Самарканд

Но я поостерегся говорить что-либо: мне слишком хорошо было известно, чем была для нее Рукопись: больше, чем игрушкой, больше, чем бесценным раритетом; в каком-то смысле это было оправданием того, что мы вместе. Ее исчезновение после стольких несчастий глубоко потрясло Ширин. Я понимал, что разумнее будет позволить времени залечить ее душевную рану.

Когда поздно ночью 18 апреля мы оказались вблизи Нью-Йоркского порта, нас ждал шумный прием: репортеры наняли лодки и вышли нам навстречу. Вооружившись громкоговорителями, они стали закидывать нас вопросами, на которые иные пассажиры умудрялись отвечать, сложив руки рупором.

Как только «Карпатия» пристала к берегу, к нам устремились и другие журналисты, пытавшиеся угадать, от кого можно услышать наиболее правдивый или сенсационный рассказ. Совсем юный редактор «Ивнинг Сан» выбрал меня. Он, в частности, интересовался поведением капитана Смита и членов экипажа. Поддались ли они панике? Скрыли ли правду от пассажиров? Правда ли, что спасали в основном пассажиров первого класса? Каждый из его вопросов заставлял меня думать, рыться в памяти. Мы проговорили довольно долгое время: пока спускались по трапу, пока шли по набережной. Ширин была рядом все такая же безгласная и безучастная, а затем куда-то отлучилась. Причин для беспокойства у меня не было, она не могла далеко уйти, наверняка бродила где-то поблизости, может быть, скрывалась за спиной того фотографа, что ослепил меня вспышкой своего аппарата.

Расставаясь со мной, журналист поблагодарил меня за мое свидетельство и попросил дать ему адрес, чтобы связаться со мной позже. И только тогда я огляделся и стал звать, все громче и громче. Ширин нигде не было. Я решил не сходить с того места, где она меня оставила, чтобы ей легче было меня найти. И стал ждать. Час. Два часа. Набережная опустела.

Где искать ее? Перво-наперво я отправился в контору компании «Вайт Стар», которой принадлежал «Титаник». Затем обошел отели, в которых на первую ночь разместили спасшихся пассажиров. Никаких следов моей жены. Я вернулся на набережную. Никого.

И тогда я решил отправиться в единственное место, чей адрес был известен Ширин и где, придя в себя, она могла бы меня найти: мой дом в Аннаполисе.

Я долго ждал от Ширин известия. Но так никогда и не дождался. Больше никто не произносил в моем присутствии ее имени.

Сегодня я задаю себе вопрос: существовала ли она вообще? Не была ли порождена моими восточными пристрастиями? По ночам в своей одинокой просторной спальне, когда это сомнение гложет меня, память отказывается служить, а разум не в состоянии ничем помочь, я встаю и зажигаю все светильники, а после бросаюсь к ее письмам и делаю вид, что распечатываю их, словно только что получил, вдыхаю их аромат, перечитываю, и сама холодность их тона вселяет в меня надежду, дает иллюзию, что можно заново пережить нарождающуюся любовь. И только тогда, испытав облегчение, я аккуратно складываю их и погружаюсь во тьму, готовый без страха предаться сияющему прошлому: та фраза, произнесенная в гостиной в Константинополе, две ночи без сна в Тебризе, жаровня, обогревавшая нас зимой в Зарганде. И еще одна сцена из нашего последнего путешествия: мы поднялись на прогулочный мостик, забрались в темный безлюдный уголок и надолго припали устами друг к другу. Чтобы взять в руки ее лицо, я положил Рукопись на швартовы. Заметив это, Ширин рассмеялась, отстранилась от меня и театрально произнесла, обращаясь к небу:

— «Рубайят» на «Титанике»! Цветок Востока, несомый жемчужиной Запада! Хайям, если бы ты видел прекрасный миг, который нам дано пережить!