Мираж

   — Скачу уже намётом с винтовкой в руках, будённовцы рядом, лица вижу. Одного из винтовки снял, в другого целюсь, а у него наган. Он вдруг наган опустил и кричит: «Не стреляй!» И я не выстрелил. Ускакал.

С другой стороны сидел незнакомый молодой поручик Мохов.

   — Давно с нами? — спросил его Воронцов.

   — С Орла. Раньше не мог — далеко.

Напротив и чуть наискосок — Кутепов со свитой, где и Штейфон, и Кривский, и, конечно, хозяин обеда, командир корниловцев генерал Скоблин. Там же, недалеко от генерала, женщина, о которой Воронцов давно думал. Не юная красавица, не опытная в любви цветущая женщина, а драматическая личность, ни с кем не сравнимая, ни на кого не похожая, привлекающая не внешностью, а невероятной судьбой, отпечатавшейся на её печально спокойном лице. Раздатчица из столовой, женщина-кавалерист Мария Захарченко, на Гражданской войне с 19-го.

Разливали вино, говорили тосты и речи. Отец Максима Воронцова выпивал по бокалу вина лишь на Пасху и на Рождество, остальное время года — абсолютная трезвость. Максим тоже пытался так, но жизнь, наполненная кровью, смертью, убийствами, не позволила отказаться от обманчивого утешения.

Пили за Россию, за Главнокомандующего, конечно, за мудрого спасителя армии Кутепова. Говорили о его военных заслугах. Высказался и сам генерал. Воронцов почувствовал, что кое-какие слова говорятся именно для него:

— ... Некоторым не нравится железная дисциплина, установленная в нашем лагере. А ведь именно благодаря дисциплине мы выжили, создали на пустом месте настоящий военный лагерь, спасли Русскую армию и продолжаем её укреплять для будущих боев за Великую Россию. Мы здесь воспитываем юнкеров, будущих офицеров, и этим ещё более усилим наши полки. Из 25 тысяч, высадившихся здесь, в Галлиполи, лишь около двух тысяч не смогли вынести трудностей лагерной жизни. Мы их поселили отдельно, придав статус беженцев. Это в большинстве своём больные люди с психическими отклонениями. Если среди нас ещё есть такие, то мы их не держим...

И посмотрел на Воронцова.

После нескольких тостов заспорили, что будут петь. Ларионов требовал марковскую, другие «Олега», многие кричали: «Плевицкую!» Обычно певица отказывалась от пения на подобных застольях, но теперь вдруг охотно поднялась, будто заранее была готова. Откуда-то возник гитарист, и зазвучала её любимая: «Помню, я ещё молодушкой была, наша армия в поход далёкий шла...» Потом коронный номер: «Замело тебя снегом, Россия, закружило седою пургой. И холодные ветры степные панихиды поют над тобой...» Сидевший рядом с Плевицкой её муж капитан Левицкий почему-то был мрачен и, казалось, не слушал пения жены.

Из-за стола поднялся генерал Скоблин — «та же удаль, тот же блеск в его очах» — и речь его заставила всех умолкнуть:

   — Господа генералы и офицеры! Друзья! Для многих уже не секрет, что я, русский генерал Скоблин, и великая певица земли русской Надежда Васильевна Плевицкая давно любим друг друга. Константинопольские духовные власти дали Надежде Васильевне разрешение на развод, и мы решили обвенчаться. Посаженным отцом просим быть Александра Павловича Кутепова!

Закричали «ура!», «горько!», брошенный муж попытался ударить певицу. Кутепов закричал:

   — Конвой! Вывести капитана Левицкого и на «губу»!

5

Для мужчины женщина — не просто человеческое существо другого пола со всеми физиологическими и психологическими особенностями. Женщина — это чья-то мысль, достигшая сознания мужчины.

После праздничного обеда Воронцов позволил себе подойти на улице к Захарченко, представиться и вступить в разговор.

   — Я наблюдал за вами в этот момент, — говорил он, вспоминая эпизод со Скоблиным, — увидал у вас на лице и удивление, и женское сочувствие, но затем мне показалось, что вы не одобряете того, что произошло. Вы против развода?

