Страница 26 из 73
Выйдя однажды из здания кадетского корпуса, стоявшего на набережной реки Урал, он увидел женщину, которая прошла мимо и направилась по Троицкой улице. Сашку словно оглушило. Он поплелся за ней. Женщина дошла до Чистяковского переулка, и тут Сашка, не в силах себя сдержать, подошел, небрежно взял под козырек и произнес:
— Прошу прощения, но ваша красота заставила меня…
— Вы так молоды, — перебила женщина, — а я для вас так… — и не договорила.
— Это не имеет никакого значения… — Сашка не знал, о чем говорить, но настойчивость его росла.
Они дошли до угла Безаковской улицы. Женщина юркнула во двор, а Сашка, не отставая, за ней. Она открыла ключом дверь каменного особнячка и молча впустила Сашку. Он пробыл у нее до вечера.
Надежда Илларионовна узнала, что он адъютант Дутова, и посоветовала ему приехать вместе с полковником.
Дутов приехал, любезно беседовал с хозяйкой особняка и через час отправил Сашку за пролеткой. Когда адъютант ушел, Дутов сказал привычным для него тоном приказа:
— Если ему вздумается приехать сюда одному — не принимать. Я буду бывать по воскресным дням, но никто не должен об этом знать.
Надежда Илларионовна понимающе кивнула в ответ.
Сашка злился, что атаман вырвал у него из зубов добычу, но не подавал вида, хотя тоску унять не мог.
— Поезжайте к отцу, — приказал ему Дутов, — проверьте, как идет вербовка.
Сашка повиновался. Невдалеке от станицы он придержал своего подбористого коня и поехал шагом. Мимо пролетели две вороны и закаркали, Сашка подумал, что не к добру, и, рассердившись, пришпорил коня.
Подъезжая к Верхнеуральской, он увидел скачущего навстречу казака. Поравнявшись, с трудом узнал в нем Ивана Каширина, вернувшегося на днях домой. До войны они не встречались: и Ваня и брат его Николай были старше Сашки. Почивалов натянул поводья и ловко осадил коня.
— Здравия желаю, Иван Дмитриевич!
Широкоплечий Каширин, приподняв правую бровь, строго посмотрел на Сашку и спросил:
— Не сынок ли Почивалова?
— Так точно!
— Кому служишь? — без хитрости спросил Каширин.
— Оренбургскому казачеству.
— Дутову, значит, — ухмыльнулся Иван.
— А Дутов чем плох? Он большевикам не продался.
Каширин хотел что-то ответить, но, по-видимому, передумал и без слов — с места машистой рысью — погнал коня, оставив Сашку в недоумении.
Дмитрий Иванович от радости чуть было не лишился рассудка: через неделю после приезда Ивана явился Николай. Оба рослые, крепкие, мужественные.
— Что же это выходит, сынки? — спросил Дмитрий Иванович, подобрав заскорузлыми руками бороду, поседевшую по краям. — Раз революция взошла, значит, должно выйти замирение, а тут обратно война.
— Так не с германцем, а с Дутовым и Почиваловым.
— Не осилите, войско у него большое. Не один там Сашка, а рать. Всех казаков вербуют, грозят, что красных и иногородних… — и прижал большой ноготь к столу. — Господи! До чего дожили!
— Дело, батя, простое, — вмешался Николай. — Мы с Иваном уже порешили: вербуем отряды и пойдем на дутовцев.
Старик вытаращил от удивления глаза, но не проронил ни слова.
— Идите и вы с нами. Если не сдюжите на коне — повезем на санях, на бричке, на чем хотите. Мы с Иваном за советскую власть, а не за царя.
— Так царя и нет, — вырвалось у Дмитрия Ивановича.
— Это, батя, для детишек утеха, а мы знаем, что Дутовы его найдут, посадят на трон, а народ как травили, так и будут травить. Мы пойдем верной дорогой. И иногородние пойдут с нами, и башкиры, и все, кто хочет вольной жизни. Останетесь здесь — Почивалов все порушит, пожжет, камня на камне не оставит, а вы у него, как вол, под ярмом ходить будете.
— Не бывать этому, — вскипел Дмитрий Иванович и ударил кулаком по столу. — Я и без царя и без Дутова проживу.
— Кто-то же должен государством править, — пытаясь втолковать отцу, объяснял Николай, — не царь, так Керенский, не Керенский, так Дутов. Хоть мы с Ваней и офицеры, а стоим за особого человека. Фамилия ему Ленин. Не о себе у него забота, а о казаке да рабочем, иногороднем да мужике.
