Страница 8 из 9
– О чем я сейчас пел?
– О разлуке, – отвечала я, введенная в заблуждение грустной мелодией.
Грузинский язык очень «песенный», мелодичный. Наверное, поэтому грузины так любят петь.
– Какая разлука? – улыбался он. – Это песня о том, как весело пировать с друзьями. Послушай-ка другую…
И пел что-то бодрое, веселое.
– Это тоже, наверное, про пир с друзьями, – «угадывала» я.
– Нет. Девушка просит ласточку принести весть об ушедшем на войну брате.
Его очень забавляла эта игра. Он даже сделал из нее нечто вроде поговорки. Говоря о чем-то, суть чего оставалась неясной, вставлял: «Это все равно что угадывать смысл песни, не зная языка».
Несколько грузинских слов и выражений я выучила. Могу поздороваться, поблагодарить. Могу даже объясниться в любви, только вот кому?
Ревность была несвойственна Сталину совершенно. Когда я говорю о ревности, то не имею в виду какие-то дикие сцены, несправедливые обвинения, буйство страстей, иначе говоря, то, что Немирович-Данченко называл «отелловщиной». Нет, я имею в виду гораздо более сдержанные чувства, свойственные, наверное, каждому из нас. Ты любишь и не хочешь делить любимого человека ни с кем. Больно даже подумать об этом. Внезапные изменения планов, какие-то необъясненные отлучки, все непонятное волнует тебя, настораживает, заставляет задуматься. Ревность – это беспокойство, которое все равно проглянет, как ты его ни скрывай. Ревность проявляется во взглядах, в жестах, в голосе. Ревность очень легко изображать на сцене. Во-первых, потому что она многогранна, есть что играть, а во-вторых, находит горячий отклик у зрителей. Все мы ревнивцы, все мы ревнуем, только большинство из нас не дают своей ревности волю. Но желание того, чтобы любимый человек принадлежал тебе и только тебе, свойственно всем нам. Мой первый муж был крайне сдержанным человеком («холодная балтийская кровь», говорил он о себе), он всячески скрывал свою ревность, но она так и сквозила во взгляде. Легко читалась. Актриса, сама того не желая, дает множество поводов для ревности. Особенно если речь идет об оперетте. Легкий жанр, легкие настроения, легкость чувств. Выступления, поклонники, цветы… Он сам познакомился со мной в театре – пришел после спектакля в гримерную, чтобы выразить восхищение моей игрой. Слово за слово, улыбка в ответ на улыбку, так и состоялось наше знакомство, и его всегда терзала мысль о том, что кто-то другой столь же легко может со мной познакомиться. Я объясняла, что познакомиться, в сущности, несложно, но дело не в самом факте знакомства, а в том, к чему это знакомство приведет, во что оно выльется. Мало ли у меня знакомых! Он соглашался, говорил, что верит мне, что любит меня, но в глубине его красивых глаз таилось страдание. Я так жалела его, так страдала, оттого что он ревнует меня! Находить утешение в пошлой поговорке «ревнует – значит любит» я не могла. Глупо. Я его любила, а когда любишь, то и радость, и страдание любимого человека воспринимаются как свои собственные.
Сама стараюсь не ревновать. Не даю ревности взять над собой верх, обуздываю ее всячески, душу логикой. Ревности с логикой не по пути, стоит сесть да подумать, как все сразу же встает на свои места. Суть в том, чтобы дать себе труд подумать. «Подумай, – призывала я моего первого мужа, – если все так просто, легко и доступно, как ты себе представляешь, то почему я с тобой, а не с кем-то другим?»
Уже хотела вырвать лист, потому что собиралась писать не о ревности, а о том, что она была совершенно чужда Сталину, но перечла и решила, что раз написала гладко и без помарок, то пусть остается. Из дневника порой очень трудно вырывать листы. Кажется, что вырываешь и рвешь на клочки часть своего прошлого. Эх, если бы на самом деле все было так просто – вырвал, написал заново… О, сколько же всего в жизни хочется изменить, переделать, исправить! «Если бы так было можно, – сказал однажды Г.В., – то после тридцати лет некогда бы было жить. Только бы успевали исправлять да переделывать». Но тем не менее кое-что я бы изменила. Не все, не многое, а кое-что.
