Предсказание будущего

При выходе из здания суда меня ждала Оля Иова. Мы поздоровались, и Оля сказала, по обыкновению начав теребить перчатку:

— Все это, конечно, ужасно глупо.

— Что именно глупо? — спросил равнодушно я.

— То, что все получилось из-за меня.

— Да что вы, Оля, голубушка, при чем тут вы? Вы тут решительно ни при чем. Все это гораздо сложнее, и вообще виноваты не вы, а я, точнее, во всем виновато предсказание будущего.

— Я что-то не пойму: как это — предсказание будущего?..

— Вы этого, Оля, ни в коем случае не поймете; не потому, разумеется, что вы не умны, а потому, что, кроме меня, никто этого не поймет.

Тут со мной что-то произошло; едва я проговорил эти слова, во мне мелькнуло нечто озаряющее, молниеподобное, вдруг осчастливившее меня до такой степени, что я раскрыл глаза испуганно-широко.

— Что с вами? — тихо спросила Ольга и побледнела.

— Ничего. Мне вдруг стало очень хорошо, извините за откровенность. Знаете, Оля, через три дня, ровно через три дня, мне будет известно все. Вы только не пугайтесь, это не припадок какой-нибудь, просто мне сейчас невыносимо хорошо оттого, что через три дня мне будет известно все.

Ольга кивнула.

— И тогда я буду все на свете в состоянии объяснить. Знаете, Ольга, вы, наверное, единственный человек, для которого я захочу это сделать.

— Откровенность за откровенность, — сказала Оля. — Если хотите знать, до сегодняшнего дня я к вам просто с симпатией относилась. Но ваша речь на суде меня потрясла; честно говоря, я почти ничего не поняла, но она меня потрясла. Я прямо голову из-за вас потеряла. У меня даже сердце заболело, так заболело, что я приняла таблетку нитроглицерина. Согласитесь, это полный вперед — лечиться от любви нитроглицерином?

Я улыбнулся и по возможности любовно на нее посмотрел.

— А вот этого не нужно, — сказала она. — Вообще вы не беспокойтесь; к тому, что со мной сейчас происходит, вы не имеете никакого отношения — это мое. Если вы ко мне неравнодушны, вы меня грабите среди бела дня, потому что это — только мое.

— Успокойтесь, Оля, я к вам совершенно равнодушен. То есть я не могу быть к вам равнодушным, потому что я теперь, кажется, люблю всех, как себя, но в общеупотребительном смысле слова я, к сожалению, равнодушен.

— Но, я надеюсь, это не помешает вам выполнить одну мою просьбу?

— Все, что угодно, Оля, хоть с крыши спрыгну.

— Ну и чудненько.

— А что за просьба? Извините, Оля, я любопытен, как общительная старушка.

— Вот пойдемте ко мне чай пить, тогда скажу.

Я, разумеется, согласился, и минут через двадцать мы уже были у Оли дома, то есть на месте преступления, и пили китайский чай.

— Ну, так что за просьба? — спросил я после первой чашки.

Ольга смешалась.

— Видите ли, я хочу завести ребенка, — сказала она, растягивая слова, — и я хочу, чтобы отцом этого ребенка были вы.

Вероятно, у меня на лице появилось нелепое выражение, потому что Оля вдруг весело рассмеялась.

— Не волнуйтесь, — сказала она, смеясь, — отцом вы будете чисто физиологическим.

— Я что, — пробормотал я, — я пожалуйста… ничего не имею против.

— Понимаете, это, наверное, выход из положения.

Наверное, это то самое гуманистическое дело, о котором говорил Саша.

— Я что, — повторял я, — я пожалуйста… ничего не имею против.

— Значит, договорились?

Я кивнул и внутренне улыбнулся, так как мне показалось весьма забавным, что вот можно произнести речь на суде и в результате этого стать отцом.

Оля поднялась из-за стола, подошла к окну и стала занавешивать шторы. Я обмер. Я никак не предполагал, что это должно будет произойти прямо сейчас, безо всякого ритуала… Вообще я нормальный, здоровый мужчина, но вот так просто взять и… ну, понятно, что я имею в виду, я был решительно не готов. Между тем Оля, покончив с окном, присела на край дивана и одним изящным движением скинула с себя свитер.

