Мираж

Дома его ждала записка в конверте без обратного адреса:

«Дорогой А.П.

Разговор о недавно полученном наследстве нам необходимо продолжить вдвоём и немедленно. Это в наших интересах.

Ваш М.»

Генерал немедленно позвонил по телефону.

   — Добрый день. Говорит Кутепов. Это вы таинственный М.? — оба посмеялись. — Давайте завтра с утра вместе прогуляемся до церкви. Я буду на перекрёстке Русселе и Удино ровно в десять тридцать.

4

Дымников не успел проанализировать, какую роль в дальнейших событиях сыграло подсознание, предсознание, сознание, и действовало ли здесь Я или ОНО. В начале 10-го он вошёл в дом к Мансуровым, увидел Любу во всей девичьей прелести, сознающей самое себя, о чём говорили и длина и покрой юбки в обтяжку, и кофточка, подчёркивающая форму груди, но всё это не вязалось с удивлённо отчаянным взглядом, привезённым из России. «Зачем они всё это делают с людьми? Отнимают всё, изгоняют из домов, по морозу везут в Сибирь? Почему Бог допускает это?» — спрашивала она его уже не раз.

Теперь эти её слова снова звучали в ушах, но одновременно он слышал и хозяйку, обращающуюся к мужу: «Ты же собирался куда-то завтра с утра к десяти тридцати». Мансуров ответил, что она неправильно поняла — не он, а кто-то другой собирался. Разговор о тех деньгах. Леонтий вспомнил, с каким вниманием Зайцевский выслушивал адрес, который Мохов будто бы выкрикивал в телефон. Он представил Зайцевского в пустом доме, отягчённого страшным знанием, которое можно продать и получить прощение, деньги, награду, безопасность... И его сомнения — удастся ли? А если ГПУ? Дымников смотрел на Любу, потрясённый словами «десять тридцать». Она — дочь участника этого чёрного дела? Да, но он и сам пытался это сделать...

   — Александр Валерьянович, Люба, простите, — обратился он к хозяевам, — с моей нервной системой после путешествия до сих пор не всё в порядке. Только сейчас вспомнил — важнейшее дело. Если пропущу — могу много потерять. Разрешите позвонить.

Бывший его частный сыщик Пьер Понсар, которого он называл лучшим французом, ныне сержант полиции, оказался дома. Договорились, что Леонтий заедет за ним на своём «Рено». Прощаясь с Любой, подумал, что невозможно уберечь девушку от зла жизни — она рождается уже во зле.

Позвонил и Зайцевскому. Отметил его странный голос — не то чтобы испуг, но какая-то неловкость пробивалась сквозь слова. Наверное, не хотел с ним говорить, но ответил бодро: «Слушаю Вертинского».

С Понсаром сначала заехали на бульвар Сен-Мишель. Пьер поднялся на второй этаж и, вернувшись, сообщил, что Мохов уехал на своём «Ситроене» — недавно купил подержанный.

   — Опаздываем, — печально констатировал Дымников.

   — Всё будет хорошо, — возразил сержант милиции; он был в форме и при оружии. — Мы во Франции, а не в России.

В Севре остановили машину на параллельной улице за квартал до виллы Леонтия. Шли к дому, как бы вырисовывая ногами букву зет. Безлюдье, собаки, отзвуки радио издалека, но почти во всех домах светятся окна.

   — Вот его «Ситроен», — сказал Дымников, указывая на машину, приткнувшуюся к тротуару дома за два до его виллы. — Надо бежать.

Калитка открыта, в окнах свет, громкие звуки радио — трансляция оперы «Кармен», — слишком громкие. И щелчок выстрела. В окне метнулась тень.

Пьер и Леонтий встали по сторонам тяжёлой входной двери, закрытой на ключ.

   — Дверью бьём, — шепнул Пьер.

В замке повернулся ключ, двинулась половинка двери, громче грянул марш Тореадора. Пьер дал раскрыться двери наполовину, показалась фигура в пальто. Сильный удар дверью повалил выходящего. Леонтий и Пьер бросились на него. В свете, падающем из прихожей, узнали Мохова.

   — Господин Мохов, — говорил сержант полиции, надевая на него наручники, — я вынужден вас задержать по поводу вторжения в чужой дом и случившегося там выстрела.

