Страница 2 из 23
– Девятый класс нашей школы, – возбуждённо ответил Лешка. – Но не в этом дело.
– А какой класс? – поинтересовался председатель. – «А» или «Б»?
– Зря смеётесь, – обиделся Лешка. – Я, конечно, вас уважаю, но лучше бы вы, товарищ академик, не тратили время на юмор, а то я возьму и уйду!
– Что вы, что вы! – в испуге замахал руками академик, вызвав новый взрыв веселья. – Надеюсь, вы не нанесёте такого удара науке, коллега… э…
– Алексей Лазарев, – подсказал Лешка. – Так я насчёт этих рисунков. Дело в том, – Лешка обвёл зал отчаянным взглядом, – …я обещал Аркашке и Чудаку… то есть Михал Антонычу, не болтать, но уж очень вы все из-за них переругались. Одним словом, я знаю, чьих это рук дело!
По залу прошёл насмешливый гул.
– Даже число знаю, когда они появились, – доверчиво сообщил Лешка, которому и в голову не приходило, что ему могут не поверить.
– Когда же, мой юный друг? – спросил председатель, весьма довольный тем, что выходка этого эксцентричного юнца прервала затянувшийся спор двух уважаемых учёных.
– Восемнадцатого августа, в каникулы, – поведал Лешка и, набравшись смелости, неожиданно добавил: – Но это как считать. Вообще-то дело происходило двенадцать тысяч лет назад!
Смех, аплодисменты!
– Разумеется, разумеется, – успокоив зал, проговорил председатель. – Я верю, что вам все известно, но как нам с вами убедить этих скептиков?
Лешка вытер ладонью вспотевшее лицо и глянул в зал, где сидели полумёртвые от страха Михаил Антонович и Аркаша.
– Значит, сказать? – спросил Лешка.
– Говорите, коллега, – подбодрил председатель, с трудом сдерживая улыбку.
– А вы не будете смеяться?
– Что вы, что вы, коллега!
– Хорошо, – Лешка глубоко вдохнул в себя воздух. – Аркашка свидетель, не даст соврать. Хотите – верьте, хотите – нет, а эти рисунки выцарапал… я!
А теперь самое время оставить бушующий зал и возвратиться на несколько месяцев назад.
Чудак и Аркаша
– Можно войти? – весело спросил Лешка. – Извините, пожалуйста, за опоздание по неуважительной причине.
– Драка? Случайность? – поинтересовался учитель, поглядывая на Лешкину скулу, украшенную лиловым синяком.
– Поле было мокрое, поскользнулся…
– Прощу, если правильно решишь задачу. Вот на столе точные весы. Взвесь на них любое количество воздуха. На раздумья даю тридцать секунд. Изображай из себя мыслителя.
«Мыслитель» на мгновение застыл, соображая, потом весело подмигнул классу и начал расшнуровывать футбольный мяч. Выпустив из камеры воздух, Лешка взвесил её, надул, завязал и снова положил на весы.
– Садись, футболист, – Михаил Антонович, довольный, дёрнул Лешку за ухо. – Кстати, своими спортивными подвигами ты подсказал нам тему сегодняшнего урока. Даю две задачи, на выбор. Первая: Лазарев ударил по мячу с такой силой, что тот оказался в воротах раньше, чем вратарь услышал его свист. С какой скоростью летел мяч? Задача вторая: Лазарев на себе испытал недостаток трения. А что произошло бы в мире, если бы трение исчезло вообще?
Класс погрузился в работу, а Михаил Антонович присел к столу, полистал журнал и – уставился остановившимися глазами в одну точку.
– Ребята, Чудак в трансе! – пронеслось по классу.
Прозвище «Чудак» молодой учитель физики получил за свою феноменальную способность неожиданно отрешаться от всего земного. Его мысли в эти минуты витали столь далеко от грешного мира, что Чудака можно было запросто погладить по вечно всклокоченной шевелюре и даже угостить семечками, которые он начинал неумело, но сосредоточенно лузгать. Угадать, сколько времени продлится такое состояние – пять минут или весь урок, было невозможно, но все знали, что за мгновение до возвращения на землю Чудак хватал ручку и набрасывал на первом же попавшемся клочке бумаги какие-то таинственные знаки. Так что ученики всегда имели в своём распоряжении несколько секунд, чтобы разбежаться по местам и придать своим физиономиям чинное выражение.
