Страница 115 из 116
— У тебя прекрасная голова, этого не отнимешь! — воскликнула пани Михелупова. Она обняла мужа за шею и смачно поцеловала в щеку.
Бухгалтер снова сел, взял со стола чек, полученный от директора Гартенегга. Некоторое время задумчиво его разглядывал, потом произнес:
— Удивительное дело… вот бы никогда не подумал! Генеральный директор, а почерк вполне приличный…
Прошло несколько дней. Бухгалтер Роберт Михелуп сидит у окна, миролюбиво сложив руки на животе, и смотрит на площадь. Карлинские дома выдыхают тупой жар, глухо звучит воскресное утро, кулдычут моторы автомобилей, протяжно воют клаксоны. На подоконник присел черный дрозд, склонил головку и испытующе поглядывает на человека за оконным стеклом.
Бухгалтер блаженствует: очевидно, так чувствовал себя мореплаватель Одиссей, после бесконечных трудных странствий и невероятных приключений вернувшийся домой. Бухгалтер покуривает среднего качества сигару, смотрит на порыжевший от жары парк под окном и от сытости и благополучия улыбается.
— Мамочка! — кричит он. — Как думаешь, выстоит сегодня погодка?
— Я думаю, что-нибудь прольется, — отзывается жена. — Ужасная духота!
— Глупая, — укоряет ее Михелуп. — Газеты пишут, что погода сохранится устойчивая.
— Что там газеты…
— Посмотрите-ка на нее! Она хочет быть умнее редакторов. Газеты сто раз подумают, прежде чем напишут. Если написано, что погода будет устойчивая, значит так оно и будет…
— Ту-ту! — взвизгнул клаксон автомобиля. Бухгалтер лукаво усмехается.
— Так, так, — бормочет он, — на прогулку, ребята, на прогулку! Давайте, давайте… Никаких отговорок! Коли ты породнился с мотором, изволь ехать на лоно природы. Ничего не попишешь! Надышишься свежим воздухом, взбодришься, и всю неделю будешь как огурчик. Ах, тебе не хочется? Ты бы лучше посидел дома? Хо-хо! Вперед, на вольную природу! Наше вам с кисточкой! И не сопротивляться…
На пуфе, оставшемся после нотариуса, который застрелился, растратив деньги клиентов, стоит радиоприемник: большой ящик в форме органа. Михелуп поворачивает рычажок — в ящике зажигается свет, раздается какой-то шум и треск и вскоре оттуда несутся звуки духовой музыки.
Тара-тара-тарарам и тай-рай и тай-рай-рай…! Бухгалтер жмурит глаза и покачивает боками. Красивая, бодрящая музыка умеет разогреть кровь в жилах. Радио — вот великое достижение! Если бы ваши предки встали из гроба и послушали эту музыку… Превосходная вещь — радио! Бухгалтер поглаживает блестящие бока ящика. Ему нравится все, что выходит из его утробы. Дребезжащая музыка, грубоватые, не слишком умные шуточки каких-то комиков, поучительные лекции, болтливые рассуждения о смене погоды… Даже передачи для земледельцев он слушает не без удовольствия.
У двери зазвонил электрический звонок, и сразу же послышались громкие голоса. Пришли родственники. Михелуп сияет. Он любит принимать гостей, любит шумное общество. Постепенно ожили, точно сбрызнутые живой водой, полезные знакомства.
Входит пан Кафка и озорно покрикивает:
— Что это вы, пан Михелуп, сидите дома? Такой прекрасный день, ах вы лентяй… Марш на лоно природы!
— Отправляйтесь-ка вы сами на лоно природы, пан Кафка, — усмехается Михелуп, — а я останусь тут. Вашей природой я сыт по горло!
— Я с вами согласен, пан Михелуп, — говорит, усаживаясь, коммивояжер.
— Что новенького, пан Кафка?
— Да знаете, все по-старому. А что новенького у вас, пан Михелуп?
— Все то же. Живем помаленьку.
— Верю. Хоть за неделю до смерти я хотел бы пожить, как вы, пан Михелуп.
— А что поделывает семья? Как поживает пан гимназист?
Коммивояжер нахмурился.
— Мальчик у меня как-то испортился, — сказал он, — получил неуд по чертухе.
По телу Михелупа пробежала сладкая дрожь. Ага! Зденек Кафка, этот первый ученик, получил неудовлетворительно по черчению. Все когда-нибудь кончается…
А вслух с показным сочувствием заметил:
— Мне очень неприятно, пан Кафка… Вы озабочены, да?
