Мираж

   — Слушаю вас, Павел Васильевич.

   — Вы недавно отправляли письмо в Лондон Анне Петровне и любезно предложили мне, чтобы я написал Кате. Тогда я отказался, а теперь что-то заскучал. Хотелось бы написать.

   — Правильно, что заскучали. Чудесная девушка. Я до сих пор не могу понять, почему вы не послушали меня и не уехали с ней в Англию. Даю вам конверт с напечатанным лондонским адресом Жмудских. Они мне прислали целую пачку. Пишите письмо и несите в английское представительство или прямо на пароход. Там, у причала, стоит какой-то англичанин...

Завтра было бы уже поздно.

Утром генерал вызвал Макарова и попросил приготовить глинтвейн.

   — У вас он получается хорошо, — сказал генерал неприятно странным голосом.

Адъютант вернулся в свою комнату, достал портвейн, вино, лимон, спиртовку... Вдруг вошёл Май-Маевский к нему, сел на диван и неожиданно спросил:

   — Скажите, капитан, как вы смотрите на эсеров и коммунистов?

   — Я не знаю партий. Меньше всего этим интересовался.

   — А скажите, капитан, ваш брат действительно был младшим унтер-офицером из вольноопределяющихся?

   — Так точно, ваше превосходительство. Он служил в 32-м полку.

   — Вы мне в Харькове рассказывали, что ваш отец служил начальником Сызрано-Вяземских железных дорог. У вас там, кажется, и имение есть?

   — Так точно» ваше превосходительство. Жаль, что не была взята Рязань, — вы лично убедились бы в этом.

   — Ас какого времени ваш брат состоит в коммунистической партии?

   — Никак нет, ваше превосходительство, я хорошо знаю брата. Он никогда не был коммунистом.

   — Вы знаете, что ваш брат был председателем подпольной организации, и всё было подготовлено к восстанию? — повысил голос генерал и хлопнул в ладоши.

В комнату быстро вошли несколько офицеров с револьверами в руках. Один из них крикнул:

   — Капитан, руки вверх!

Старший офицер, подполковник контрразведки, подошёл к Май-Маевскому и попросил разрешения приступить к выполнению задания.

   — Да-да, — согласился генерал. — Мне всё известно. Приступайте. Я ухожу.

На Макарова даже не взглянул, уходя.

Произвели тщательный обыск — ничего не нашли. Провели короткий допрос — ничего не узнали.

   — Скажите, — спросил подполковник, — как вы устроили брата к Май-Маевскому?

   — Спросите у генерала.

   — Мы всё узнаем, — сказал подполковник и приказал: — Ведите.

И бывшего адъютанта его превосходительства увели.

Прозвучала команда: «Батарея выдвигается на северный склон высоты «Круглая» и занимает огневую позицию для ведения огня прямой наводкой!» Соответственно скомандовал капитан Дымников: «Батарея, отбой! Орудия к походу! Передки на батарею! В передки! Поорудийно вперёд за мной шагом ма-а-арш!» Чувствовал, что командует уже по-настоящему, уверенно, громко, без срыва голоса и, главное, умеет тянуть «а-а-арш». Не рвался к любимым трёхдюймовкам, но Кутепов как-то встретил и буквально облаял: «Болтаетесь, как... Берите батарею и готовьтесь наступать!» Оптимист Александр Павлович — войска стоят за Доном, в Ростове — красные, где-то рядом Будённый, а он готовится наступать!

До высоты версты три. Вокруг снег чистый, февральский, гладкий, с женственными выпуклостями. Солнца нет, но зеленоватые искорки поблескивают в сугробах.

На полдороге вдруг: «Справа атакует кавалерия!»

Такое Дымников уже проходил: «Батарея, стой! К бою! Хобота направо! Картечью беглый огонь!»

Выстрелы не прогремели — не бой, а учения. Вместо противника появились проверяющие. Капитан Семёнов потребовал открыть передки. В каждом из них должно быть 16 шрапнелей с установкой трубки на «картечь» для отражения именно такой неожиданной атаки. Капитан проверил чуть ли не каждый снаряд. Потом сказал, стараясь быть строгим:

   — Батарея действовала правильно и быстро. В настоящем бою кавалерийская атака была бы отбита. Однако 3-е орудие значительно отстало от других. Необходимо провести дополнительные тренировки расчёта.

   — Проведём, господин капитан.