Дмитрий Иванович слушал, смотрел на сыновей, переводил глаза с одного на другого, где-то глубоко в душе соглашался с ними, но не хотел сразу сдаваться. «Как так, — думал он, — мне уже под семьдесят, сколько я годов переворошил, а они меня учат. Не маленький, я свои понятия имею».
Ночью старик, лежа на кровати, ворочался, не мог уснуть после разговора с сыновьями и вспоминал своего отца, деда, сестер, чуть ли не весь род. Испокон веку жили они на этой земле, которая кормила и поила их.
Память — удивительная вещь: то, что случилось недавно, вышвырнула вон, зато хранила шестидесятилетней давности рассказ деда.
…Полтора века назад на оренбургской земле сколотилось казачье ядро из самарских, устинских, алексеевских и исетских казаков. Вместе с ними заселили край мещеряки, башкиры, калмыки, украинские и донские казаки. Собралось до четырехсот тысяч человек. И хотя среди них было пятнадцать тысяч раскольников и вдвое больше магометан, но жили дружно, не чинили друг другу обид. Хлеб сеяли яровой, выставляли тридцать конных сотен, а в военное время — восемнадцать конных полков. Казачки ткали из козьего пуха шали, шарфы да полушалки, славившиеся на всю Россию.
Прабабка Дмитрия Ивановича, а может, и прапрабабка Варвара родилась в Озерках. И она и ее родители были крепостными. Когда Варя подросла, то стала ходить на барщину. Барин под старость занемог и богу душу отдал, а земля и дом достались по завещанию далекой родственнице. Прошел положенный срок, и новая владелица оповестила всю округу, что, дескать, продает все имущество с торгов, а вместе с имуществом и крепостных. На троицын день съехалось много господ и управляющих. Были среди них и офицеры Самарского гарнизона, а один, такой моложавый, все ходил, на девок посматривал. Увидел Варю и спрашивает: «Ты дворовая новой барыни?» — «Да», — отвечает, а сама отворачивается и прячет лицо от страха в платок. «А звать-то как?» — спрашивает офицер. «Варварой». Тут он ей сунул леденцов в руку и говорит: «Я тебя куплю». Варя в слезы, да они не помогли. Офицер увез ее и поместил в чулане, рядом со своей комнатой. Прошла неделя, и стала Варя думать, что Зимин — так звали офицера — хороший человек. Но вот однажды ночью он к ней пробрался в чуланчик и сгреб в охапку. Варя не струсила, вырвалась, схватила медный подсвечник и бросилась на обидчика. Зимин ушел к себе, а наутро она ему говорит: «Ежели ты, барин, купил меня для срамоты, то не бывать этому. Тебя убью, на себя руки наложу, но о чем думаешь — того не будет». Призадумался Зимин. Вдруг к нему жена из Уфы прикатила. Увидела Варю и увезла девчонку с собой, назначила скотницей и каждый день плевала и била в лицо. «Узнаю все, подлая тварь, соблазнительница», — кричала она ей. Варя клялась, божилась, а барыня пуще била. Три года мучилась и весенней ночью убежала из Уфы. Двое суток шла голодная по степи, а на третьи свалилась без памяти. Нашли ее мужики помещика Сивашова и приютили. А у того помещика работали каторжники из Оренбургского ведомства конторы строений. Год проработала Варя, сдружилась с каторжником Савелием Кашириным и вышла за него замуж. Савелий любил ее, не обижал, копил копейки, чтоб выкупить ей вольную. Родились у них два сына, и Варя, как ни тяжело ей было, радовалась детям. «Вот, Митя, откуда наш род пошел», — рассказывал дед, словно гордился тем, что Варвара сумела постоять за себя, убежать от извергов и обзавестись семьей.
И вот сейчас Дмитрий Иванович вспомнил этот рассказ со всеми подробностями. Он никогда не поведал бы его ни другу своему Прохору Ивановичу, ни сыновьям своим и твердо решил унести его, как тайну, в могилу.
«Ехать мне с ними аль не ехать?» — спрашивал он себя который раз и вдруг уснул, не дав себе ответа.
Вскочив чуть свет, он свесил ноги с кровати, призадумался, потом торопливо всунул их в валенки и вошел в одних исподниках в горенку, в которой спали Николай и Иван.