Страница 46 из 52
— Откуда ж мне знать! Меня там не было… Но, разумеется, есть соображения.
— Поделитесь?
Ашкердов поднял руку и погрозил Капралову пальцем.
— Так это не работает, не обессудьте. Все думают, что философы дают ответы. А вдруг я ошибусь?.. Нет, мы задаем правильные вопросы. Разве это не лучшая помощь?
Капралов понуро опустил голову.
— Главный вопрос такой. Почему вы решили, что именно веру считал самым главным и требовал вложить в матрешку Распутин? Восстановите ход своих мыслей. И учтите вот что: вера не возникает на пустом месте. Без нее здесь, конечно, не обошлось, но главное это не она.
Ашкердов замолк, хитро улыбаясь. Капралов посидел, подбирая слова, потом сообразил, что аудиенция закончена, и встал.
— А что будете делать, когда разберетесь? — спросил философ.
— В каком смысле?
— Ну, узнаете вы историю матрешки и зачем она, а дальше? Напишите в блоге? Попробуете им помешать? Или помочь, я не знаю… В чем смысл вашей суеты? Вот Жуковский на инаугурацию хочет, это я понимаю. А вам-то что нужно?
— Я книжку напишу.
— Журналистское расследование, что ли? Ну-ну… Пойдемте, я вас провожу.
Гризелда ждала в прихожей. Ашкердов забрал у нее пальто, помог Капралову одеться и уже в дверях сказал:
— Ваша роль в этой истории — вот единственное, что непонятно мне.
5
Посередине комнаты на первом этаже сталинского здания на Ивановской площади стоял накрытый белоснежной скатертью стол. На одной его стороне сверкала глазурью шеренга тортов, на другой потели полдюжины бутылок шампанского. Кондитер в белом колпаке двигался вдоль тортов, подолгу зависая над каждым, как ребенок над муравейником.
Едва инспекция завершилась, в комнату вошли трое. Первым шел Янис Иванович Куницын, следом за ним похожий на суриката маленький и нервный начальник протокола Водовозов, а позади Вениамин Эдуардович Толстокожин.
— Подготовлены несколько вариантов праздничных тортов, — сказал Водовозов. — Здесь они в масштабе один к четырем. Все в единой концепции.
— А зачем концепция? — удивился Куницын. — Мы ведь выберем один.
— Ну как же… — тихо сказал начальник протокола, — такое событие…
— Хорошо, хорошо!
Водовозов сделал знак кондитеру.
— Мы решили немного отойти от классических рецептов, но обыграть основу, — сказал тот.
— Все они называются в честь королевских особ, — объяснил Водовозов, отечески улыбаясь до несъедобности красивым тортам.
— Перед вами слева направо… — тоже глядя на свои произведения, сказал кондитер и на несколько секунд замолчал, будто ждал, что они сами представятся. — «Эстерхази», «Принц-Регент», «Наполеон», «Баттенберг»…
— Наполеон, — перебил Куницын.
— Простите?
— Я уже выбрал — Наполеон.
У кондитера затряслись губы.
— Вы не будете пробовать?
— Кого? «Принца-Регента»? — Куницын повернулся к начальнику протокола. — Вы бы еще шарлотку в свою концепцию вписали.
— Осталось шампанское утвердить… — пряча глаза, сказал Водовозов.
Куницын обошел стол.
— Разумеется, «Моёт». — Он ткнул пальцем в бутылку «Кристала». — А это вообще уберите! Что люди скажут?! Такое только на яхте Абрамовича подавать.
— Так что, отправить на яхту? — уточнил Водовозов.
Янис Иванович с досадой причмокнул и пошел к выходу. Толстокожин поспешил за ним.
— Я хотел обсудить церемонию, — сказал он в бесконечном коридоре, сразу же приноровившись к темпу начальника. Ширины ковровой дорожки на двоих не хватило, и Вениамин Эдуардович одним каблуком стучал по паркету, а другим бухал по ковру и от колченогого диссонанса покрывался испариной.
— Я думал, у вас все готово.
— Да-да, готово. Однако есть один момент.
— М-м?
— Надо решить, когда ее проводить — до голосования или после.
— После, когда закроются участки.
— А не поздно будет?
— Царь когда голосовал — до или после?
