Драйв Астарты

– …С тех пор Гисли убежденный гетеросексуал, – громко произнесла Скиппи.

В зале снова заржали. Орквард фыркнул, как конь, и кивнул головой.

– Да. И что здесь смешного? Большинство людей гетеросексуалы, это статистика… Симона, напомни, про что был вопрос?

– Про авторитаризм.

– А! Дьявол! Точно! Я не удивлен, что какой-то идиот увидел в «Парусах прадедов» пропаганду. На корабле капитан – автократ, диктатор. Обвинение, суд, штраф.

– Вот каково хваленое буржуазное правосудие, – констатировала Симона. – Ну, а если серьезно: каких политических взглядов ты придерживаешься?

– Черт его знает, – Орквард пожал плечами. – По мне, так любой политический строй хорош, если он поддерживает порядок и не мешает нормальным людям жить, как им удобнее. А если политический строй сдирает с тебя адские налоги, а за порядком не следит, и на улицу страшно выходить одному и без оружия, то это хреновый строй.

– И все-таки, ты за или против частной собственности на средства производства?

– Знаешь, Симона, это не ко мне, это к доку Кватро. Он тебе мигом объяснит, что нет никакой частной собственности в этом смысле, а есть фикция, миф, обманка.

– Вводная лекция по математической политэкономии! – Выкрикнул доктор Чинкл.

Симона Сид в притворном ужасе схватилась за голову и сделала вид, что намерена спрятаться под столик телеоператора.

– Так то! – Наставительно произнес Орквард. – Наука это тебе не пинта эля!

– Что ты имеешь против моего эля? – Поинтересовался дядя Жосе, слушавший эту перепалку из-за стойки. – У меня, между прочим, эль сварен по всей науке.

– У тебя отличный эль, – ответил литератор. – Но эль это одно, а наука это другое.

– Верно, – согласился владелец таверны. – Науку, саму по себе, в кружку не нальешь.

– Гисли! – Сказала Симона. – У меня тогда вот какой вопрос. Какой строй ты бы хотел видеть на другой планете, в колонии, созданной людьми, о которых ты пишешь?

– Тут я за прямую демократию, – ответил он. – Как у пиратов в «Острове сокровищ» у Стивенсона. Докажи людям, что ты лучший лидер, и за тебя проголосуют. А если ты облажался, то вот тебе черная метка, слезай с бочки и не мешай новым выборам.

– А деньги при такой прямой демократии будут? – Спросила она.

Гисли отхлебнул эля из кружки и отрицательно повертел головой.

– Деньги это вообще обман. Лучше между собой договориться и писать расписки. За единицу для пересчета можно взять мегаватт-час электричества. Или фунт сахара. Не важно. Любой товар, который все потребляют.

– Это похоже на позднее первобытное общество, – заметила Симона. – В нем в ходе производства и натурального товарного обмена происходит расслоение, рождаются классы, и оно превращается в раннее рабовладельческое. Разве не так?

– Нет, не так! – Вмешался Чинкл, встал с места и подошел к стойке. – Расслоения по имуществу мало. Нужны ещё войны с соседями. Первыми рабами были не родичи, а пленные. У племен, которым негде было брать пленных, рабовладение не возникло. Кроме того, классическое рабовладение возможно только на примитивном аграрном уровне производства. В до-аграрных общинах раба просто некуда приспособить, а в общинах с продвинутым машинным производством раб нерентабелен. Там остается неклассическое, контрактное рабовладение, но при постиндастриале и оно исчезает. Элементарный марксизм, Симона. Формация определяется способом производства.

– А к чему приводит расслоение в постиндустриальной общине? – Спросила она.

– К инфренции, – ответил математик. – Это очень простая штука: конкуренция стилей жизни с их интерференцией, смешением, разделением, взаимопроникновением. Это жизненный цикл динамичных переменных ценностей и обычаев постиндастриала.

Дядя Жосе наклонился к нему через стойку и негромко поинтересовался.

– Покормить твоих обормотов?

– Ага. И меня с женой тоже. Лично мне, кроме того, рюмочку самопального виски.

– Так, – сказала Симона, – наука выпивает для храбрости, я задам вопрос фантастике. Гисли, а как ты объяснишь то, что первый и пока единственный внеземной поселок – Лингам – состоит из коммунистов и организован по коммунистическим принципам?

