Счастливо оставаться! (сборник)

Ольга плотно притворила за ушедшей соседкой калитку и направилась вслед за братом. Но в дом девочка не вошла, а села на крылечке лицом к улице. Вовка не выдержал внутридомного одиночества и примостился рядом с сестрой. Сидели молча, наблюдая за жизнью улицы. Обычно оживленная по субботам, сегодня она была пустынна. Вмещавшая в себя пять домов улица уводила к краю села, к кромке соснового леса, населенного, по словам заботливых матерей Коромысловки, лешими и прочей нечистой силой. Некоторых детей этот факт впечатлял настолько, что материнские заветы «не ходить», «не шляться», «не мотаться где попало» соблюдались неукоснительно. Иные, возрастом постарше, внимали словам взрослых, но искренно считали их «детскими сказками». Звягинские дети пока еще верили в таинственные истории об исчезновении своих собратьев, поэтому предпочитали в конец улицы Матросова не ходить и не испытывать судьбу. А вдруг?!

– Оль… – прошептал Вовка, – деда уехал.

– Никуда он не уехал, – торопливо возразила девочка. – Он умер.

– У-у-умер? – с уважением переспросил мальчик, подозревая, что это таинственное «умер» сродни «стал героем».

– У-у-умер, – с тоской передразнила брата Ольга.

– А зачем?

– Дурак ты, Вова. Умер просто, и все.

Значение слова «умер» Вове, похоже, не было понятным.

– Теперь будут хоронить, – продолжала Оля ликвидировать Вовкину безграмотность. – В гробу.

– В гробу… – бездумно повторял мальчик.

– Потом в землю зароют.

– Зачем? – недоумевал Вовка.

– Ну как зачем? Всех зарывают, и его зароют.

Вова не знал, что сказать, поэтому решил перевести разговор на то, что доступно его детскому разумению.

– А мама придет?

– Придет.

– Когда?

– Не знаю.

– А папа?

– И папа.

Вова подумал какое-то время, а потом тревожно переспросил:

– А ты умрешь?

– Умру, – подтвердила Оля.

– А зачем?

– Все умирают.

– А когда умрешь?

– Через сто лет.

– А я?

– И ты, – поторопилась уверить брата Ольга.

– А когда?

– Тоже через сто лет.

– И мама?

– И мама.

– И папа? – не поверил Вовка.

– И папа, и мама, и я, и ты, Вовик. Все мы умрем, и нас похоронят.

От нахлынувшей непонятности и неизвестности мальчику стало страшно, он теснее прижался к сестре и вроде бы на всякий случай тревожно спросил:

– И Три-и-ифон?

Ольга не удостоила брата ответом и встала. Тот – следом за сестрой. Вошла в дом. Разулась – пол был приятно прохладным, и девочка с удовольствием ступала по нему ногами в грязных кружевных носках. Вова, не понимая, что происходит, решил повторять за сестрой каждое ее действие – так было надежнее, поэтому сел прямо на пол и с остервенением стянул с себя сандалики.

Ольга начала хозяйничать в кухне. Для пущего блезира девочка нацепила на себя материнский фартук и скомандовала:

– Будем обедать.

Обедать было нечем. В хлебнице томился вспотевший в целлофане обрубок батона и пара состарившихся бубликов. Ольга извлекла несимпатичную еду наружу и предупредила:

– Все что есть.

– А блины? – с надеждой спросил Вова.

– Блинов нет.

– А ты сделай.

Задача перед Олей была поставлена чрезвычайно трудная, и девочка раздумывала, приступать к ее решению или все-таки настоять на первом варианте. Ольга неоднократно наблюдала за процессом приготовления блинов и оладьев в Ираидином исполнении, на первый взгляд, в нем не было ничего сложного, за исключением пропорций. Местонахождение муки новоиспеченной поварихе было хорошо известно, отсутствовало молоко и яйца. И то, и другое можно было занять у соседки. Именно так и поступала Ираида, когда обнаруживалась недостача какого-то из ингредиентов. Именно так решила поступить ее «неродная» дочь.

– Молока нет, – сообщила она брату. – И яиц тоже нету. Надо к теть Тане идти.

– Иди, – порекомендовал ей Вовик.

– Сам иди, – получил он встречные рекомендации.

– Не пойду я, – заартачился мальчик.

– Тогда блинов не будет, – пригрозила ему Ольга, доставшая из плиты чугунную засаленную сковородку.

Вовка забрался с ногами на стул и отвернулся от сестры в противоположную сторону. Торчали коленки, торчали непослушные кудри, тонкими ручками-спичечками мальчик обхватил себя за плечи и всем своим видом демонстрировал обиду. Ольга подошла к нему и ткнула брата в узкую спинку:

– Не… будет… блинов…

Вовик молчал.

– Не… будет… блинов.

– Значит, я умру? – неожиданно спросил Вовка, и губки его мелко-мелко задрожали.