Вышесказанное отнюдь не означает, что к учителю относились плохо. Совсем наоборот! Я бы скорее определил это отношение как иронически-дружелюбное. Чудаку никогда не простили бы его странностей, если бы он плохо знал физику и, что иной раз совпадает, возмещал недостаток знаний чрезмерными придирками. Но он любил свой предмет самозабвенно, а любовь, как и всякое сильное чувство, вызывает уважение. Правда, методы его преподавания были необычны, но он искренне бы удивился, если бы ему сказали об этом. По-моему, о методах он просто не задумывался, а требования программы нарушал не потому, что хотел прослыть оригиналом, а, скорее, потому, что не придавал им значения. Как-то само собой получалось, что урок проходил именно так, а не иначе. Директор школы, однако, закрывал на это глаза, интуитивно чувствуя, что молодой учитель даёт школьникам больше, чем его коллеги. Кроме того, директору, возможно, нравилось, что как ни звали Михаила Антоновича работать в физическую лабораторию одного крупного института, он равнодушно отклонял это предложение, несмотря на всю его заманчивость, и оставался верным школе и своим мальчишкам.
Необычен был и образ жизни Чудака. В школе он работал пять лет, и за все эти годы ни разу не сменил свой костюм, который давно превратился бы в лохмотья, если бы над учителем не взяла шефство тётя Паша, старушка гардеробщица. Она же стирала его рубашки и отдавала в починку ботинки. Получив зарплату, Чудак отправлялся по магазинам и возвращался в свою крохотную однокомнатную квартирку нагруженный всевозможными приборами, деталями и мотками проволоки. Чем он занимался дома – никто не знал, так как к себе он никого не приглашал, кроме Аркаши Сазонова, который притворялся немым и глухим, когда его донимали любопытные.
Чудак был высок, сутул и очень худ, хотя и не выглядел старше своих двадцати восьми лет; вместо обеда он брал в школьном буфете чай с булкой, а от угощений, которые ему навязывали сердобольные коллеги, вежливо отказывался. Поэтому ребята никогда не упускали случая во время очередного «транса» подсунуть учителю бутерброды и очень гордились тем, что поддерживают здоровье своего Чудака. Это было маленькой тайной класса, о которой никто не догадывался.
Трудно объяснимой была и дружба Чудака с Аркашей, который настолько слабо разбирался в физике, что учитель однажды в сердцах бросил:
– Если бы технический прогресс зависел от таких, как Сазонов, человечество находилось бы в какой-нибудь мезозойской эре!
– К счастью, человечество появилось на десятки миллионов лет позже, в кайнозойской эре, – тихим голосом уточнил Аркаша. – Иначе бы его без остатка съели гигантские пресмыкающиеся..
Здесь уже с Аркашей никто спорить не мог: увлечённый историей первобытного общества, он прочитал о нем уйму книг и бредил им наяву. Приятели развлекались тем, что загружали Аркашину парту обглоданными костями с привязанными к ним этикетками; вроде: «Кость ископаемого осла, которой подавился саблезубый тигр». Аркаша краснел, застенчиво улыбался, но не сердился, потому что те же самые приятели готовы были, раскрыв рты, часами слушать его вдохновенные импровизации о жизни столь горячо любимых Аркашей первобытных людей. Даже первый классный силач Лешка, который был глубоко убеждён, что на свете есть три стоящие вещи – физика, футбол и самбо, и тот в конце концов заявил: «Аркашка – парень что надо, и кто его обидит, джентльмены, будет иметь дело со мной!»
И вот, ко всеобщему удивлению, Чудак и Аркаша стали неразлучны. Они бродили по тихим улицам, искали уединения в пустынных аллеях парка, запирались в квартире Чудака и вели бесконечные разговоры, чрезвычайно интриговавшие класс. На уроках учитель по-прежнему приходил в отчаяние от Аркашиных ответов, которые оценивал дрожащей от слабости тройкой, а вторую половину дня неизменно проводил со своим самым плохим учеником.