Потери

– Леночка у нас – уж такая скромница! Ну да решено! С этого дня, Володя, мы берем над вами культурное шефство. И не вздумайте увильнуть!

– Напротив, буду только рад. Обязуюсь стать самым послушным в СССР подшефным.

– Считай – попал! – прыснул Самарин. – Теперь наши бабы…

– Евгений!

– Пардон, Ядвига Станиславовна! Я хотел сказать: теперь наши женщины с тебя, Володька, не слезут. Гарантирую: месяца не пройдет, как взвоешь от всех этих Рубенсов, Рублёвых, Врубелей и прочего номинала живописЬцев. Правда, Сева?

Самарин панибратски хлопнул соседа по плечу, и тот неопределенно пожал плечами: – Хм…

Отец Юры, инженер-путеец Всеволод Владимирович Алексеев, был человеком угрюмым и малоразговорчивым. А если и удавалось втянуть его в спор или подбить на подобие откровенности, говорил медленно, слова подбирал осторожно, будто тут же, на ходу, додумывая. По этой причине речь его неподготовленному собеседнику представлялась вычурной, тяжелой.

Те немногие оставшиеся, что знали Всеволода в юности, в ту пору, когда он был студентом – первым на курсе, умницей, весельчаком, балагуром и любимчиком профессора Кашубского, – неизменно отмечали полную противоположность Севки тогдашнего Алексееву нынешнему Таковая смена внутренних полюсов произошла в нем осенью 1914 года, когда девятнадцатилетний Всеволод, несмотря на имевшуюся бронь, добровольцем ушел на фронт. С которого вернулся в самом начале революционного 1917-го с двумя Георгиями на груди, ставшими ничтожной компенсацией за оставленную на полях сражений левую руку.

Происходивший из сословия разночинно-технической интеллигенции Алексеев октябрьские события ни сердцем, ни разумом не принял. Но и не пошел против них. Двигаясь в одном раз и навсегда установленном для себя направлении, сверяя свой путь исключительно с такими понятиями, как Долг и Убеждение, за минувшие с той поры двадцать с хвостиком лет советской власти Всеволод постепенно лишь привыкал к ней. Вплоть до того, что с определенного момента готов был признавать и некоторые ее, новой власти, достоинства.

И все же ключевое слово в данном случае – «некоторые». Хотя о таковом персональном отношении Алексеева к происходящему, по понятным причинам, не знал никто. А если и догадывались, то лишь самые близкие и проверенные люди. Такие, к примеру, как Степан Казимирович. У того, несмотря на многолетнюю профессиональную близость к сильным мира сего, имелись свои вопросы и претензии к нынешней генеральной линии партии. Часть из них, поддавшись неясного происхождения порыву, Гиль опрометчиво зафиксировал на бумаге. О чем вскорости ему придется очень горько и очень не единожды пожалеть…

– …То есть вы прямиком из Мурманска в Ленинград приехали? – уточнила Ядвига Станиславовна, в очередной раз с неудовольствием перехватив взгляд Кудрявцева, направленный на ее дочь.

– Так точно. Переведен из Северного управления гражданского воздушного флота.

– Вы летчик, Володя? – мечтательно расцвела Елена.

– Увы. В свое время не прошел медкомиссию. Так что я всего лишь скромный авиационный чиновник.

– Между прочим, этот скромный чиновник переведен на вышестоящую должность. Так что, хотя еще не нарком, конечно, но уже и не механик с накидным ключом, факт.

– Ай, бросьте, Степан Казимирович. Куда мне до наркома?

– Ничего-ничего, – снисходительно встрял Самарин. – Не боги горшки поджигают.

– Евгений! «Об-»! А не «под-»!

– Чего? Я не понял, Ядвига Станиславовна?

– И что ж это вас, Владимир, всего через три месяца так вот сразу в Ялту отпустили? – Игнорируя Самарина, хозяйка дома продолжала допрос.

– Не отпустили – силком заставили. Еще в Мурмане врачи в легких какую-то ерунду застарелую выискали. Вот и приказали ехать на юга, подзалататься.

– Мама! Ну ты уж совсем запытала человека!

– Да ничего страшного, – деликатно заступился Кудрявцев.

– И как оно там, Володька, в Мурманске? Небось никакой цивилизации и скука смертная?