Ольга опешила. Перед глазами ее предстала ужасающая в своей реальности картина: в узеньком, как пенал, гробу лежал Вова Звягин, одетый в черные шорты и белую футболку. При более близком рассмотрении становилось ясно, что никакой это не Вова, а просто обтянутый кожей скелет, отчего и ножки-палочки и ручки-спичечки казались лакированными и призывно блестели. Сама Оля, так видела девочка, стояла в головах деревянного пенала и строго молчала, поскольку знала, что послужило истинной причиной преждевременной Вовиной кончины.

– Не реви, Вовка. Не умрешь ты!

– А ты?

– И я.

– А мама?

– И мама, и папа!

– И Трифон? – достраивал свою благополучную картину мира Вова.

– И Трифон, – с готовностью подтвердила Оля и полезла за мукой.

Конечно, Ольгиного мастерства не хватило для того, чтобы из жидкого клейстера с окаменевшими комочками явились миру кружевные блины, столь почитаемые ее младшим братом. Со сковородки со звоном соскребался полусырой слой ржавого от пригоревшего масла теста и с размаху бухался на тарелку. Сахара в нем было такое количество, что Вова с удовольствием съел бы эту жижу в первозданном виде, но кто бы ему это позволил? В очередной раз потерпев неудачу на ниве блинопечения, Ольга успокаивала себя известным выражением «первый блин комом». Всякий раз Вовка напоминал номер захода и подбадривал сестру доброжелательным «и второй – третий, четвертый, пятый – тоже комом». Оля не обижалась и обещала в конце концов хороший результат. Хорошего результата не получилось, но тем не менее тарелка не успевала заполняться блинными заготовками – Вова в ожидании целого изделия съедал их все.

– Мне-то оставь! – строго приказала ему Оля.

– А мама блины не ест, – сообщал ей хорошо подкованный в вопросах потребления Вовка.

– Ну я-то ем!

– На, – отодвинул от себя тарелку мальчик. – Больше не могу!

Клейстера в кастрюле оставалось еще предостаточно – Оля явно была не в ладу с пропорциями. Процесс блинопечения ее явно утомил. «На завтра? – размышляла девочка. – Или гусям отдать?» Второе ей нравилось больше: «В хозяйстве все сгодится», – вспоминала она часто звучавшую фразу. Еще Ираида любила поговаривать: «Лучше в нас, чем в таз», но почему-то сама этому положению не следовала, а остатки недоеденного ужина (завтрака или обеда) сваливала в гусиное корыто. Ольга решила последовать материнскому примеру и взялась за кастрюлю с хозяйским энтузиазмом:

– Пойдем Трифона кормить, – сообщила она довольному и сытому брату.

Дважды Вовку просить не пришлось, он стремглав понесся к загону, причем босой. Около забора Вовиной прыти поубавилось – мальчик услужливо распахнул калитку перед чинно шествующей сестрой с кастрюлей в обнимку.

А вечером Вовика отчаянно рвало, и бурый фонтанчик громко звенел, стукаясь о стенки цинкового ведра. Ольгу тоже мутило, но сказать уставшей матери об этом она не решилась, подозревая, что получит нагоняй за поварскую самодеятельность. Девочка молча лежала и уговаривала себя не обращать внимания на тошноту. И это ей удавалось, потому что сильно болел живот. Болел до тех пор, пока она не спустилась в туалет, где провела достаточное количество времени. Баланс в организме был восстановлен, и умиротворенная Ольга вернулась в спальню, где обливающийся слезами Вовка честно рассказывал матери о том, что он ел на обед и на ужин. Час расплаты близился!

«Убьет!» – подозревала Ольга, изображая неожиданно нагрянувший крепкий сон. Так в лицедействе и уснула. Искренно впал в забытье уставший от многократных содроганий Вовка, рядом прилегла Ираида. Лежала и прислушивалась к детскому дыханию до тех пор, пока не задремала сама. В чутком сне ей являлись огрубевший от горя Степан, застывшая восковая Полина Михайловна, вытянувшийся в струнку покойный свекор и грозящая пальцем бабка Косых. Старуха недобро смотрела из-под надвинутого на самые брови черного платка и злобно шипела: «Тип-пун тебе…» Ираида Семеновна в собственном сне пятилась под взглядом Марьи Косых к двери и шагала задом через порог, за которым вилась череда ступенек. Больше всего на свете Ираиде хотелось повернуться спиной к суровой старухе, но какая-то неведомая сила не дозволяла ей это сделать. Так и пятилась она спиной, не отрывая взгляда от бабки Косых. «Надо молитву прочитать», – думала во сне мать двоих детей, но слова не шли в голову, и вместо привычных фраз раздавалось мычание. «Крестись, Ираида!» – слышала она голос мужа и пыталась осенить себя крестным знамением. Не поднималась рука, и последнее, что Ираида запомнила из своего сна, – это ощущение полной беспомощности перед лицом надвигающегося кошмара.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.