Беби из Голливуда

Теперь уже настала моя очередь выпучивать глаза.

Я слегка теряю педали, как говорят велосипедисты-трековики.

Так, стоит разобраться! Мамашу Таккой три дня назад похищают в аэропорту Орли. Она, ничего не подозревая, своим ходом идет за человеком кузена мадам Лавми. Затем понимает, что это похищение, и благодаря красному свету светофора сматывается из машины. Но вместо того чтобы вернуться в аэропорт или поехать в гостиницу, где-то прячется… Она пишет письмо с требованием денежного выкупа, в то время как похищение ребенка предприняла с целью получить выкуп моральный… И потом она тонет… Вот черт, как сказал бы поэт. Даже не знаю теперь, откуда ноги растут.

Приход Толстяка, помятого после сна, напоминает мне об еще одном аспекте этого дела.

— А другая женщина? Первая, которую ваши люди похитили по ошибке?

— Ее заметили около особняка и завели в дом. Дама сказала Эстелле, что она из полиции…

— По мужу, точно! — хмыкаю я.

— Что случилось? — спрашивает ошалевший Берю, ковыряясь в зубах спицей для вязания.

— Скройся, прошу тебя! — рявкаю я на него.

Он преспокойно продолжает свои раскопки.

— И что сделала Эстелла?

— Она сообщила Стиву, моему кузену… И они отвезли даму в тихое место, решив подождать, пока не найдется Джимми…

— Где это?

— Я не знаю… По моему, в Сен-Жерменан-Ле.

У меня затекли ноги, и я встаю.

— Хорошо. Вы сейчас отсюда позвоните своему кузену и скажете, что ребенок найден. Мы должны получить нашу старушку в целости и сохранности. Вы поедете с этим господином в то место, где ее удерживают. А пока что моя мать будет заниматься вашим ребенком. Не бойтесь, здесь он в полной безопасности.

Так, вперед, за работу! Когда-нибудь наконец закончится эта бесконечная история?

Когда миссис Лавми говорит по телефону со своим двоюродным братом, я подхожу сзади и, как говорится, кладу на нее руки.

— Все в порядке?

— Да… Мне только хотелось бы знать, не будет ли каких-нибудь неожиданных последствий?

— Гм, не знаю… Письмо с требованием выкупа при вас?

Она открывает сумочку. Вынимает оттуда всякую чепуху. В пудренице под подушечкой лежит листок бумаги. Написано по-английски печатными буквами.

— Переведите! Она читает:

Если Вы хотите найти, кого Вы знаете, передайте пятьдесят тысяч долларов на добрые дела во искупление своих грехов. Я предупрежу религиозную конгрегацию о Вашем пожертвовании. Они пошлют за ним кого-нибудь во второй половине дня. Когда они мне сообщат, что дело сделано, я Вам позвоню и скажу, где Д.

Миссис Т.

— Вы понимаете, я перевела немного менее литературно, чем тут написано, — извиняется моя гостья.

Я задумываюсь. Толстяку не терпится. Теперь, когда он узнал, что его кашалотиха в хорошем состоянии и на ходу, а он сможет наконец вернуться в свои территориальные воды, соломенный вдовец не находит себе места.

— Ну поехали, что ли! — взывает он. — Сколько можно мариновать мою малышку Берточку! Все эти американские дела мне как серпом по…

— Мадам Лавми, — прекращаю я его причитания, — как только этот тип получит свою добычу, возвращайтесь в отель, я буду вас там ждать. Вы получите ребенка, как только все закончится.

После того как Берю и красивая маман Джимми уходят, я спрашиваю Фелицию:

— Что ты думаешь по поводу всего увиденного?

У моей мужественной матери глаза квадратные от бессонницы и всего пережитого.

— Я счастлива была узнать, что все в порядке с мадам Берюрье. Счастлива еще потому, что эта молодая женщина нашла своего малыша…

И она целует лежащего перед ней карапуза в нос.

— А что ты думаешь по поводу миссис Таккой?

— Честно говоря, я думаю, она сошла с ума…

— Я тоже. Экстравагантное поведение. Хочешь, я тебе скажу? Когда она поняла, что ее похищают, то должна была подумать, что имеет дело с полицейскими. И, чтобы избежать скандала, бросилась в воду, но вначале захотела отпустить грехи жене Лавми. Эти пятьдесят тысяч… Что-то здесь не так!