Семёнов посмотрел на часы и улыбнулся.

   — Всё. Учения кончились. Слышите? Пехоте трубят отбой. А как здорово, что генерал провёл эти учения! У нас теперь настоящая армия. При отступлении трусы, негодяи, преступники разбежались, и теперь можно установить настоящую воинскую дисциплину. С этого времени и следует считать рождение Русской армии из Добровольческой. Да, Леонтий Андреевич, зайдите в штаб. Там для вас пакет из Симферополя. Кажется, какую-то книжку прислали.

Действительно, на ощупь в пакете небольшая книжка. Дымников разорвал наружный конверт, книга завёрнута в газету, на ней чернилами: «не рвать». Книга — рядовое издание «Рассказы о Севастопольской обороне». Газета — «Крымский вестник». Он просмотрел её от начала до конца и на последней странице увидел заметку:

«Разгром большевистского подполья.

В ночь на 3 февраля морской севастопольской контрразведкой был захвачен городской подпольный комитет большевиков во главе с В. В. Макаровым. Арестован также брат В. В. Макарова капитан П. В. Макаров, участвовавший в работе комитета и до ареста занимавший должность адъютанта генерала Май-Маевского».

В камере Таганрогского Чека человек 5—7, может быть, даже 10 — то и дело кого-то уводили на расстрел, приводили других. Наверное, эти существа не заслуживают того, чтобы их называли людьми. Печать смерти на лице каждого, нервическая зевота, суетливость, бессмысленная болтовня. Вдруг наскакивали друг на друга, спорили и даже дрались. Некоторые беспрерывно плакали, другие как-то умудрялись спать.

Меженин сидел на нарах рядом с ещё не старым, но совершенно седым человеком.

— Это я поседел сейчас, здесь, — сказал незнакомец, почувствовав удивлённый взгляд соседа. — На допросе, когда сказали, что расстреляют.

Спрашивать, за что, не имело смысла — все здесь контрреволюционеры, пособники белых. Меженин не рассчитывал даже на допрос и в любой момент ждал вызова «с вещами». Думал, в чём ошибка? Может, это случайность, что ему вот-вот всадят пулю в затылок, а, например, его приятель Дымников гуляет в Ростове и, если погибнет, то в бою. Нет, он не погибнет — умеет устраиваться. А ты никогда не устраивался, а следовал идее, в которую верил. За Советы, за Учредительное, за белых, против белых... Всегда обдумывал и решал в соответствии с очередной правильной идеей. А Лео никогда ничего не решал — жил, как получалось. У красных Меженин читал в «Известиях», что Шкловский в Петрограде пишет книгу «Искусство как приём». Тот самый Шкловский, который был комиссаром на фронте и получил крест из рук Корнилова. Он, подумал капитан, тоже поступал в соответствии с идеями, которые считал истинными. Что ж, значит, его расстреляют позже.

   — Вы верили во что-нибудь? — спросил Меженин соседа. — В Бога, в революцию, в Интернационал...

   — Иди ты... Жить осталось две минуты... Какой Бог? Ты что?..

А в одном из кабинетов Чека так же, как когда-то в Екатеринодаре, на столе лежала бандура. Её хозяина принимали здесь с почётом и любовью старые друзья Клинцов и Заботин. Поставили на стол и спирт, и вино, и разные закуски.

   — Дорогой ты наш певец, — говорил Клинцов, — помнишь, как мы с Алёхой и Борисом в Екатеринодаре провожали. И Боря тебе горячий привет передавал — в центр его вызвали: умная голова потребовалась. Пей, ешь, Юрко. Очень мы тебе рады. За твою разведку, Юрко, нам была большая благодарность. За Махновские дела. Обещали орден. А теперь, дорогой товарищ, пора тебе повстречаться с тем, кто тебя убивал. Он всю твою прошлую жизнь убил, всё у тебя отнял, а теперь ты с ним поговори. Тащи его, Алёха.

Ввели Меженина.

   — Стой там, возле двери. Руки назад, — скомандовал Клинцов. — Напоследок ещё чего-нибудь скажешь?

   — Я хочу сказать, что всегда был за солдат. В полковом комитете...

   — Отставить болтать. Бандуриста, нашего гостя, узнаешь? Как же так, господин офицер, сука ты недобитая? Ща добьём. Ты же его убивал. Помнишь Лежанку? Сам вызвался пленных расстреливать.