Приемное отделение

— Твое дело, — не стала спорить Мария Егоровна. — Хочешь — разговаривай. А я для себя уже все выводы сделала. Чудик он, пыльным мешком по голове шандарахнутый. Это — клиника, Тимофеевна, клиническая клиника. Вот когда я в ресторане «Восток» девчонкой посуду мыла, у нас шеф-повар такой же работал. Недолго — месяца три, очень правильный был мужчина, все пытался по инструкциям да по нормам делать. Директор от него еле избавился, слухи ходили, что пришлось тюрьмой пригрозить. Ресторан у нас был не из самых, но дела там делались крупные…

— Извини, Егоровна, меня заведующая зовет, — поспешно сказала Надежда Тимофеевна и, не дожидаясь ответа, положила трубку на место.

Водилась за Марией Егоровной такая привычка, как любовь к воспоминаниям. Заведется — не остановишь, придется слушать да поддакивать.

Телефон тут же зазвонил. Надежда Тимофеевна сняла трубку.

— Я забыла тебе напомнить, что у нас есть столовая для сотрудников, — ехидно сказала Мария Егоровна и отключилась, оставив последнее слово за собой.

Столовая для сотрудников в больнице действительно имелась, в подвале административного корпуса. Кормила сотрудников кейтеринговая компания, на деле принадлежавшая главному врачу, но деликатно оформленная на имя его племянника, свободного художника-постмодерниста. Мнимый владелец имел за прокат своего имени триста долларов в месяц, каковые являлись стержнем его материального благополучия, а реальный владелец имел спокойствие.

Обедали сотрудники по талонам, которые можно было получить в бухгалтерии. В конце месяца стоимость талонов вычиталась из зарплаты. Те, кому ходить за талонами было лень, платили наличными «в лапу» раздатчицам. Раздатчицы против черного нала не возражали, скорее наоборот — приветствовали. Обед стоил «всего» семьдесят пять рублей. Льготная цена оправдывала нахождение компании на территории больницы — за цену, близкую к символической, компания арендовала часть седьмого, архивного, корпуса, якобы находившуюся в неподходящем для использования под больничные нужды состоянии. На самом деле в неподходящем состоянии находилась другая часть корпуса, где вперемежку, на головах друг у друга, громоздились два архива — «бумажный» с историями болезни и пленочный, рентгенологический. Низкая цена обедов соблазняла далеко не всех, поскольку дешевое было донельзя сердитым. Ложечка жухлых овощей выступала в роли салата, водичка, замутненная какими-то примесями, — в роли супа, мясные и рыбные блюда весили не более семидесяти-восьмидесяти граммов, а гарнир к ним не накладывался, а всего лишь размазывался по тарелке тонким слоем, создавая ложно ощущение полной порции. И к тому же, по неизвестным причинам, столовская еда никогда не бывала горячей — всего лишь теплой. Короче говоря, столовую сотрудники не уважали и презрительно называли ее «столовкой», а то и совсем грубо — «рыгаловкой».

Старшая сестра вернулась в «кабинет» к Боткину. Алексей Иванович заканчивал трапезу — жевал крекер и запивал чаем. Надежда Тимофеевна присела на краешек его койки (больше все равно было некуда, потому что на единственном стуле сидел сам Боткин), улыбнулась и сказала:

— Вы, Алексей Иванович, во время дежурств лучше бы на пищеблоке обедали. Там вкуснее, сытнее, еда настоящая, да и тратиться не надо. Мария Егоровна всегда накормит.

Боткин не удивился. Дожевал, проглотил, заговорщицки подмигнул Надежде Тимофеевне и сказал:

— Я все понимаю, Надежда Тимофеевна, дорогая моя. Пришел новый человек, никому не известный, в Москве никогда не работавший, как будто с неба свалился. Конечно же, надо его проверить, испытать, чтобы понять — можно ему доверять или нет…

От ласкового обращения «дорогая моя» Надежда Тимофеевна слегка растаяла и, потерявши нить, никак не могла понять, к чему клонит добрый доктор.

