Клиника в океане

– Замолчи! – заорал князь, но Амиша неожиданно поддержала дочь:

– Это же опасно, ты знаешь, дорогой: у Рани может больше никогда не быть детей!

– И хорошо – эта дрянь недостойна их иметь! – гневно отозвался Яш.

– Погодите, погодите, – успокаивающим тоном прервал их пикировку Винод-бабу, чувствуя, что инициатива от него ускользает. – Кажется, у меня есть отличное решение нашей проблемы – и все останутся довольны!

Декабрь 2011 года, Париж, рю де Риволи

Арман Жюбер отвернулся от окна. Там, на улице, царило предрождественское оживление, люди бежали в разные стороны по своим делам, озабоченные покупкой подарков для родственников и друзей, мечтая сэкономить пару евро на уже начавшихся распродажах. Из его окна открывался прекрасный вид на Эйфелеву башню, справа находился Лувр, и ему-то не нужно экономить! Какая несправедливость: он, Арман Жюбер, один из богатейших людей Европы, имеющий возможность скупить все эти магазины – вместе со всем персоналом и посетителями, – лишен удовольствия поучаствовать во всеобщей предпраздничной суете!

Вошла Сильви, как всегда, улыбаясь. Эта девушка – настоящий персик, и каким только ветром ее занесло в сиделки? Кончено, Арман хорошо ей платит. Господи, ему всего-то сорок семь, а он даже не может позволить себе прикоснуться к девушке! Да какие там касания – у него возникает одышка от любого движения, а он еще думает о сексе...

Сильви поправила капельницу и вновь улыбнулась:

– Ну, месье Жюбер, как мы сегодня?

Он едва заметно поморщился, в душе ненавидя эту манеру сиделки обращаться к нему во множественном числе первого лица. «Мы»! Какие еще «мы»?! Она выйдет отсюда легкой походкой, накинув на плечи шубку из песца, купленную на его деньги, и отправится по магазинам вместе с подругами или пойдет ужинать с кавалером, а он, Арман Жюбер, прикованный к этой комнате и этой постели, вечно будет вынужден глазеть из окна на проходящих мимо него счастливчиков. И, самое главное, он должен делать вид, что все отлично, ведь его деловые партнеры ни в коем случае не должны заподозрить, что дела его идут плохо.

– И сколько мне осталось, док? – спросил Арман, впервые услышав свой диагноз. Он прозвучал страшно, но Жюбер привык думать, что с его деньгами ему не страшна ни одна болезнь в мире.

– Мне очень жаль, месье Жюбер, – серьезно, без тени улыбки ответил врач-кардиолог. – По самым благоприятным прогнозам, меньше полугода...

Арман прошел все стадии – от отрицания до принятия своего диагноза, но все равно никак не мог смириться с тем, что, скорее всего, для спасения собственной жизни ему ничего сделать не удастся.

– Понимаете, у нас очень мало времени, – говорил врач, и в ушах Армана его слова отдавались многоголосым эхом. – Даже если вас разместить в национальной базе реципиентов, ожидающих доноров, нет никаких гарантий, что подходящее сердце появится в течение такого короткого времени... Хотя я непременно это сделаю, независимо от количества шансов...

Шансов! Анри отлично знал это слово. Он всегда просчитывал свои «шансы» на двадцать, на тридцать ходов вперед, и именно поэтому небольшое состояние, доставшееся ему от отца, вначале удвоилось, затем утроилось, а теперь во всей Франции вряд ли найдется человек, способный тягаться с Арманом Жюбером в финансовом плане. Но даже это не могло ему помочь, и в этом-то как раз и крылась горькая ирония ситуации.

Сильви попрощалась и ушла. Роскошный пентхаус опустел, и Арман вновь оказался в одиночестве. Может, зря он развелся с последней женой? А может, и с первой – тоже? По крайней мере, сейчас он находился бы в кругу семьи... Смешно! Арман всегда считал, что у него все еще впереди, что он успеет устроить свою личную жизнь раз и навсегда, станет почтенным отцом семейства – ведь ему только сорок семь! А теперь, похоже, ему так и не исполнится сорок восемь.

Неожиданно сработал звуковой сигнал в стоявшем на столе ноутбуке, с которым Арман не расставался ни днем ни ночью: пришло сообщение. Он ждал трансфера из банка в Новой Зеландии, но это оказалось письмо от доктора Лагранжа. Текст сообщения был коротким: «Не волнуйтесь. По-моему, у меня есть решение!»

