Страница 36 из 153
Шульгин отстаивал в Думе позицию премьера, доказывал, что, выступая против принятия закона, она идет против Столыпина; что нет второго такого деятеля, «кто поднимет ту тяжесть, которую он на себя взвалил и несет».
На фоне оглушительного личного провала Столыпина и его трагической гибели в Киеве поведение Шульгина в деле Бейлиса кажется непонятным.
Все, что произошло в Киеве в 1913 году, отчетливо видно из судебного протокола.
«Перед присяжными были поставлены два вопроса.
Первый вопрос: „Доказано ли, что 12 марта 1911 года в Киеве, на Лукьяновке, по Верхне-Юрковской улице, в одном из помещений кирпичного завода, принадлежащего еврейской хирургической больнице и находящегося в заведовании купца Марка Ионова Зайцева, тринадцатилетнему мальчику Андрею Ющинскому при зажатом рте были нанесены колющим орудием на теменной, затылочной, височной областях, а также на шее раны, сопровождавшиеся поранением мозговой вены, артерий левого виска, шейных вен, давшие вследствие этого обильное кровотечение, а затем, когда у Ющинского вытекла кровь в количестве до пяти стаканов, ему были вновь причинены таким же орудием раны в туловище, сопровождавшиеся поранениями легких, печени, правой почки, сердца, в область которого были направлены последние удары, каковые ранения в своей совокупности числом 47, вызвав мучительные страдания у Ющинского, повлекли за собой почти полное обескровление тела и смерть его“.
Ответ присяжных заседателей:
— Да, доказано.
Второй вопрос: „Если событие, описанное в первом вопросе, доказано, то виновен ли подсудимый, мещанин гор. Василькова Киевской губернии Менахиль-Мендель Тевиев Бейлис, 39 лет, в том, что, заранее обдумав и согласившись с другими, не обнаруженными следствием лицами, из побуждений религиозного изуверства лишить жизни мальчика Андрея Ющинского, 13 лет, — 12 марта 1911 года, в гор. Киеве на Лукьяновке, по Верхне-Юрковской улице, на кирпичном заводе, принадлежащем еврейской хирургической больнице и находящейся в заведовании купца Марка Ионова Зайцева, он, подсудимый, для осуществления этого своего намерения схватил находившегося там Ющинского и увлек его в одно из помещений завода, где затем сговорившиеся заранее с ним на лишение жизни Ющинского, не обнаруженные следствием лица, с ведома его, Бейлиса, и согласия зажали Ющинскому рот и нанесли колющим орудием в теменной, затылочной и височной областях, а также на шее раны, сопровождавшиеся поранением мозговой вены, артерий левого виска, шейных вен и давшие вследствие этого обильное кровотечение, а затем, когда у Ющинского вытекла кровь до пяти стаканов, ему вновь были причинены таким же орудием раны на туловище, сопровождавшиеся поранением легких, печени, правой почки и сердца, в область которого были направлены последние удары, каковые ранения по своей совокупности числом 47, вызвав мучительные страдания у Ющинского, повлекли за собой почти полное обескровление тела и смерть его“.
Ответ присяжных заседателей:
— Нет, не виновен»[122].
27 сентября 1913 года в самом начале судебного процесса, идя против мнения руководства ВНС, Шульгин в «Киевлянине» выступил с резкой критикой действий прокуратуры.
Вот сама статья: «Дело Бейлиса.
Как известно, обвинительный акт по делу Бейлиса есть документ, к которому приковано внимание всего мира. Со времени процесса Дрейфуса не было ни одного дела, которое бы так взволновало общественное мнение. Причина этому ясна. Обвинительный акт по делу Бейлиса является не обвинением этого одного человека, это есть обвинение целого народа в одном из самых тяжких преступлений, это есть обвинение целой религии в одном из самых позорных суеверий.
