Избранное

— Может быть, — не стал я спорить.

— Лейтенант учится на юридическом факультете, — уважительно сказал капитан Петельников.

После чего рыжий ас заговорил уже только со мной, как с отсталым учеником. Теперь мое такое дело — слушать, коль проштрафился в воровском смысле.

— Объект налицо, то есть кожаное пальто.

— Тут подлинно, — вздохнул я.

— Субъект налицо, то есть вы.

— Как таковой, — опять подтвердил я.

— Объективная сторона налицо, то есть пальто пытались вынести.

— Пытался.

— Субъективная сторона налицо, то есть умысел, направленный на хищение.

— А вот подобного умысла не было, — обрадовался я наконец-то подоспевшему несовпадению.

— Без умысла, то есть без одного элемента, нет и состава преступления, — сказал ас уже не мне, а своему начальнику.

— Спасибо, Леденцов, за помощь, — вроде бы улыбнулся Петельников.

Рыжий лейтенант ушел — серьезный и как бы надутый от важности. Я смекнул, что это они сыграли спектакль. Только для кого? Или же старший проверял успехи лейтенанта в учебе?

— Выходит, что спрятали пальто в рюкзак бессознательно?

— Зачем из меня дурака-то строить?

И я рассказал все по порядку: про рыбалку, про спальный мешок, про вахтера Шуру и про свое оцепенение в проходной, когда из мешка складское пальто вылезло.

— Первая баечка мне больше понравилась, — тепло улыбнулся оперуполномоченный.

— Не веришь? — перешел я на «ты» для лучшего понимания друг друга.

— Мне доказательства нужны.

— Так ведь в мешке все для рыбалки справлено, напарник непридуманный есть, мешок спальный был, вахтеру Шуре показал, вон я в сапогах болотных…

— Это ваше толкование, Николай Фадеевич. А есть и другое. Как вынести пальто? Прийти с рюкзаком, показать его содержимое вахтеру — якобы на рыбалку. Потом спальный мешок выбросить, запихнуть пальто и выйти непроверенным. Остроумно.

— Ага, — согласился я.

— Но преступник, Николай Фадеевич, никогда не может предусмотреть всего, потому что жизнь весьма разнообразна.

— Чего же я не предусмотрел?

— Того, что Сергеева, то есть вахтер Шура, отпросится с дежурства. А новая вахтерша, естественно, попросила развязать рюкзак.

И крыть нечем. Вспотел я вдруг без чаю — этак, пожалуй, в узилище попадешь ни за што ни про што. Бывшее за меня против обернулось.

Как понимать такую закавыку? Закон умный — вон, каждое действие преступника на четыре части разлагает. Оперуполномоченный умный — глядит на меня, того и гляди, вслед за этим взглядом сам в душу ко мне влезет. Все вроде бы верно, а честный человек может пострадать. Похоже, закону да уму этого Петельникова чего-то не хватает — прут себе, как пара бульдозеров без водителей.

— Подложили мне пальтишко, — угрюмо сообщил я.

— Кто?

Мне и опять крыть нечем. Уголовный розыск — тут коли обвиняешь, то почву имей. Не про ноготь же болтать?

— Не знаю.

— Но кто мог подложить, кто?

— Один из трех, — сказал я, поскольку это уже подлинно.

— Зачем?

— Видать, кому-то мешаю.

— В чем мешаете?

— И этого не ведаю, мил человек.

Петельников вздохнул, показывая, что тоже не ведает, как со мною быть. Верить мне или не верить. А с другой стороны, он обучен приемам, орудуя каковыми должен суметь заглянуть в мои полушария, не снимая черепушки. Да что там полушария, когда у человека все на лице пишется, как на той бумаге. Для того, кто умеет читать.

— Не от той печки пляшешь, товарищ оперуполномоченный.

— А от какой надо?

— От человека, то есть от меня. А не от совершенного факта. Покопайся в моей биографии — я ведь спички не украл за свою жизнь…

— Покопался, Николай Фадеевич.

— Это когда ж?

— Лейтенант принес мне полную вашу биографию.

И верно, какой-то листок он на стол положил.

А я думал, что лейтенант меня обучал уголовному закону. Ребята вкалывают, как механизмы. Один, старший, со мной беседует, а другие изучают мою жизнь, как таковую.

— Да плюс эта… интуиция, — добавил я.

— Интуицию к протоколу не подошьешь.

— А все-таки она должна вперед мысли бежать.

