Страница 4 из 52
Несколько дней назад Денис сказал, что Капралов не разделяет больных и здоровых, точнее, нормальных и ненормальных. Мальчик подразумевал комплимент, но в устах любого из капраловских коллег они стали бы обвинением в профнепригодности.
Со студенческих лет Капралова мучили сомненья — что такое знания, как ни набор штампов? И не означают ли глубокие знания лишь большой набор штампов? Иногда он жалел, что не промахнулся на пару сантиметров и не стал стоматологом. Каждый раз, ставя диагноз, он чувствовал, что выносит приговор. В такие минуты он убеждал себя, что если не сможет помочь пациенту, все равно окажет услугу обществу, и как четки перебирал доказательства.
Кому понравится, думал он, получить лопатой по башке от соседа, уверенного, что им управляют по радио? Или если другой сосед в преддверии конца света взорвет дом, пустив газ? А кто не боится религиозных фанатиков? Такие больные долго оставались без диагноза. Даже врача кротость, доброта и цитаты из священных книг могли ввести в заблуждение. Мало кто решался трогать божьего человека, пока тот не выкалывал глаза своей матери, чтобы изгнать из нее бесов.
И все же Капралов был осторожен. Он давно убедился, что для большинства нормальность это лишь предсказуемость; он же не видел в эксцентричности ничего ненормального. Денис был прав, в двух словах он выразил то, до чего Капралов доходил много лет: все имеют право на презумпцию полноценности.
Стать психиатром он решил на уроке обществоведения в десятом классе. Учительница, прогрессивная дама, предложила ученикам отвлечься от утвержденной министерством программы и подумать о смысле жизни, а именно: выбрать книгу и представить ее как желанный ориентир. Некоторые не сговариваясь заявили, что хотят дежурить над пропастью во ржи; кто-то вообразил себя графом Монте-Кристо, а кто-то маленьким принцем; один требовал не спрашивать, по ком звонит колокол, а другая мечтала намазаться кремом Азазелло и путешествовать на половой щетке. Не обошлось и без Дориана Грея.
Капралов — родители и друзья звали его Лу — собирался говорить про «Мертвые души», но когда подошла его очередь, передумал. Он решил говорить про живые.
— Галина Петровна, — попросил он, — можно я отвечу в следующий раз? Мне нужно кое-что доделать…
Вероятно, вместе с психиатром тогда впервые подал голос и писатель, ибо говорить о живых он все равно решил как о «Мертвых» и обратился к гротеску. Через несколько дней он вышел к доске и заявил:
— Все, что вы здесь говорили, это бред.
Одноклассники вместе с Галиной Петровной, разумеется, онемели. Юный Капралов ухмыльнулся и, завладев аудиторией, продолжал:
— Любые ваши идеи вполне могут оказаться симптомом психического расстройства. Не верите? Ваше право, но это тоже может быть симптомом! Галина Петровна, я выбрал книгу, которая дает ответы на все вопросы.
Он выставил перед собой книжку с нарисованным на обложке пучеглазым стариком. «Фабула бреда», красовалось над всклокоченной головой фиолетовое заглавье. «Пособие для студентов медицинских вузов», мелко значилось зеленым в самом низу.
— Поднимите руки, кто считает, что мир устроен несправедливо! А теперь, кто будет бороться с несправедливостью! Поздравляю! У вас бред сутяжничества! Паранойя!
Он прошелся вдоль доски и подмигнул Галине Петровне.
— Кажется, что все вокруг ненастоящее, а мир катится в тартарары? И это лечится! Нигилистический бред! Маниакально-депрессивный психоз!
— Уверены, что вас любит звезда класса? Эротоманическое расстройство! Прогноз негативный!
— Хотите изменить мир к лучшему? Бред реформаторства! Шизофрения! Изоляция, нейролептики!
Он бросил книжку на учительский стол.
— И, наконец, самое главное! Вы разделяете бред, который несет ваш товарищ? Что ж, такое бывает! Вы заразились! У вас индуцированный бред!
В классе раздались смешки, кто-то даже хлопнул в ладоши.
— А я вас всех буду лечить!
— А Денис уже пришел? — спросил он у секретарш и уточнил навстречу удивленным бровям: — Сын Леонида Сергеевича.