При таких обстоятельствах, будучи под контролем миллионов человеческих умов, русская юстиция должна была бы быть особенно осторожной и употребить все силы, чтобы оказаться на высоте своего положения. Киевская прокуратура, взявшая на себя задачу, которая не удавалась судам всего мира в течение веков, должна была понимать, что ей необходимо создать обвинение настолько совершенное, настолько крепкокованное, чтобы об него разбилась колоссальная сила той огромной волны, что поднималась ему навстречу. Ибо народ, который русская прокуратура задумала обвинить в ритуальном преступлении, это народ еврейский, т. е. народ самый энергичный, самый беззастенчивый в отстаивании своих интересов, народ, к тому же имеющий возможность путем печати кричать на весь мир голосом, способным разбудить мертвых. Идти на такую борьбу надо с хорошо отточенным оружием.
И вот ныне это „отточенное оружие“ мы имеем перед глазами. Увы, не надо быть юристом, надо быть просто здравомыслящим человеком, чтобы понять, что обвинение против Бейлиса есть лепет, который мало-мальский защитник разобьет шутя. И невольно становится обидно за киевскую прокуратуру и за всю русскую юстицию, которая решилась выступить на суд всего мира с таким убогим багажом…
Версию о ритуальном убийстве Ющинского нелегко было обосновать на каких-нибудь данных. Начальник киевской сыскной полиции Мищук отказался видеть в изуверствах, совершенных над мальчиком Ющинским, ритуальный характер…
Вся полиция, терроризированная решительным образом действий прокурора палаты, поняла, что если кто слово пикнет, т. е. не так, когда хочется начальству, будет немедленно лишен куска хлеба и, мало того, посажен в тюрьму. Естественно, что при таких условиях все стихло и замолкло, и версия Бейлиса стала царить „рассудку вопреки, наперекор стихиям“, но на радость г. прокурору палаты…
Меж тем это именно и было сделано.
— Что нам Бейлис! Нам нужно доказать ритуал! А Бейлис… Его хоть пусть оправдают.
Вот что говорят.
Но вы не смеете говорить так! Не смеете, потому что это чудовищная теория, потому что, рассуждая так, вы, твердящие о ритуале, сами совершаете человеческое жертвоприношение…
О, господа, берегитесь! Есть вещи, есть храмы, которых нельзя безнаказанно разрушать. Кто знает, быть может, когда-нибудь придет пора, когда вместо прокурора Чаплинского, ищущего ритуальных убийств, станет во главе суда человек, „добывающий“ еврейских погромщиков. И что вы скажете, если кого-нибудь из вас тогдашнее судебное ведомство наметит для этого рода операции? И как вы себя будете чувствовать, если сквозь стены вашей тюрьмы до вас будут долетать равнодушно-циничные возгласы:
— Что нам Замысловский? Что нам Шмаков? Пусть их хоть оправдают! Ведь нам нужно осветить организацию еврейских погромов!
Горько нам писать все это. Но, приняв редакторское перо из умолкнувшей руки Дмитрия Ивановича Пихно, — мы над гробом его поклялись, что неправда не запятнает страниц „Киевлянина“»[123].
На следующий день в газете появилось такое объявление:
«Вчерашний номер „Киевлянина“ конфискован.
За свою полувековую жизнь „Киевлянин“ много перевидел, пережил, перечувствовал. Было и светлое солнце в его жизни, были дни ненастья, были и грозовые бураны. „Киевлянин“ благодарил Бога за хорошие времена и, сколько хватало сил, держался против бури.
Так будет и впредь.
Во всякий день и во всякий час, когда „Киевлянин“ признает это нужным, он скажет свое мнение и скажет именно теми словами, которые в данном случае найдет уместными».
За статью Шульгин был приговорен к тюремному заключению на три месяца «за распространение в печати заведомо ложных сведений о высших должностных лицах». Поскольку депутата Государственной думы можно было осудить только с разрешения самой Думы, то дело надолго затянулось и в конце концов ушло на утверждение самому императору.
Правые обвинили Шульгина в продажности. М. Меньшиков издевательски назвал его «наш маленький Золя», имея в виду защиту французским писателем А. Дрейфуса, обвиненного в предательстве.
Тем не менее эксперт от православной церкви профессор Петербургской духовной академии И. Троицкий отверг обвинения евреев в ритуальных жертвоприношениях, подчеркнув, что православие никогда не выдвигало ничего подобного, что эти обвинения исходили из католического мира.
122
Дело Бейлиса. Стенографический отчет. Киев, 1913. Т. 3. С. 300.
123
Киевлянин. 1913. 27 сентября. № 266.