Мохов нецензурно бранился.

   — Ты его убил, Коля? — спросил Дымников.

   — А чего с этим... с таким...

   — Войдём в дом, — потребовал Пьер, — осмотрим.

Простреленная голова Зайцевского неестественно откинулась на спинку стула, одна рука тянулась по столу, другая безжизненно висела вдоль тела.

   — Будешь придумывать, что защищался от него? — спросил Дымников.

   — Не буду. Он дезертир из СССР. Мне приказали, и я выполнил. Человек-то он дерьмо. Что-то обещал мне рассказать секретное, чтобы я его не трогал.

   — Чего ж не дал рассказать?

   — У меня был приказ и тебя, директор, кончить. Чтобы без вопросов.

   — И давно ты стал чекистом?

   — Ещё с 19-го. С Орла.

   — И это ты мешал моим попыткам взять Кутепова? Почему? Он же белый.

   — Тогда был приказ его не трогать. А ты, директор, только сейчас понял, кто я?

   — Нет. Мой человек видел тебя в Брюсселе с чекистами. Ты там организовывал некую акцию.

   — Глазастая сволочь. Невозможно доказать, что я участвовал.

   — Твоя судьба, товарищ Мохов, меня абсолютно не интересует.

Тем временем сержант Понсар составил короткий протокол. Дымников его подписал.

   — Вас, Мохов, я задерживаю за убийство, — сказал сержант, — и сейчас доставлю в отделение полиции. Телефон работает?

   — Нет. Я перерезал провод.

   — Отвезу на вашей машине. Здесь полиция рядом. Вы уж посидите с трупом. Послушайте оперу.

Только сейчас все поняли, что радио гремело, не переставая, мешая им разговаривать.

5

26 января утром генерал Кутепов собирался в церковь и сказал маленькому Паше:

   — Русский человек должен каждое воскресенье ходить в церковь.

   — А я русский?

   — Конечно, ты, Паша, русский.

   — А почему я с тобой не иду-у? — мальчик уже почти заплакал.

   — Ты ещё маленький. Тебе не надо каждый воскресный день ходить в церковь.

   — А русские хорошие?

   — Очень хорошие. А в России, где мы скоро будем жить, кроме русских, есть ещё много разных народов, и они все — россияне.

Вошла Лида, чтобы поторопить:

   — Александр, уже время идти, а ты тут учишь маленького какой-то политике.

   — Я говорю истину, Лида. Все народы, населяющие Россию, независимо от их национальности, прежде всего — Россияне[62].

6

26 января в 10.30 на углу улиц Русселе и Удино произошло событие, ставшее, достоянием истории, предметом обсуждений, споров, разоблачений и оправданий.

В 10.30 идущий быстрым шагом Кутепов в чёрном пальто появился на этом Т-образном перекрёстке, возле госпиталя, содержавшегося монахами. Здесь уже несколько дней топтался молодой полицейский. Это был один из участников оперативной группы ПТУ Гельфанд. В то утро он торчал возле двух автомобилей — красного и жёлтого. Около большого жёлтого автомобиля стояли огромный Пузицкий и почти такой же Янович[63]. Они остановили генерала каким-то вопросом, а затем силой втолкнули в жёлтый автомобиль на заднее сидение. В этот же момент изображавший полицейского Гельфанд вскочил в жёлтый автомобиль, и машина помчалась по улице Удино.

До сих пор не известно, как умер Кутепов.

7

Он не знал: умер или ещё жив, и это не имело значения.

Наверное, умер, потому что прозвучало слово «Новороссийск». В жизни он почти никогда не вспоминал и не думал об этом городе, а теперь вдруг его увидел сквозь влажный морской туман: полоска домов, вдавленная в пену прибоя, крыши усыпаны нерастаявшим снегом, а над ними плавные силуэты круглоголовых гор, наискось к морю — дороги-спуски. Вместо горизонта распростёрлась бесконечная плоская пестро-белая степь.

62

Подлинные слова Кутепова из его речи на собрании представителей политических и общественных организаций 12 мая 1929 г. Цит. из кн.: «Генерал Кутепов». Сб. ст. Париж, 1934.

63

Пузицкий и Янович в дальнейшем были расстреляны органами НКВД СССР, Гельфанд скрылся в США.