На мгновенье Толстокожин сбился с ноги, но тут же исправился.
— У нас немного другая ситуация.
— Чем же? Население уже оплодотворило урны, но результат еще неизвестен. Не вижу разницы.
— Все ясно! Тогда до вечера пришлю концеп… план мероприятия.
Они остановились у лифта.
— Янис Иванович…
— Да?
— А вы когда-нибудь видели Плута Кратовича? — Вениамин Эдуардович осторожно указал глазами на висящий в коридоре портрет. — Я имею в виду лично, вблизи…
— А как вы думаете?
— Вот бы хоть одним глазком… — мечтательно сказал Толстокожин и снова покосился на портрет.
— Не переживайте, на церемонии увидите, заслужили.
6
Капралов перешел Неглинную улицу (а вместе с ней и текущую под землей одноименную речку), помедлил на ступенях, но седой старик с красными, в цвет ливреи, глазами уже распахнул дверь, и он, зачем-то сунув в подставленную ладонь подвернувшуюся в кармане монету, вступил на первый этаж ЦУМа. В лицо ударил тяжелый запах — бесчисленные духи, поджидающие будущих владельцев. Он утер слезы, прошел сквозь ряды парфюмерии и галантереи и на эскалаторе поднялся на второй этаж, в мужскую одежду.
Между двух колонн был растянут транспарант: «Оставь одежду всяк сюда входящий!». К счастью, банный слоган оказался обычной бессмысленной игрой слов: по лабиринтам из полок, стоек и манекенов бродили одетые люди, большей частью мужчины, и смотрели на рубашки, пиджаки, плащи, куртки и фуфайки. Изредка кто-то касался ткани и, не останавливаясь, продолжал путь. Так и шли они, то ли в поисках идеала, то ли страшась написанного на ценнике отказа. Современные мужчины, когда речь заходит о выборе, предпочитают, чтобы выбирали их самих.
Капралов влился в сомнамбулическую процессию и, чувствуя себя на выставке современного искусства (в определенном смысле так оно и было), стал знакомиться с экспозицией. Он ждал, что ему начнут что-нибудь продавать, но похожие на манекены продавцы лишь жалостливо улыбались, встречаясь с ним взглядом, и бормотали приветствия.
Впрочем, он пришел не за покупками. Без одной минуты четыре он прибавил шагу и направился в сторону угла, образованного бутиками Tom Ford и Bottega Veneta. В этой безлюдной части магазина он свернул в коридор за кассой и постучал в правую из двух соседних кабинок. Ответа не последовало. Он толкнул дверь и вошел в крохотную комнату с креслом и зеркалом.
Он хотел было осмотреться, но сразу сообразил, что кроме отражения здесь рассматривать нечего.
— Мосье Капралов? — послышался откуда-то сбоку сдавленный шепот; именно такой, призванный сделать разговор приватным, не меньше крика привлекает внимание.
Не найдя никакой щели, окошка или переговорного устройства, он приблизил лицо к стене.
— Да?
— Алло, это Толстокожин. Я здесь, в соседней примерочной. Как поживаете?
Вопрос не просто казался, но и был настолько неуместным, что Капралов наконец растерялся.
— Спасибо, хорошо, — сказал он своему отражению.
— Признайтесь, наверняка думали, что я не приду? — с наигранной веселостью спросили за стенкой.
Отражение в зеркале пожало плечами. Ничего такого он не думал. Как и Ванька Жуков, писавший дедушке Константину Макарычу, отправляя свой имейл, он не сомневался в результате.
— Пришли ведь, — сказал он.
— Да, пришел. Чтобы вас предупредить. Не хотите оказаться среди тех, кто талдычит про Метро-2 и шапочки из фольги? Сами знаете, что с ними бывает…
— Я никому ничего не рассказывал.
— Вот и славно! Ну, что такое вы узнали про Распутина?
— Распутин это частность, а я знаю все! — помедлив, ответил Капралов; иногда лучший способ блефовать это раскрыть карты. — Царская матрешка нужна, чтобы вместе с ней передать власть!
— Да-да-да! Точно! — радостно закричал Вениамин Эдуардович и снова перешел на театральный шепот: — Я в вас верил с самого начала! Чего вы хотите?
— Чего я хочу?..
— Да. Вы же за молчание чего-то хотите?