— Да, — шепчет маман. — Вот что бывает, когда берешь в мужья слишком молодого…

Тут Джимми просится пипи, но на английском Лос-Анджелеса, и хотя Фелиция успевает перевести значение его требования, тем не менее не достаточно быстро, поэтому парень писает прямо на натертый паркет.

Глава 18

— Все прошло нормально?

— Да. Ваш друг сказал, что он со своей женой поедет домой и вы можете ему позвонить.

Разговор происходит в отеле миссис Лав-ми. Шесть часов утра, она только что приехала.

— Давайте поднимемся в ваш номер, — предлагаю я.

Она идет за ключом, и мы вместе входим в лифт. Апартаменты на последнем этаже. Из окон ее комнаты Париж как на ладони, весь в огнях… Номер состоит из прихожей, спальни и гостиной с камином под Людовика Какого-то.

— Хотите выпить? — спрашивает она.

— С удовольствием. Вы позволите позвонить?

Я звоню Толстяку. Но трубку снимает бегемотиха. Не успев узнать мой голос, она начинает вопить, что дело так не оставит, пойдет во все газеты, что мы, полицейские, только жрать да болтать здоровы. При этом жертва похищения постоянно отвешивает оплеухи своему нежному мужу, который стоит рядом и пытается ее успокоить.

— Ладно, Берта, — отвечаю я. — Пойдите к кинозвезде и представьтесь его людям, как вы уже представлялись. Могу поставить сотню, что они вас отделают под орех!

— Что? Да что вы говорите!

— Я говорю, что вы перестарались в вашей истории… Ваши похитители никогда не потчевали вас хлороформом и не завязывали глаза. Знаете, почему? Да потому что они приняли вас за ту, что похитила ребенка в доме, куда вас привезли! Так что не надо играть в Фантомаса., чтобы поднять настроение парикмахерам в вашем квартале… Да черт возьми, вы потому и были уверены, что узнали дом, так как видели его собственными глазами. Займитесь завтраком и почистите медальон Толстяка, это будет лучше, чем разыгрывать из себя героиню детективного романа, поверьте мне!

Я вешаю трубку, не дожидаясь, когда она обретет второе дыхание.

Мадам Лавми ждет меня, держа в каждой руке по стакану виски. Счастье воплощается.

— По крайней мере вы хоть мужчина, — говорит она уверенно.

Тут я ей отвешиваю свой главный взгляд с усиленной подвеской. Пардон, о чем я? Что вы говорите, графиня?

Я беру стакан из ее левой руки, той, что ближе к сердцу.

— Пью за ваше счастье, миссис Лавми…

— За ваше! — отвечает она.

Клянусь, оно могло бы быть нашим общим, сейчас, во всяком случае! Но я не рискую поделиться с ней своими соображениями на этот счет, дама, возможно, придерживается другого мнения… И кроме того, у меня, полицейского, своя работа! Эта работа заставляет проверить некоторые факты. Первое — не навешала ли она лапши на уши с так называемым письмом от мамаши Таккой.

Может быть мадам сама спровоцировала старушку, а теперь концы в воду, выражаясь буквально-фигурально. Мне это кажется невероятным, но невероятное как раз чаще всего и случается.

— Я как во сне, — говорит красотка Лавми.

Алкогольный напиток возвращает цвет на ее лицо. Цвет надежды, как говорил Марсель Нибениме, большой поэт (метр девяносто) нашего столетия.

Звонит телефон. Хозяйка номера поднимает трубку.

— Алло?

Она слушает, хмурит брови. Затем, закрыв рукой микрофон, говорит мне:

— Кажется, внизу какая-то монахиня спрашивает меня. Вы считаете… Это она за выкупом?

— Без сомнения. Скажите, пусть поднимется…

Она отдает распоряжения, кладет трубку и сидит неподвижно с горестной миной. Потом вздыхает:

— Как обидно!.. У монахинь не будет радости от такого пожертвования. Я в любом случае хотела отнести им немного денег, и вот…

Проведя инвентаризацию своей сумочки, мадам берет пятьдесят тысяч франков и кладет в конверт.

В этот момент раздается звонок.