Избранное

Короче, пошел на лекцию. Называется «О проблеме «летающих тарелок» и о других сопутствующих явлениях». По случаю субботы народу стеклось прилично. Правда, все старики да пионеры.

Лектор мне понравился — крепкий мужик в очках. Но, видать, сильно озабочен этими тарелками, поскольку суетится, будто они уже подлетают. Ему даже чаю принесли, с конфеткой, с одной. Он глоток отхлебнул и попросил задавать вопросы по ходу дела, ничуть не стесняясь.

Сперва рассказал про тарелки, как таковые. На ту, из которой едим суп, они ничуть не похожи. Однако плоские. И видела их уйма народу, а кое-кто попронырливей и побывал на них. Я, конечно, от вопроса не удержался, поскольку было разрешено.

— А почему они имеют форму тарелок, а не другой посуды?

— Например, какой? — спросил меня в свою очередь лектор.

— Допустим, чайника или самовара?..

Тут кое-кто хихикнул, видать, представив, как опускается с неба чайник, открывается крышка и вылазит оттуда неизвестно кто. А из носика пар идет.

— Чайник неудобен, — ответствовал лектор.

И пошел в том же духе и в том же направлении. Я понял, что якобы он с этими тарелочниками имел свидание, — зеленые они человечки, болотного цвета. Не поверив, переспросил у соседа справа — тот подтвердил, что лектор не только встречался, а и живет с зелеными на одной площадке. Спросил и у соседа слева — тот сказал, что докладчик не только живет с зелеными на одной площадке, но и свояк его жены тоже будет из зеленых.

Пока я все это переваривал, лектор выпил чай, съел конфетку и перешел к нашим мозгам.

Я-то думал, что наша голова устроена наподобие грецкого ореха, — правда, извилины похожи. А он высказался в том смысле, что мозг есть не что иное, как генератор, излучающий биоволны. Я, конечно, не утерпел от вопроса:

— В таком случае, не есть ли наш глаз автомобильная фара?

— Подобная аналогия возможна, — согласился он.

Я задумался, поскольку этак можно и до выхлопной трубы дойти. Однако лектор подбросил иную мыслишку — якобы горит вокруг наших голов биополе, наподобие невидимого северного сияния. А любовь меж женщиной и мужчиной случается тогда, когда их биополе, так сказать, одного поля ягодка. Вполне может быть.

— Скажите, — полюбопытствовал я, — пословица «Муж и жена — одна сатана», случаем, не про это?

— Вполне возможно, — согласился лектор, — что в пословице выражено народное представление об общем биологическом поле супругов.

И он заглянул, так сказать, за горизонт — перешел к сопутствующим явлениям. Про телепатов выложил такое, что у нас лбы вспотели. Вот живешь да пенсию жуешь и ни хрена не знаешь. Оказывается, этих телепатов уже приспосабливают взглядом грузы ворочать. А сам лектор нацелился на борьбу с пьянством, для чего сочинил ученый труд под названием «Телепат пьянице не брат». И если сделать шаг за горизонт, который, впрочем, почему бы не сделать, то будет так…

Встанет у винного магазина незаметная, но специальная личность со жгучим взглядом. Только это мужик вынес бутылку «Крепкого плодоягодного», как она у него в руках от жгучего взгляда лопается наподобие перегоревшей лампочки. Мужик, конечно, опять в магазин, теперь уже за бутылкой «Портвейна розового». А она тоже, значит, от жгучего взгляда рассыпается в труху. У мужика нет выхода, как плюнуть на это дело и купить бутылку пепси.

— А ежели гражданин приобрел поллитру боржоми? — заинтересовался я.

— Культурные шаги надо поощрять.

Спрашиваю я потому, что вот идешь так по улице,

навстречу гражданин как гражданин, а глянул на твою бутылку с подсолнечным маслом — и она вдребезги. Нарвался я однажды на такого… Взял в ларьке кружку пива, стою, жду, чтобы пена осела. А он, телепат-то, глядит на мою кружку красными и мокрыми глазами. И что вы думаете — пена осела, а пива нет.