— …Я не обижаюсь, не подумайте, я все понимаю. Это как в магазине, когда приходит новый продавец, так старые его на честность проверяют — лишку денег оставят в кассе или что-нибудь из товара якобы не сосчитают. А сами смотрят — объявит или присвоит втихаря. В душу-то человеку не заглянешь, человек он в поступках раскрывается, это я к чему говорю? К тому, что насчет меня вы можете быть спокойны — я никогда не позволю себе больных объедать, можно меня больше на эту тему не испытывать. Объедать больных вообще нехорошо, а в моей ситуации, при моей-то зарплате да бесплатных хоромах, — Алексей Иванович обвел «хоромы» рукой, словно предлагая Надежде Тимофеевне восхититься ими, — совсем позорно…

«Хоромы, — скептически подумала Надежда Тимофеевна. — Это ты, дружочек, комнату отдыха главного врача не видел. И его персональный санузел. Вот где хоромы! Мариотты с Хилтонами обзавидуются».

В Мариоттах и Хилтонах Надежда Тимофеевна никогда не бывала, а в комнате отдыха главного врача сподобилась побывать в прошлом году, когда помогала заведующей отделением нести подарок главному на день рождения — тяжеленную напольную вазу из оникса. Ваза была упакована в коробку, коробка запелената в яркую подарочную бумагу и туго перевязана толстым капроновым шнуром. От этого проклятого шнура у Надежды Тимофеевны неделю болели руки. Обе, потому что приходилось менять. Главный немедленно пожелал осмотреть подарок, остался настолько доволен, что не просто буркнул «спасибо», а похвалил, сказав: «Какая чудная финтифлюшечка!» Ничего себе «финтифлюшечка»! Двухпудовая! Купить вазу придумала Ольга Борисовна. Она же не может не соригинальничать. На двенадцать с гаком тысяч (собирали «по совести», пять плюс «гак» — с заведующей отделением, три — с Надежды Тимофеевны и с дежурных врачей по тысяче) можно было купить якобы антикварную серебряную безделицу или, скажем, роскошные серебряные или скромные золотые запонки. Запонки главный врач обожал настолько, что всегда выпускал манжеты из-под рукавов халата, чтобы запонки были на виду. Нет же — купила вазу. Но угодила, что да, то да, угодить Ольга Борисовна умеет. Поблагодарив, главный попросил отнести вазу в комнату отдыха и поставить в нее розы, которые для сохранности плавали в ванной. Надежда Тимофеевна как открыла рот, войдя в комнату отдыха, так с открытым ртом из нее и вышла. Огромный кожаный диван и два огромных, под стать, кресла, «плазма» во всю стену, на полу — ковер, в котором нога действительно утопает, как в траве… Да что там вспоминать, только душу травить. Хорошо живет главный врач, красиво, ну и работа у него ответственная. Хотя если вникнуть, то все дела тянут заместители — по медицинской части, по терапии, по хирургии, по акушерству и гинекологии, по клинико-экспертной работе — да главная медсестра. Ну и заместитель главного врача по экономическим вопросам Цехановская, без санкции которой ничего не покупается и не ремонтируется. Заместители всегда крайние, шишки достаются им, ну а лавры — главному врачу. Так положено.

— …Ну что, достигли мы взаимопонимания по этому вопросу?

Алексей Иванович улыбался, по вечному своему обыкновению, и хлопал глазами в ожидании ответа. Егоровна права — действительно Чудик. Решил, что его испытывать обедом собрались. Эх, милый, в Москве иначе испытывают. Является самотеком помятый мужичонка и просит за небольшую мзду госпитализировать его в кардиологию или в эндокринологию, да куда угодно, главное, чтобы показаний не было и деньги были предложены. А как только возьмешь, так врываются в кабинет оперативники, машут удостоверениями, приглашают понятых и оформляют как положено. Доктора Юкину в прошлом году за полторы тысячи на три года условно оформили, не повезло человеку.

— Достигли, — ответила Надежда Тимофеевна.

Она призадумалась, подыскивая подходящие слова, но в этот момент зашумела у входа каталка, послышались голоса, и доктор Боткин, оставив на столе недопитый чай, полупустую пачку крекеров и пластиковый лоточек из-под грибной лапши, поспешно вышел из кабинета. «Значит, не судьба», — решила Надежда Тимофеевна. Она, любопытства ради понюхала пустой лоточек из-под лапши (а вдруг вкусно пахнет?), поморщилась, потому что пахло наоборот — весьма невкусно, и ушла к заведующей отделением, посплетничать.