— Ничуть, — легкомысленно ответил коммивояжер, — мальчик исправится. А как ваше молодое поколение?
— Маня с похвальной грамотой, — победоносно объявил бухгалтер, — у этой девочки золотая голова! Порой мне кажется, что она долго так не удержится, ведь в книгу даже не заглядывает. Ну, а Иржик… известное дело… Имел неуды по чеху, французу, по физии и матике, пришлось сдавать зачеты… Я очень за него боялся. Но все-таки сдал. Я спрашивал классного, он его хвалит. Говорит, парень старается и проявляет интерес. Так уж не знаю…
Из соседней комнаты доносятся оживленные женские голоса. Пани Кафкова заливается соловьем:
— Ну-ка, ну-ка, покажитесь, повернитесь, дорогуша, я хочу осмотреть со всех сторон, м-м-м, какая красота! Как элегантно! Прелесть! Кто вам шил?
Пани Михелупова в ответ:
— Кто шил? Пани Карола Книна.
— О! Пани Карола Книна! Смотрите-ка! Вы живете на широкую ногу, дорогуша… У пани Альтшуловой очень похожее, только в зеленом. И на плечах у вас немножко затянуто… Ммм, какая красота! Надо бы и мне сделать что-нибудь этакое. Сколько вы платили за фасон?
— Не так уж дорого. Вы, очевидно, знаете: Карола Книна делает скидку членам Карлинского женского и девичьего общества благотворительности.
— Ах, вот оно что! Иначе бы такой туалет был просто недоступен — эта портниха дорога, как аптека!
Бухгалтер предложил коммивояжеру сигару. Кафка закурил, сделал несколько затяжек. Завязалась беседа.
— Вы знаете, что доктор Гешмай женился?
— Знаю, — печально ответил Михелуп, — с той поры с ним невозможно иметь дело. Совсем испортился. А какой был прекрасный доктор! Мировая величина!
— Да, да… — вздохнул коммивояжер, — он-то добряк, но она! Вот штучка! Ему, бедняге, приходится вокруг нее танцевать, как заводной кукле. Собирался вместе с нами ехать на дачу в Седм Млыну. А она не захотела. Мол, там нет никакого общества. Ей, видите ли, необходимо в Грефенберг!.. Что она вытворяет — никакими словами не передать! Чтобы вы знали, пан Михелуп, она выписывает себе самолетом новейшие модели из Парижа, поносит два дня и выбрасывает, ей уже не нравится…
В дверях появилась пани Михелупова, за ней — пани Кафкова.
— Что?! — взвизгнула пани Михелупова. — Модели из Парижа? Неслыханно! Вы только посмотрите на эту пани Гешмайову! Как будто мы не знаем, из какого она теста… Из дому ночной рубашки не принесла эта пани Гешмайова! Замуж выходила голая, как Ева, эта пани Гешмайова, а теперь строит из себя невесть что…
— Бывает же… — вздохнул бухгалтер. Потом, что-то вспомнив, обратился к коммивояжеру:
— Я все хотел вас спросить, вы наверняка знаете… Что поделывает пан Турль?
Коммивояжер от души рассмеялся:
— Пан Турль! Еще бы, пан Турль! Я случайно столкнулся с ним в баре, знаете…
Михелуп кивнул. Он знал бар, как не знать… Боже мой, мы тоже когда-то были молоды… Что там творится, в этих барах… Жизнь бьет ключом! Знаем, знаем, немного понюхали этой жизни… Бухгалтер заговорщически подмигивает коммивояжеру и усмехается:
— А что вы, пан Кафка, потеряли в этом баре?
Коммивояжер, смущенный присутствием жены, намекает, что-де у него там были кое-какие торговые дела. Да, чтобы не забыть… Мы говорили о Турле. Так он теперь импресарио в баре «Пикадилли». Учит подрастающее поколение рода Турлей на площадке в несколько квадратных метров спускать состояние отцов. Пан Турль похвалялся, будто зарабатывает большие деньги.
Бухгалтер кивнул и серьезно произнес:
— Из чего видно, что каждый в конце концов находит свое место. В нашей профессии он не многого достиг. К этому у него не было склонности. Вечно его тянуло в ночные заведения. Он пошел туда по зову души и обрел счастье. В каждом человеке есть искра, которая только и ждет случая, чтобы разгореться…
Из радиоприемника потекло заливистое женское пение. Коммивояжер уставился на аппарат:
— Отличная штука…
— Великолепная! — с воодушевлением подхватил Михелуп.