— Интуиция… Я вчера что-то вроде притона накрыл. Пять лбов не работают, а промышляют всяким разным. Молчат, ни в чем не признаются. Три мужика и две женщины. Одна лет девятнадцати, маленькая, худенькая, пугливая… Думаю, затянули ее сюда. Отпустил. И только отпустил, как остальные заговорили и все рассказали. Атаманшу отпустил. Вот и вся интуиция.

— Да, у тебя работа трепещущая. Бандиты, мазурики, охламоны… И небось постреливают?

— Николай Фадеевич, в дуле моего пистолета прописался паук. С бандитами я встречаюсь раз в году. Что там бандиты… Суета заела, не своим делом занимаюсь. Считайте, чем я сегодня занимался. Угнали трактор — раз. В квартире лает собака — два. С седьмого этажа бросились бутылкой — три. Неизвестные люди звонят по телефону — четыре. Женщина обманным путем получила справку о беременности — пять. Бывшая жена не дает ключ от квартиры — шесть. Пропал муж — семь. Украли детскую коляску — восемь. В квартире поселился сомнительный человек — девять… И так далее. Оскорбления — устные, угрозы — словесные…

Я вгляделся в его лицо. Усталое, будто он вылез из ремонтной ямы. Да капитан, поди, уже две смены от-вкалывал. Вот и не вздымает тяжести, не сверлит металл, не вертит гайки, а осунулся. Ему бы сейчас поесть да к телевизору, а не с ворюгой, вроде меня, вечер коротать.

— Капитан, не вор я, честное слово…

— Допустим. Но что-то скрываешь, Николай Фадеевич, — перешел и он на «ты», думаю, в знак расположения.

— Почему это скрываю?

— Ни с того ни с сего пальто не подложат. Значит, что-то было, кого-то подозреваешь, чего-то думаешь… А?

— Мои подозревалки, как и ту интуицию, к протоколу не подошьешь.

— А мы проверим — для этого тут и сидим.

— Капитан, дай мне подумать и кое-что взвесить.

— Только до завтра. Дело в том, Николай Фадеевич, что мы еще три краденых пальто обнаружили у сбывал.

— Выходит, что я их как бы поставляю?

— Выходило бы, да мы нашли пальто до того, как ты устроился на склад, — опять улыбнулся он.

Мне так — мне слова не нужны, а подай улыбочку. Их три от одного корпя: ухмылка, усмешка да улыбка. Ухмылка — пена от обмылка, усмешка — ядрышко орешка, а улыбка — золотая рыбка. Говорят вот, что якобы глаза и есть зеркало души. Ни хрена подобного. Попробуй, закрой лицо человечье, а глаза оставь. Пусты они, как студеные озера. С другой стороны, человек хмурится, злится, ругается… А улыбнется — и сразу всего видать, до последней его элементарной частицы, поскольку улыбка приоткрывает душу. Забыл сказать, какой корень-то у трех сестричек — ухмылки, усмешки и улыбки, — душа и есть. Ужимка не в счет.

— Николай Фадеевич, завтра в десять часов к следователю прокуратуры. Вот адрес. Расскажи все подробно, ничего не утаивая.

— А теперь куда?

— Домой, — улыбнулся он, язви его, потому что на подобной должности лишку улыбаться ни к чему.

— Капитан, нельзя ли мне ночку в камере скоротать?

— Зачем?

— А утром вернулся бы домой якобы с рыбалки…

Тут капитан как захохочет — все свои улыбки проглотил. Я думаю, что от баб ему проходу нет. Бабы-то любят не богатых, не красивых, не начальников и не всяких там выпендрял. Мужчин настоящих они любят. А приметы настоящего мужика я назову, поскольку они мне известны по себе, — мужчина должен быть сильным, веселым и справедливым. А уж умным само собой. Вот меня Мария и любит.

11

Домой мне хотелось прийти гоголем. Мол, встречай Мария своего бывшего супруга, а теперь вора в законе. Мол, кончай лепить горбатого, давай хрустики, а то достану перо и пойду на мокруху. Мол, последний нынешний денечек… Как там у мазуриков говорят?

Но Мария меня любит, посему огорчать ее было не резон. Ну, про отмененную рыбалку сказать просто — мол, рыба не клевала. Однако закавыка — где спальный мешок? Ну и слепил я этого самого горбатого, что, мол, ехали в лодке, мол, туман, а напарник увидел щуку да и уронил мой мешок в воду… Вот и пришлось вернуться. Мария, конечно, качала головой и осталась при своем мнении, что мешок щука заглотнула…