Страница 38 из 73
— Вы считаете наше положение прочным, несмотря на потерю Троицка? — поинтересовался оренбургский губернатор барон Таубе.
— Бесспорно! Через две недели вся Оренбургская губерния и Тургайская область будут освобождены от красных, — без намека на улыбку ответил Дутов.
— Господа! Я предлагаю выпить за талантливого и бесстрашного Александра Ильича, в лице которого мы видим спасителя нашего отечества! — предложил тургайский губернатор генерал Эверсман.
Все подняли бокалы, потянулись к Дутову. На мгновение наступила торжественная тишина, но неожиданно ее разорвал оглушительный взрыв пушечного снаряда.
В столовую вбежала жена Барановского и истерически закричала, падая на чьи-то руки:
— Господи! Неужели красные?
Гости опустили бокалы. По неосторожности кто-то пролил вино, в тишине послышался недовольный голос: «Как вы неосторожны». Потом все бросились к вешалке. Дутов второпях успел раньше всех схватить чью-то шубу и выбежал на морозный воздух. За ним едва поспевал ее хозяин барон Таубе.
Шуба Таубе мешала Дутову бежать. Поддерживая полы, он в темноте угадывал дорогу к штабу. По улицам скакали в разные стороны казаки, и они выглядели чудовищами, невесть откуда появившимися в городе. Прижимаясь к домам, чтобы какой-нибудь сорвиголова не свалил его с ног или не зарубил шашкой, Дутов с трудом добрался до штаба, но у дверей его задержали часовые.
— Назад давай, шкура! — резко прозвенел в его ушах окрик, и только сейчас наказной атаман сообразил, что его не узнали в необычном одеянии. Сбросив с себя шубу, он остался в мундире и на глазах у изумленных часовых прошел в свой кабинет. На его звонок вбежал дежурный адъютант.
— Почивалова ко мне! И полковника Сукина!
Сукин доигрывал преферанс. По донесениям он знал, что у станции Карталы казакам удалось задержать красных и те давно топчутся на одном месте. Где ему было догадаться, что Блюхер, оставив у станции ложно атакующий батальон, вышел с павловскими матросами и всеми отрядами на Фершампенуаз, спустился на юг, скрытно перешел севернее Орска на правый берег Урала, потом западнее Орска снова на левый берег и двинулся к Оренбургу, а невдалеке от города опять перешел на правый берег Урала. Петляя таким путем, Блюхер избежал встречи с крупными силами Дутова. Несколько пушечных выстрелов Сукин расценил как озорство своих артиллеристов и послал трех штабных офицеров арестовать виновников.
Начальник штаба вошел к Дутову в довольно веселом настроении, ибо сегодня ему сопутствовала удача в игре, но, увидев гневное лицо наказного атамана, растерянно остановился.
— Болван! — закричал Дутов. — Красные бьют по городу, а вы в карты режетесь. И это начальник штаба? Я сам рас-с-с-тре-ляю вас, — просвистел он, вращая белками.
То ли страх охватил Сукина, то ли неожиданное оскорбление, нанесенное ему Дутовым, привело его в бешенство. Не говоря ни слова, он выбежал из кабинета.
Почивалова нигде не могли разыскать. Он ведь недавно уснул на постели Надежды Илларионовны таким крепким сном, что никакая канонада не могла бы его разбудить.
Дутов быстрым шагом шел по комнатам. Он убедился, что начальник штаба оставил офицеров на произвол судьбы и те растерянно шепчутся, роются в ящиках столов, словно собираются бежать.
— На коней, господа! — скомандовал он.
Вот когда все завертелось, закружилось! Офицеры поспешили к лестнице. Они бежали по коридору, суетились, каждый пытался как можно скорей очутиться на конюшне, оседлать коня и ускакать.
Дутов считал, что он родился под счастливой звездой. Ему действительно повезло в эту морозную январскую ночь. Каким-то чутьем он угадал свободную дорогу и с пятьюстами казаков бежал в сторону Верхне-Уральска, скрывшись в станицах.
Дутовские казаки, узнав, что их наказной атаман сбежал, прекратили сопротивление. Большинство из них двинулось по направлению к Верхне-Уральску, и часть казаков подалась к братьям Кашириным.