Но хватит отступлений. Пора написать о главном, о чем изначально собиралась написать. Сталин не был ревнив. Сталин не был ревнив совершенно. Ни разу за все время нашего с ним общения ревность никак не проявилась с его стороны. Ничем. А уж я-то, в силу моего жизненного опыта и моей наблюдательности, склонна надеяться, что умею чувствовать и подмечать. Вначале это меня удивляло. Грузин, южный темперамент, как же так? Потом я решила, что все чувства и переживания подобного рода Он тратит на государственные дела и на личное уже ничего не остается. Нечто вроде опустошенности, если так можно выразиться. И лишь спустя некоторое время я окончательно разобралась и поняла, что отсутствие ревности, полное отсутствие ревности, это качество по-настоящему сильной Личности. Уверенной в себе, знающей истинную цену всему, очень хорошо разбирающейся в людях и потому избавленной от сомнений. Что такое ревность, как не сомнение? Если очень хорошо разбираться в людях, то незачем в них сомневаться. Знаешь, что этому человеку можно верить, а тому нельзя. Мне Он верил. Случалось так, что я не могла приехать, и Он удовлетворялся моими объяснениями, сколь лаконичны бы они ни были. Никогда не задавал лишних вопросов. Лишних вопросов Он вообще не задавал. А вот задать неожиданный, обескураживающий вопрос мог. Было такое.
За то время, пока мы встречались, я никогда не чувствовала за собой слежки. За мной в самом деле никто не следил, во всяком случае, я этого не чувствовала. Я не заявляю, что настолько опытна, что могу обнаружить за собой искусную слежку (в этом деле, к счастью, у меня никакого опыта нет), но почувствовать, что за мной следят, я бы могла. Вне всякого сомнения. Чувству, что за тобой наблюдают, пока еще не придумали научного объяснения, но рано или поздно придумают, объяснят, потому что это чувство столь же объективно, как зрение, слух, обоняние.
Я чувствовала себя полностью свободной, Он не довлел надо мной, не подавлял меня. Огромное уважение к Нему не сковывало, а окрыляло, вдохновляло, побуждало открыться перед ним полностью, побуждало отдать Ему все, что я только могла отдать. Но при том, что я была готова принадлежать ему всецело, понимая и чувствуя это, Он никогда не ограничивал мою свободу, не навязывал мне никаких решений, ничего от меня не требовал, ничем меня не стеснял. Рядом с ним мне было хорошо, радостно. Рядом далеко не с каждым из мужчин женщина может чувствовать себя таким образом.
И никакой ревности. Никогда! Ни капельки! Будь я глупа, я бы, наверное, обиделась и решила, что он меня не любит. Но, к счастью, я умею понимать все правильно. Правильное понимание, ум, здравый смысл, назвать можно как угодно, – один из главных даров, которыми наградила меня природа. В отличие от красоты, с возрастом этот дар становится только лучше.
Я – актриса и умею притворяться. Во всяком случае, я склонна так думать. Притворяться приходится часто, ежедневно, порой так просто на каждом шагу. Если вместо огорчения мое притворство принесет человеку удовольствие или даже радость, то почему бы и не притвориться? Доводы в пользу притворства есть всегда. Мелкие, средние, крупные. Домработница хорошо убирает и вообще добросовестна и аккуратна, за все время работы ничего не разбила, ни чашки, ни блюдца. Кроме того, она порядочна. Не крадет, не сплетничает. Стоит ли давать ей понять, что мне не нравятся ее чересчур простецкие манеры? Разумеется, не стоит. Лучше притвориться, что все хорошо и что запредельная фамильярность мне по душе. Шофер прекрасно водит машину, содержит ее в наилучшем виде, но не подаст руки и не поможет донести тяжелый чемодан, если его об этом не попросить. Если попросить, то поможет, без вопросов, но сам не догадается. Есть ли смысл указывать сорокалетнему человеку на то, что он плохо воспитан. Нет, это бесполезно. Невозможно изменить что-то, пусть немногое, в характере зрелого, взрослого человека. В итоге придется искать нового шофера, и нет уверенности в том, что он будет лучше прежнего. Проще притвориться. Это называется уметь поддерживать хорошие отношения. «Умение поддерживать хорошие отношения» – основной синоним притворства. Притворяюсь в театре, притворяюсь с гостями, порой и с Г.В. притворяюсь, когда не хочу его расстраивать. Жить со мной непросто, и я это знаю. Иногда меня так и подмывает выговориться перед Г.В. (только перед ним и ни перед кем больше). Наболит, накипит, накопится, надо выплеснуть. Но вижу, что Г.В. устал или не в настроении. Увы, есть кому его огорчить. Я умею соизмерять свои желания с желаниями других. Улыбаюсь и вместо наболевшего рассказываю Г.В. что-нибудь веселое, смешное. В моей «копилке» всегда хранятся про запас две-три смешные истории как раз для таких случаев.