– А там не коммунизм, – ответил он. – Вернее, коммунизм, но не в том смысле, как у Ленина. У них на Лингаме, как выражаются этнографы, первобытный коммунизм.

– Подожди, Гисли! Какой же он первобытный, если это форпост прогресса?

– А вот такой же, какой действует внутри любой хорошей сплоченной команды.

– Значит, – сказала Симона, – это не первобытный коммунизм, а командный.

– Ну, пусть будет командный, если тебе так больше нравится.

– Не мне так нравится, а так правильнее. И чем это не коммунизм по Ленину?

– Знаешь, – сказал Орквард. – Это уже политэкономия, это к доку Кватро.

Чинкл повернулся к дяде Жосе и негромко спросил.

– Слушай, тебе не кажется, что этот парень все время на меня грузит?

– Ну, – отозвался владелец таверны, наливая самогон в рюмку. – Писатели, они такие. Напишут, а мы потом расхлебываем. Вот лет сто назад был такой писатель: Ницше. Написал до хрена, потом закрылся в сумасшедший дом и показал всем fuck. Люди оглянуться не успели, а уже и Гитлер, и Сталин, и все такое. К нам сюда приперлись самураи со своим ебучим императором, потом на них налетели янки и забомбили их Японию своей атомной бомбой. А Ницше, как будто, ни при чём. Он сначала сидел в своем сумасшедшем доме, а потом вообще умер, и ему не предъявишь. Во как…

– Но, – возразил Чинкл, – Гисли прогрессивный и не прячется в сумасшедшем доме.

– Прогрессивный, – согласился дядя Жосе, передавая рюмку математику. – Но у него прогресс какой-то подозрительный. В начале там космос и наука, но потом приходит парень с пушкой, и дальше как всегда… У вас, у ученых, это называется: «Deja vu».

– Я тебя очень уважаю, дядя Жосе, – сказал Чинкл, касаясь губами рюмки и пробуя первую капельку напитка. – Но ты упускаешь важную деталь. Одно дело – парень с пушкой, как живой инструмент. Забрали такого парня в солдаты, дали ему пушку, поставили над ним капрала. Дальше: «бегом – вперед – стреляй». И не тебе, сраному холопу, решать, куда «вперед», в кого «стреляй», и на хрен это нужно. А другое дело, когда парень записался волонтером конкретного движения и взял пушку, потому что понимает, зачем это лично ему, почему он готов рисковать своей жизнью, и по каким мотивам он хочет отнять имущество, власть и жизнь у определенной группы людей.

– Это в теории, – пожилой тиморец вздохнул, – а по жизни с пониманием бывает ещё страшнее. Я иногда захожу в церковь и думаю: Боже, почему мы такие мудаки?

– И бог тебе что-нибудь отвечает? – Полюбопытствовал Чинкл.

– Ничего не отвечает, – дядя Жосе снова вздохнул. – Боюсь, мы ему уже надоели…

Тем временем Симона Сид раздразнила гренландца прямым утверждением, что ленинизм-маоизм – это светлое будущее колонизированного космоса.

– Ты все-все построила, прямо как Демосфен на агоре! Коллективизм, первобытный коммунизм, командный коммунизм, ленинизм с рогом изобилия, учение Мао верно, потому что всесильно… Или наоборот, не важно. А ты бывала на Элаусестере, у тех коммунистов, на драйве которых построено все твое рассуждение?

– Представь себе, бывала, и даже не один раз!

– Значит, бывала! И как тебе понравилось обходиться вообще без одежды, спать под деревом и с огоньком заниматься сексом в интервалах между работой, едой, сном и креативом? Прекрасная штука: секс в коммунистической бригаде! Вы поработали на морском бульдозере, вышли на пляж, и погнали. А чего стесняться? Коллективизм!

– Секс это не главное, – возразила она.

– Да неужели?! – Орквард выпучил глаза. – А я тебе сейчас Энгельса процитирую! Он написал: «Любопытный факт: в каждом крупном революционном движении вопрос о «свободной любви» выступает на передний план»! Конец цитаты. Статья называется: «Книга Откровения», опубликована в 1883 году. Будешь спорить с классиком?