся Россия наша».
Возвращаясь с наполненным кипятком чайником и вновь пробираясь через площадку санитарного поезда, Марков столкнулся с женщиной, выходящей из вагона. Рыжие волосы повязаны белой косынкой с красным крестом, на плечи кокетливо накинута телогрейка, на лице улыбка, приглашающая к поцелуям, к ласкам, взгляд зелёных глаз, растапливающий лёд мужской твёрдости.
— Сергей Леонидыч! Какими судьбами? Белая папаха вам к лицу.
И похохатывание, зовущее к обыкновенной радостной встрече мужчины и женщины. А для чего же ещё жить на свете?
— Здравствуйте, Ольга Петровна. Я, знаете, вот... с чайничком. Ждут меня там, вагоне.
— Я так рада, — не говорит, а поёт. — А то мы и не попрощались по-хорошему.
И опять посмеивается, чтобы он понял, как это «по-хорошему».
— Такие события, вы же знаете... Еду вот в Екатеринодар и дальше.
— В моём вагоне и поедете. У меня отдельное купе под замком. Ценные продукты и медикаменты. Медицинский спирт, — и подмигнула. — Брат у меня фершал в екатеринодарском госпитале — устроил на поезд. Второй рейс катаюсь. По правде, так у нас не раненые, а всякие. Больше дезертиры. Ну, больные... Переходите ко мне. Наш поезд раньше вашего пойдёт.
— Нет, Ольга Петровна, — не глядя в глаза женщине, сказал генерал. — Лучшее, что мы можем сделать, — это попрощаться по-хорошему и забыть о Быхове.
— Что это так уж и забыть? Что ж я, не человек, что ли?
— Прощайте, Ольга Петровна.
Он осторожно, стараясь не толкнуть женщину, лучше б даже не прикасаться, обошёл её, быстро спустился из вагона на грязный снег и, не оглядываясь, побежал к своему вагону.
Женщина со злой обидой смотрела вслед, бормоча и едва не плача:
— Генералишка несчастный! Мной гребает!.. А сам и мужик-то так себе...
16
Сиверс Рудольф Фердинандович (1892-1918) — в Первую мировую войну прапорщик. В Февральскую революцию 1917 года избран в полковой комитет, затем арестован по приказу Временного правительства. Командовал отрядом красногвардейцев и матросов, воевавшим против войск Керенского—Краснова, участвовал в боях за освобождение Донбасса и ликвидации калединской армии. В феврале 1918 года войска под командованием Сиверса заняли Ростов-на-Дону. Возглавлял 5-ю (2-ю особую) армию, Особую бригаду (1-ю Особую украинскую бригаду). Умер после тяжёлого ранения.