Короче, лектор столько порассказал, что выходил народ поеживаясь и карманы прикрывая. Не знал я о впереди меня ждущем…

Жара вдруг такая накатила, каких веснами и не бывает. Я в своем ватинном с векшиным воротником пришел домой мокрый, наподобие сосульки. И только это разделся, как гроза ударила страшенная, первая и небывалая. Неба от черноты не видать. Гром такой, что антенны на домах зашатались. Ливень хлобыстнул тропический…

Я скаканул к балкону, чтобы дверь закрыть, Марией оставленную…

Вдруг что-то блеснуло, но не молния, а как бы металлическое, как бы плоское. Стены шатнулись от шквального ветра. Меня как бы отбросила от окна неведомая сила…

И вижу, обомлев от страха, так-растак, этого лектора… Да не лектора вижу! Влетела через окно «летающая тарелка» и опустилась на пол. И не как бы, а натуральная. Небольшая, из белого металла. Вращается, как волчок, посреди комнаты, пропади она под бампер! Я и не знаю, что делать: в Академию ли наук звонить, милицию ли вызывать, дуть ли на нее или этого лектора искать…

В дверь-то уже звонят. Открыл я, а там стоит сосед:

— Отдай миску!

7

Утром вышел я на балкон, на раннее солнце, на синее небо, на запах талой землицы… Что за радость у портного, коль штанина не готова. Это я про себя, поскольку весна. А весна есть расцвет первой сущности для второй, то есть земли и зелени для души нашей.

И то: сердце мое екает от предчувствий. Да не как в гадании, когда пытаешь, не ждет ли тебя судьба с колуном за каким-нибудь углом. А сердце екает с радостью и надеждой. Что у меня будет?.. Что меня ждет?.. Что там, дальше, за грянувшей весной? Боже, и это в шестьдесят.

Выходит, жду. Я-то, который этих ожидалок терпеть не перевариваю. Да ведь и знаю, что будет впереди, — завтрак…

Значит, так. Мария подала кашу из овсяных хлопьев на молоке, лучок зеленый в сметане да чай с сушками. Ну и хлеб трех сортов. Ложечку я взял и ведерочко умял.

После еды завалился на диван с книжкой — мне ее киоскерша присоветовала. Называется «Похлебки мира». Там и про шашлыки есть, и про прочие люля-кебабы. Один суп очень форсист: в миску вливается литр белого вина и толчется сыр. Люди всякое едят, включая несъедобное. Но разные народы уважают бутерброды.

Потом я почитал в журнале о прошлых веках — мне его студент из второго парадного дал. История про крепкий сон, именуемый летаргическим. Схоронили одну графиню в частнособственническом склепе, а граф забыл взять с нее клочочек волос на вечную память.

Пошел он с ножницами в склеп и только поддел волосики, как графиня и говорит, зевнув: «Милый, это же парик». Само собой, граф со страху усоп, но уже не летаргически. Теперь графине надобен его локон. И тут случись ужасная закрутка: граф лысый. Будет продолжение в пяти номерах.

Потом я почитал о токаре — Генкина книжка. Этот токарь план дает, жену любит, детей растит, зубы чистит… А закавыка у него — бригаду не сколотить. Нормальный мужик, но в его бригаду я бы тоже не пошел, поскольку пресен он, как вареный кальмар — рыба такая глубоководная. Ни о чем не думает, кроме виденного под носом, — не кальмар, а бригадир. Эка заслуга — хорошо работать. А народная перспектива, а решение никак не решенного, а заботы души?.. А война и мир? А вторая сущность? Кто обо всем об этом будет страдать? Вот, говорят, кислород на планете убывает…

Все ж таки обидно. Придешь в библиотеку, стоят там книги классиков и прочих писателей — версты полок. Про дворян, князей, рыцарей, королей, ученых, героев… А о простом человеке за все века написано с гулькин нос. Это о тех-то, кто в основании всего сущего. Да и верно — что писать? Смену отвкалывал, пришел домой выжатый, поел да спать… Неинтересно. То ли дело личность значительная — она и то, она и се. Или возьмем женщин… Коли изменяет, то о ней и роман; коли пошла в прачки, то потей себе с богом да корми деток. И верно: с мужиками-то страдать веселей, чем у корыта.

Поглядел я на часы — до обеда еще долгонько. Оставил лежебокий диван и включил радио. Попал как раз на заявки — рабочие листопрокатного цеха заказали Листа. Ну и я вместе с ними послушал.

А потом дуэтом спела разнополая пара, хотя отличить, где он, а где она, возможности не было. Видать, кто пел с хрипотцой, то она, а кто пел без голоса, то он. Да дело не в хрипотце, — ты хоть кукарекай, а за душу возьми, поскольку все песни от слез или смеха. Люди сперва запели, а потом заговорили. Первый чело-век-то, еще полушерстяной, после охоты на мамонта получит, бывало, свою долю, засмеется, потом весело закричит — глядишь, и запел о своей радости. И этот же полушерстяной опять-таки получил свой кусман, а его и отобрали — допустим, ископаемый ящер уволок; заплакал полушерстяной, потом завыл, да там и запел о своем горе. Вот и песни.