— Погодите, Оля, — сказал я и отвел глаза. — Я это… я не могу. Извините меня, но я действительно не могу. Не в том смысле, что не могу, а в том смысле, что… не могу.

— В таких вещах женщинам отказывать не годится, — сказала Ольга, и в ее голосе я услышал болезненную улыбку.

— Ну, не могу, хоть зарежьте! — сказал я. — А впрочем… может быть, у вас найдется что-нибудь выпить?

Я потому пошел на попятную, что мне все-таки лестно было бы продолжить род Новых, поработать на будущее непосредственно, хотя и отчасти литературно.

Ольга отрицательно помотала головой и стала медленно надевать свитер. Потом она ушла в кухню, и минут десять я не слышал от нее ни единого слова. Наконец до меня донеслось:

— Сходите купите шампанского. У вас есть деньги?

— Есть… — сказал я, хотя денег у меня не было ни гроша.

— Тогда сходите и купите шампанского.

Я оделся и, выйдя на улицу, стал раздумывать, где бы подзанять денег. Я перебрал в голове несколько вариантов, но все было не то: или далеко или наверное не дадут. И вдруг меня посещает следующее удивительное пророчество: я предсказал, что, выйдя со двора и повернув направо, я почти тут же наткнусь на оброненную пятерку; я даже увидел эту пятерку: она была сложена вчетверо и валялась на решетке водостока, чуть присыпанная снежком. Это, конечно, мистика, но пятерка меня действительно дожидалась.

Я купил в продовольственном магазине бутылку шампанского и с тяжелым чувством пошел назад. Из-за того, что это чувство отдавало предчувствием, я старался всячески заглушить предсказательную струну, но она строптиво резонировала несчастье. Ну конечно: дверь в квартиру была приоткрыта.

Раздевшись, я вошел в комнату и первым делом увидел на столе горку коробочек от лекарств, где, кажется, было все — от этазола до тазепама. Ольга лежала на полу, неестественно подвернув голову с приоткрытым ртом и обняв правой рукой ножку стола. Я бросился к ней: пульс, слава богу, был, дыхание тоже было. Сделав все то, на что я способен, если принять в расчет мои убогие познания в медицине, а именно, облив Олю водой, я вызвал «Скорую помощь» и сел дожидаться ее прибытия.

«Скорая помощь» явилась необыкновенно скоро — минут через двадцать пять. Три молодые женщины поколдовали над Олей, поколдовали, а потом сели писать бумаги.

— Ну как? — спросил я.

— Ничего, — ответила мне одна из врачих, мужественная блондинка. — Ничего, оклемается…

— Ну, слава богу, — проговорил я.

— Вы часом не знаете, — спросила она, — у пострадавшей в роду что-нибудь подобное уже было?

— Знаю, — ответил я. — Ее отец в двадцать шестом, кажется, году травился чернилами.

— Тогда безусловно ставим на учет, — сказала другая медичка, и мужественная блондинка поддержала ее кивком.

— Нет, это вы напрасно, — сказал я, пожалев, что меня угораздило помянуть про чернила. — Вы ее не знаете; это совершенно нормальный, думающий человек.

— А вот этого не надо, — сказала мужественная блондинка.

— Чего не надо? — спросил я. — Думать, что ли, не надо?..

— Нет, думать надо, конечно, но тоже в меру. Все хорошо в меру. А то сначала мы думаем, а потом в окошки бросаемся. Не надо говорить того, чего вы не понимаете.

Я сообразил, что спорить с врачихами не только бесполезно, но и, возможно, небезопасно, а то возьмут и тоже поставят на свой учет, — и посему я больше слова не проронил. Врачихи на прощание велели мне напоить пострадавшую молоком.

Проводив «Скорую помощь», я сел возле Оли и стал на нее смотреть. Через некоторое время ее веки затрепетали, она открыла глаза и ответила мне совершенно здоровым взглядом.

— Вы прочитали мою записку? — спросила она, едва шевеля губами.

— Нет, я никакой записки не находил.

— И не читайте.

Проговорив это, Оля снова закрыла глаза, а я стал искать записку. Она лежала у меня под носом, на столе, между коробочками от лекарств. Содержание ее было таково, что даже в случае неудавшегося самоубийства совеститься не стоило. Вот все, что в ней было: «Выпейте шампанского на помин души».