– Ничего подобного! За последние пять-семь лет наш Мурманск преобразился буквально на глазах. Теперь ни за что не поверишь, что всего четверть века назад это был город с провинциальной судьбой, населенный преимущественно сбродом: дезертирами, уголовниками и всех мастей спекулянтами. Здесь я, разумеется, не беру в расчет моряков – это у нас всегда была особая каста, элитная.

– А давайте еще шампанского откроем? – звонко предложила Елена, задорно тряхнув челкой. – Сто лет его не пила. Есть за столом мужчины?

– Найдутся! – с готовностью отозвался Володя.

– Нет уж, пусть эту шипучку дамы пьют, – запротестовал Самарин, хватаясь за графинчик и фамильярно подмигивая Гилю. – А мы, по-нашему, по-рабоче-крестьянски, водочки дернем. Верно, Степан Казимирович?

– А что, складские кладовщики ныне тоже по рабоче-крестьянскому званию числятся?

– Ох и язва вы, прошу прощения за образное выражение, Ядвига Станиславовна.

В этот момент из детской в гостиную выбежала Лёля Самарина и капризно заявила:

– Мама, мне скучно.

– Так поиграйте во что-нибудь с Олечкой.

– Мы уже во всё поиграли. А теперь она рисует, а мне скучно.

– Так и ты садись рядышком и порисуй.

– Не хочу-уу. Олька красиво умеет рисовать, а я так не могу. И мне обидно.

– Сейчас я Юру домой позову, – поднялась из-за стола Елена. – Он вам книжку почитает…

Пацанвы во дворе заметно поубавилось – запретный плод Петькиных папирос оказался заманчиво-сладок. А так как в войнушку куцым личным составом не поиграешь, мечи временно перековали на мяч. Который после коварного дальнего удара Юрки поразил импровизированные ворота и, прокатившись метров двадцать, угодил точнехонько под ноги пересекающему двор участковому Антонову.

– Привет честной компании! Она же вверенный мне контингент, – поприветствовал тот мальчишек, возвращая мяч в поле.

– Здрасте, дядя Костя.

– Как делишки?

– Порядок в танковых войсках! – ритуально отозвался за всех Санька, отдавая честь.

– Да я уж вижу. Откуда такое богатство?

– Это Юрке дед Степан привез.

– Никак Казимирыч приехал?

– Ага, – подтвердил Алексеев-младший. – Заходите, дядя Костя, он радый будет.

– Я бы с удовольствием, но – служба. Ладно, народ, продолжайте культурно отдыхать. Только с мячом поаккуратнее.

– Само собой.

– Само собой, говоришь? А кто на прошлой неделе Синицыным стекло высадил?

– А это не мы.

– А коли не вы, тогда кто?

– Мы своих не закладываем.

– «Закладываем», – ворчливо передразнил участковый. – Вы мне эти блатные словечки прекратите. Тоже мне, Мустафа и компания.

Едва участковый удалился, как с балкона раздалось раскатистое и ой-как-некстатишное:

– Юра! Домой!

– Мам! Можно еще полчасика?

– Нет. Нужно посидеть с девочками.

– Тьфу. Опять Лёлька всё испортила, – Юрка сердито отпасовал мяч ребятам, подошел к Саньке и стянул с его головы шлем. – Мяч занеси, когда доиграете.

– Ладно. Завтра выйдешь?

– Ага.

– А можешь еще раз шлем вынести?

– Конечно, – обнадежил приятель и поплелся к подъезду.

– Юрка!

– Чего?

– А нисколечко он и не потрепанный. Шлем. Это Петька из зависти сказал.

– Я знаю…

– …А ведь еще в апреле двадцать второго года, когда генеральным секретарем избрали Сталина, на чем, заметьте, яростнее прочих настаивал нынешний враг народа Зиновьев, Ильич решительно возражал против подобного назначения!

Пока женщины в гостиной готовили финальную чайную церемонию, мужская половина переместилась на кухню – покурить.

– Не может быть? – не поверил Кудрявцев.

– А вот тебе и не может! Знаете, что он по этому поводу сказал? «Не советую. Этот повар будет готовить только острые блюда». Каково? Вот с тех пор только и делаем, что расхлебываем. Кашу. С перцем.