Царь-кукла

— Неужели? — опешил от неожиданности Капралов. — Мне она ничего такого не говорила.

— Возможно, это потому, что у вас не так много государственных дел?

— Возможно, о его делах следовало бы говорить с ним самим? — быстро ответил Капралов; в такие моменты его лицо становилось непроницаемым.

— Лука Романович, это моя семья.

В ровном голосе Нины Петровны послышалась новая нота, будто легкое дрожание бубна в глубине сцены. Она смотрела на собеседника не мигая, и казалось, что глаза ее вобрали всю предназначенную для лица мимику.

— Леонид думает, что если идеи сына подтвердятся, это автоматически сделает его здоровым. Понимаете? Но вы-то зачем все это поощряете, вы же специалист… Вот Елена Константиновна…

— Елена Константиновна лечит вашего сына, а не Леонида Сергеевича, — перебил Капралов. — Не думаю, что у вас есть причины относиться к психиатру как к семейному врачу.

— К семейному? Нет, конечно! Но не мне вам говорить, как важна моральная поддержка. Елена Константиновна видит свой долг не только в том, чтобы выписывать таблетки. И я в состоянии это оценить.

Он отложил приборы и пристально посмотрел ей в глаза.

— Нина Петровна, знаете, сколько мы с ней знакомы? Двадцать лет. Она хороший врач, но если вы называете моральной поддержкой умение говорить приятные вещи, то такому лечению я как специалист говорю нет.

Нина Петровна откинула голову и мелодично рассмеялась.

— А вы с ней похожи, — сказала она примирительно. — Ее убежденность меня и подкупила. Вы ошибаетесь, если думаете, что она говорит только то, что я хочу услышать. Отнюдь нет! Знаете, что…

Она подождала, пока официант подлил в бокалы вина и отошел.

— Я вам расскажу кое-что. Уверена, что это останется между нами… — Она вскинула брови, и Капралов нехотя кивнул. — Денис наш единственный ребенок. Беременность была сложной, после нее мне не рекомендовали иметь детей. И, честно говоря, я не очень-то и хотела. Но дело не в этом. Елена Константиновна считает, что мы должны снова попробовать. Сначала я была категорически против. Не из-за себя — Денис мог решить, что мы махнули на него рукой. Но она сумела меня убедить. Теперь я вижу, что и он не будет один, и всей семье это придаст… как бы сказать… в общем, новая жизнь она и есть новая жизнь!

— Поздравляю.

— Пока рано. Есть сложности с экстракорпоральным. Но уверена, мы их преодолеем! — Она навалилась на стол и прошептала: — Вы не представляете, что я сейчас чувствую… И за это я должна благодарить именно Елену Константиновну!

Капралов залпом допил вино.

— Нина Петровна, вы знаете своего мужа лучше меня, — сказал он, когда она выпрямилась. — Он все равно будет искать матрешку. Для него это дело принципа.

— Я бы не была так в этом уверена, Лука Романович.

Она поковыряла вилкой в тарелке, чтобы отделить то, что собиралась сказать, от предыдущего.

— Я не прошу, чтобы вы перестали ему помогать. Наоборот, я подумала, может быть, мы могли бы иногда, изредка, с вами обедать? А вы бы заодно делились, как продвигаются ваши дела? Видите, я предельно откровенна…

— Да, вижу… Тогда и я буду откровенен. Я с удовольствием с вами еще пообедаю. Но если условие этого — шпионить за вашим мужем, то мне и правда проще перестать с ним общаться.

— О нет! — воскликнула Нина Петровна испуганно. — Пожалуйста! Вы меня неправильно поняли! Это ни в коем случае не условие! Мы можем быть просто друзьями… Ведь именно с этого я и начала!

3

Неожиданная и сумбурная встреча с Ниной Петровной не прошла совсем даром. Не до конца пока ясные образы и даже разрозненные мысли начали, словно фигуры на доске, выстраиваться в систему. К сентябрю Капралов написал первые строки своей будущей книги. По понятным причинам он совершенно не знал, куда она его заведет. «Может, в этом и прелесть? — думал писатель. — Получается, в этот раз я как будто проживу ее вместе с читателем…»

Он долго по привычке размышлял, в каком жанре писать. Все указывало на детектив. «Но ведь у меня нету трупа, — сомневался он, вымеряя шагами получасовую прогулку до работы. — Разве только несчастная кошка… Похоже, мне нужен труп! С другой стороны, в жизни такое количество трупов, что искать еще одного убийцу попросту скучно. Куда важнее сама матрешка… Но что же тогда я пишу, если не детектив?» Без трупа получался какой-то квест.