   — Не в этом дело, хотя я отношусь к разводу, как виду измены, «Анна Каренина» — всё это баловство. Я думаю о другом — о страшной нашей жизни. О своей жизни. За что мне всё это? Росла без матери — мама рано умерла. Да и отец всё время был в делах. Росла, как полагается дочери помещика, будущей хозяйке. Любила своё имение, любила лошадей. К людям, которые у нас служили, вообще к крестьянам относилась с уважением. Никому никогда не сказала плохого слова. За что же они так на нас? На меня? За что громили и грабили наши имения?

   — Антихристовы слуги задурили голову русскому мужику, отравили лживой идеей: «грабь награбленное, всё твоё». Поддался мужик и так же будет страдать, как мы страдали, а то и хуже ему придётся.

   — Зачем была нужна война? С неё всё началось. Мой муж капитан умер от контузии у меня на руках. Родилась дочь, и она умерла. Я не знала, как жить, ради чего, добилась, что меня взяли в гусарский полк. Имею два Георгия. Дальше вы, вероятно, знаете: революция, бегство от своих мужиков. Вышла замуж за друга первого мужа. Он умер от ран в Крыму. Я ношу его фамилию. Работаю в столовой. Люблю смотреть, как едят мужчины.

   — Простите, Мария, но я должен вам сказать. Должен признаться в своём чувстве. Жену я оставил, уехав на Дон, к Корнилову, настоящих отношений с женщинами у меня с тех пор не было, и вот, встретив вас...

   — Остановитесь. Прошу вас со мной об этом никогда не говорить. Для меня это больше не существует.

6

Настоящая весна запылала в марте. В полном генеральском блеске Кутепов обходил лагерь, выискивая безобразия: на месте ли дежурные по линейкам, ведутся ли плановые работы, не болтаются ли пьяные офицеры, отдаётся ли честь по уставу. И ещё он стал теперь часто заходить в столовую и проверять порядок на кухне. Между горячими часами приёма пищи раздатчица Мария Захарченко помогала поварам. Всегда в белоснежной косынке, в чистейшем халате, всегда с печально-задумчивым лицом. У многих женщин теперь горе и есть о чём задумываться, но, глядя на Марию, Кутепов чувствовал, что её задумчивость не женская, что она мыслит по-мужски, что с ней можно говорить обо всём.

Обычно обменивался несколькими общими словами. Теперь спросил:

   — Если в России по-настоящему развернутся события, поедете?

   — С первым пароходом, ваше превосходительство.

   — Не называйте меня так, Мария Владиславовна.

   — Вы генерал, а я была ординарцем.

   — Называйте меня по-штатски: Александр Павлович. Если с первым пароходом, то поедем вместе.

Зашёл в учебную палатку к юнкерам. «Рота, встать, смирно! Ваше превосходительство! В 1-й юнкерской роте командирский час проводит капитан Ларионов!»

   — Здравствуйте, господа юнкера!

   — Здра-жла-ва-пресходи!

   — Вольно. Продолжайте, капитан.

   — Кто доложит о событиях в Кронштадте? Докладывайте, юнкер Башков.

   — Моряки Балтийского флота восстали против большевистской власти, арестовали коммунистов и призывают весь русский народ бороться против коммунистов и комиссаров. Но они за советскую власть.

   — Сколько моряков приняли участие в восстании и сколько кораблей? — спросил Ларионов.

   — Около 30 тысяч моряков, 2 линкора и другие корабли.

Кутепову захотелось выступить перед юнкерами.

   — Это хорошо, что вы читаете газеты и знаете, что происходит в России, — сказал он. — Но надо не просто читать, а вдумываться. Вот юнкер сказал, что моряки за советскую власть. На словах это так, а на деле совсем не так. Если люди против коммунистов и комиссаров, значит, они против советской власти, потому что коммунисты и комиссары и есть советская власть. Уничтожим их, и в России будет настоящая русская народная власть. С 1 марта Кронштадт свободен от коммунистов. Атаки большевистских войск отражаются. Будем молиться за героических моряков и за их победу. Будем молиться и за победу крестьянской армии Антонова, выступившей на защиту русского крестьянина от коммунистов, которые хотят отнять у крестьян весь хлеб и уморить их голодом. По моим данным, в войсках Антонова около 50 тысяч человек. Они составляют 2 армии и ведут настоящую войну против большевистских войск. Не напрасно мы сохранили здесь нашу русскую армию. Будем надеяться, что всем нам и вам, юнкера, выпадет счастье участвовать в освобождении родины!