— Леонид Сергеич в кабинете один, — отвечали ему. — Говорит по телефону. Как только закончит, я вас приглашу.
В тот же миг дверь в кабинет распахнулась, и в приемную, на ходу вытягивая руку и широко улыбаясь, стремительно вошел Леонид Сергеевич. Капралов невольно тоже заулыбался.
Перед ним был высокий, пожалуй, чересчур поджарый для регбиста (о том, что Шестаков-старший в юности играл в регби, он знал из Википедии) кареглазый мужчина. До блеска выбритый подбородок разделяла красивая ямочка. Рассеченные пробором черные волосы, будто шапка из ткани меланж, сверкали прожилками седины. Его рукопожатие оказалось крепким и долгим. На вкус Капралова, этот выглядящий моложе своих сорока семи лет человек в сшитом по мерке костюме больше походил на актера, чем на политика. Отвечай Капралов за кастинг на роль кандидата в президенты, он, без сомнения, выбрал бы именно его. Одна только мелочь, отметил тренированным глазом психиатр, была ему неподвластна: едва заметная дрожь левого века придавала в остальном превосходному образу оттенок комичности. Политик словно хотел сказать собеседнику что-то еще, но не решался никаким иным способом.
— Очень рад, Лука Романович! — воскликнул Леонид Сергеевич. От него слегка пахло одеколоном, вроде тех, чей запах рекламируют парусными яхтами и солеными брызгами. — Очень, очень хорошо, что смогли… что нашли время! После рассказов Дениса и Нины Петровны я просто не мог с вами не познакомиться!
Под его напором Капралов забыл поздороваться, но этого, судя по всему, и не требовалось, обмен репликами не был предусмотрен сценарием.
Леонид Сергеевич наконец выпустил капраловскую ладонь, но сразу же перехватил его другою рукою под локоть.
— Вы еще не обедали? Ну, конечно! — Он повернулся к секретаршам. — Валентина Петровна, мы идем обедать! Мобильник на столе.
— Я так понял, что вы хотели… — начал бормотать увлекаемый из приемной Капралов, но Леонид Сергеевич не слушал.
— Нам многое нужно обсудить, — доверительно пробасил он; Капралову показалось, что левое веко подмигнуло сильнее обычного. — Но сперва давайте познакомимся, поедим. Вы ведь никуда не спешите?
Они прошли по нескольким коридорам, поднялись по одной лестнице, спустились по другой и оказались в месте, где Капралов почувствовал себя так, будто на спину ему положили диск от штанги. Исполинские двери, не желающий тревожить царящую здесь тишину приглушенный свет, да и сами немногие люди в этом коридоре, каждый глядящий в неведомую даль из непроницаемого пузыря, требовали немедленно извиниться и уйти. «Заместитель председателя Государственной Думы», — прочитал он на одной табличке. «Руководитель аппарата Государственной Думы», — гласила следующая. Они прошли еще несколько похожих на ворота дверей и остановились у последней, безымянной.
— Это такое кафе для своих, — сообщил Леонид Сергеевич, потянул дверь и пропустил Капралова вперед.
Они оказались в небольшой комнате с белыми стенами, телевизором в углу и панорамным окном напротив входа. Из четырех обеденных столов два были заняты: один вице-спикером с мэром, другой лидером коммунистов с компанией седовласых товарищей. Все они повернули головы, молча кивнули Леониду Сергеевичу и тут же вернулись друг к другу. Капралов на мгновенье почувствовал себя невидимкой.
Они сели возле телевизора. Монотонный бубнеж новостей смешивался с неразборчивым шепотом соседей, и казалось, что это родственники обсуждают дела на похоронах. Из боковой двери появилась средних лет крашеная блондинка и, злоупотребляя уменьшительно-ласкательными, многословно их поприветствовала. Она протянула им по кожаной папке и карандашу.
— Мы должны отметить, что будем есть, — прошептал Леонид Сергеевич.
Капралов открыл свою папку. Паровой судак, гречневая каша, суп-пюре, творожная запеканка… Меню не столько для посетителей, сколько для их гастроэнтерологов. Эти белые стены давно не видели никого моложе сорока.