В конце концов начал он так:

«В медицинской карте Дениса было написано — “шизофрения”. Если присмотреться, становилось заметно, что посередине слова, там, где пренебрежительное “ф” превращалось в грозное “р”, чернила закончились, отсрочив на мгновенье вынесение приговора. Страница за страницей карта рассказывала о лейкоцитах и гемоглобине, о психозах и ремиссиях, о родителях и отношениях со сверстниками. В ней было много о том, чего он видит и слышит. Не было лишь одного: почему этого не видят другие».

«О чем ни пиши, получается шизофрения, — думал Капралов. — Видимо, это судьба». Однако почему-то больше не горевал.

Он понял, что готов идти дальше в своих поисках, и единственной зацепкой был музей матрешки, директриса которого должна была уже давно вернуться из отпуска.

На этот раз билет покупать не пришлось, он заранее договорился с директрисой по телефону. По дороге в ее кабинет он заметил, что посетителей и правда стало больше: школьники вернулись с каникул и под присмотром учителей группами переходили из зала в зал.

— Дети, не шумите, у меня от вас раскалывается голова! — расслышал он среди визга знакомый голос экскурсоводши с рыбьими глазами.

Директор оказалась улыбчивой женщиной за шестьдесят в не по погоде теплом твидовом жакете со старомодной янтарной брошью на лацкане. Пудра на ее лице странным образом подчеркивала уютные старушечьи морщины, будто Валентина Федосеевна — так звали директрису — хотела казаться еще старше, чем была на самом деле. Облик ее особенно контрастировал с голосом — по телефону Капралов не дал бы ей больше двадцати.

— Несомненно, похищенная у нас матрешка и ваша это части одного комплекта, — сказала она, поглаживая предъявленную Капраловым матрешку. — Откуда она у вас?

— Подарили. Вы обещали сказать, кто завещал вам вашу.

— Да, конечно. — Она протянула листок. — Мы подготовили справку.

«Кузнецов, Иван Петрович, — прочитал Капралов, — 1923 г.р. Санкт-Петербург, Кронверкская ул., 18, кв. 8».

— Но вряд ли вам это поможет, он умер десять лет назад, — сказала Валентина Федосеевна. — Я всегда очень жалела, что мы не могли ее выставлять. Не знаю, почему он так решил… Ведь она не просто необычна, она уникальна! Я понимаю ваш интерес, я и сама посвятила ей немало времени.

— И-и?..

— И ничего… Мы искали в архивах мастерских, но никаких упоминаний не нашли. Судя по всему, ни одна из дореволюционных мастерских ее не делала.

— То есть это какая-то кустарная работа?

Валентина Федосеевна улыбнулась шире обычного.

— Она в любом случае кустарная, все мастерские были кустарные. Это общее название для такого промысла. Даже наш музей до революции назывался Кустарным. Но я поняла, что вы хотите сказать. Маловероятно, что ее могли сделать неизвестные частники. Даже если не брать в расчет, что в то время никто не решился бы без спроса рисовать царский герб, ее материал и роспись говорят о высочайшем качестве и художественной ценности. Таких мастеров всегда были единицы…

— Ее материал?

— Конечно! А вы разве не заметили?

Капралов взял матрешку, повертел в руках, разъединил половинки и заглянул внутрь.

— Не заметил чего?

— Да-а-а… Сразу видно дилетанта. Я же сказала, что она уникальная. А уникальная означает, что других таких нет!

Она почти нежно забрала у него матрешку, потом вдруг резко повернулась и бросила ее в стоящий у окна аквариум.

На мгновенье Капралов онемел, потом подскочил и в один прыжок оказался у аквариума.

— Зачем, зачем вы это сделали?! — запричитал он, засучивая рукав рубашки, чтобы достать со дна матрешку, наполнившуюся через отверстие в днище водой, и одним глазом косясь на эту сумасшедшую Шапокляк.