На мой взгляд, нет ничего прекраснее южного звездного неба. Это незабываемое зрелище. Стоит поднять голову, и глаза распахиваются от изумления при виде несметного количества звезд, разбрызганных по небу, словно бриллианты самых разных размеров. Одни сверкают ярче, другие светят более тусклым светом, и трудно себе представить, что в тот момент, когда этот мерцающий свет доходит до Земли, некоторые из этих звезд уже мертвы, а мы все продолжаем любоваться оставшейся после них красотой. Астроном из меня никакой, но это вовсе не значит, что я не в состоянии оценить увиденное.

Наверное, я могла бы часами стоять вот так, с запрокинутой головой, любуясь звездами, но тут чьи-то тихие шаги нарушили мое мечтательное настроение.

– Я принесла вам кофе, абла[1].

– Спасибо, Нур, – улыбнулась я, принимая из рук медсестры горячую чашку и с удовольствием вдыхая запах отлично заваренного напитка.

Нур стала первым человеком на «Панацее», с кем я подружилась. Удивительно, но, несмотря на различия в воспитании и культуре и заметную разницу в возрасте, мы как-то сразу потянулись друг к другу.

Попивая кофе, я украдкой разглядывала молодую женщину. Никто не назвал бы Нур красавицей, но ее простое лицо с гладкой кожей и голубыми глазами было очень приятным. В первый момент мне показалось странным то, что девушка, носящая традиционный мусульманский наряд, состоявший из хиджаба и абайи, так мало похожа на арабку, – я, с моими черными глазами и волосами, гораздо сильнее напоминаю уроженку южных широт, нежели светловолосая Нур! Ну, она, конечно, не вполне блондинка, но все же светло-каштановые волосы – черта, достаточно редко встречающаяся у представителей ее национальности. Несмотря на приверженность мусульманским традициям, моя новая подруга отличалась веселым нравом и была страшной хохотушкой. В первый же день пребывания на борту «Панацеи» я узнала, что мать Нур родом из Дамаска, но ее отец – иорданец, поэтому семья девушки жила в Акабе, в одном из популярных курортов на Красном море. Возможно, из-за этого, несмотря на суровое традиционное воспитание, по своему характеру Нур сильно отличалась от большинства восточных женщин – она была более свободной в общении, открытой для всего нового.

– Это – созвездие Южный Крест, – между тем мечтательно проговорила девушка, указывая на звездное небо. Я проследила за ее жестом и действительно увидела четыре особенно ярких звезды, образующих подобие креста. – А это, – продолжала она водить по небу пальцем, как по карте, – созвездия Центавра и Мухи. Вон там, – она махнула рукой влево, – находится туманность Угольный Мешок – смешное название, да?

– Откуда ты столько знаешь о звездах? – удивилась я, ведь Нур вовсе не производила впечатления светоча знаний и, как мне до сих пор казалось, являлась вполне заурядной представительницей своей нации – с точки зрения образования.

– Мой муж их изучал, – ответила она, сразу помрачнев.

– Муж?! – изумленно воскликнула я, глядя на девушку, словно впервые ее увидев. – Сколько тебе лет?

– Двадцать один, – ответила Нур. – Я вышла замуж в шестнадцать и прожила с Омаром три года. Потом мы развелись.

– Развелись?

Я не очень-то сведуща в исламских традициях, но даже мне известно, что до сего дня в мусульманском мире развод – явление из ряда вон выходящее.

– Омар – плохой человек, – спокойно, безо всякого выражения продолжала Нур. – Он был на двадцать лет старше меня, привлекательный вдовец, и поначалу мне нравилось, что он так много знает и может столько всего рассказать.

Он преподавал физику и астрономию в Университете гражданской авиации имени Королевы Нур...

– Нур?! – не сдержавшись, переспросила я.

– Ну да, – криво усмехнулась молодая женщина, – и меня так зовут – это весьма распространенное у нас имя. Мне льстило, что я стану женой такого важного человека, да и он до свадьбы хорошо ко мне относился. Все, что он мне рассказывал, он говорил именно до свадьбы – наверное, в то время Омар хотел казаться человеком добрым и внимательным... Потому что на самом деле он вовсе не такой.

1

А б л а – сестра (араб.).