Смелый маневр и его блестящее выполнение принесли Блюхеру славу талантливого командира. Его стали называть главкомом. Василий протестовал, но его убедили, что главком — это лишь главный командир, а не главнокомандующий.
В Хлебном переулке, в доме Брагина, разместился Военно-революционный штаб города. Матросы заняли пятиэтажный дом Панкратова. Артиллеристам выделили форштадт, или, как говорили, Казачью слободку. Это название сохранилось со времен Пугачевского восстания, когда оренбургский губернатор Рейнсдорп приказал сжечь слободку, чтобы не дать сподвижнику Пугачева Чике Зарубину в ней основаться. С паперти Георгиевского собора, стоящего на берегу Яика, пугачевцы обстреливали из батареи оренбургскую крепость. За полтора века слободка снова отстроилась, и сейчас в ней отдыхали красные артиллеристы.
Против Гостиного двора в здании контрольной палаты разместился губернский комитет партии. Над зданием развевалось кумачовое знамя.
Сам Блюхер облюбовал для себя небольшой старинный домик, пришедший уже в ветхость, но сердцу Василия он был дорог — рассказывали, что в этом доме жил губернатор Перовский и в 1833 году у него останавливался Пушкин, с которым он был знаком по Петербургу; поэт приезжал в Оренбург собирать материал для истории Пугачевского бунта.
Из тюрем были освобождены заключенные, их перевели в городскую больницу.
Балодис сдержал свое слово. Первое время Кошкин на каждом шагу старался задеть матроса, но тот молчал.
— Зарой свою бескозырку и надень треух, — посоветовал Кошкин.
— Я бескозырку подбирал по голове, а не наоборот.
— Дураку хоть кол теши на голове.
Балодис не отвечал.
— Молчишь? — донимал его Кошкин. — Что с дурня спрашивать? Сказал-то я на глум, а ты бери на ум.
Однажды Блюхер услышал, как Кошкин донимает матроса.
— Ты что же сдачи не даешь? — спросил он у Балодиса.
— Сам образумится, товарищ главком.
На другой день Кошкин подошел к матросу, протянул руку и серьезно сказал:
— Испытательный срок закончился. Экзамен выдержал. Теперь пусть только тебя кто обидит — спуску не дам. Как твое имя?
— Янис!
— Что за странное имя? И фамилия у тебя нерусская. Ты кто, татарин?
— Латыш из Либавы. По-русски Янис — Иван, а Балодис — вроде как Голубев.
— Так бы и сказал. Буду звать Ванькой Голубевым.
— А я тебя Петькой Собакиным, — нашелся матрос.
— Но-но! — пригрозил Кошкин.
Потом они крепко подружились. В бою под Оренбургом Янис показал себя героем. У него, как у порученца Блюхера, был резвый конь, доставшийся ему от убитого казака. Кошкин научил матроса седлать и чистить коня.
— Конь — твой первый друг. Он в бою спасет не раз, но только ты люби его, как самую красивую деваху на свете, — наказал ему Кошкин.
И вот на этом коне, которому Кошкин дал имя Дружок, Янис Балодис первым ворвался в Оренбург и, проскакав по его безлюдным улицам, возвратился и доложил Блюхеру, что дутовцы оставили город.
Придя ночью с заседания в «Пушкинский домик», Блюхер позвал Кошкина и сказал:
— Перевязку мне надо сделать, а бинтов и рыбьего жира нет.
Кошкин с досадой сдавил свою голову.
— А еще адъютант! — сказал он с издевкой в свой адрес (он не любил слово «порученец»). — Как же это я забыл про вас, товарищ главком! — И тут же решил проверить преданность матроса. Он вышел из комнаты и прошел к Балодису.
— Надо раздобыть широких бинтов примерно на пятьдесят аршин, а сумеешь на сто — в пояс поклонюсь. И еще достать баночку рыбьего жира.
Янис недоуменно посмотрел на Кошкина и махнул рукой.
— Балодис, — внушительно произнес Кошкин, — если я говорю, то не зря. Раздобудь и принеси — тебе сам главком спасибо скажет. Потом все узнаешь.
Янис нахлобучил бескозырку, перебросил через плечо маузер на ремне и вышел на улицу. Через час он вернулся с бинтами и рыбьим жиром.
— Если бы я имел Георгия, ей-богу, снял бы с себя и тебе прикрепил, — искренне признался Кошкин. — Идем к главкому.