Избранное

Топали мы с Марией на свадьбу так.

У меня в одной руке пара стульев, седалищами друг к другу притороченные, а в другой — ящичек деревянный с полным столярным набором. Этот набор сделал мне по особому заказу мужик-виртуоз — не инструмент, а песнь душевная. Мой подарок Геннадию, как будущему мужику и семьянину.

У Марии в правой руке тарелки с чашками, а в левой кастрюльки эмалированные одна в другую вложены. Это подарок Весте, как будущей женщине и семьянинке. А еще для нее в кармане у Марии перстенек с каким-то мудреным голубым камушком, переходящий по наследству, — теперь дошла очередь и до невесты последнего нашего сынка…

Думаю, со стороны мы походили на пару нагруженных старых верблюдов. Так и ввалились с тюками в свадебную комнату. Я отвесил честной компании поясной поклон с веселыми словами:

— Дорогие хозяева, дайте хлеба соль доесть!

Нас, конечно, облепили со всех сторон, как родителей жениха. Все честь по чести — за стол усадили с подобающим уважением и с нужным подношением. А мы с Марией озираемся, как иностранцы какие…

И то: комната метров двадцать, а народу человек тридцать. Ни вздохнуть, ни чихнуть. Правда, все веселые и без затей.

Что касается мебели, то ее нет. Так, мелочишка кое-какая по углам приткнулась. Столик маленький с книгами, ящик с железками, магнитофоны Генкины, раскладушка в собранном виде, а одежонка их на стене висит, бумагой прикрытая. Правда, есть большой портрет известного писателя в пенсне, Чехова, — тут уж ничего не скажешь, поскольку смотрит он на нас умно и понимающе. Небось Веста повесила.

Посреди комнаты, как и положено, свадебный стол праздничный. Заглянул я под него — батюшки святы! Длинные доски лежат на березовых чурках. Я сам такие ставил в сорок втором у полевых кухонь. Правда, этот покрыт белой скатертью, чистой и глаженой.

А Мария меня в бок тычет и глазами на тарелки кажет. И было с чего. В тарелках-то капуста кислая, огурцы соленые, кильки маринованные, мясо жареное, хлеб резаный… Ну и салаты с винегретами. Правда, пирогов разнослойных стояло много — видать, Веста постаралась. Что же касаемо икры черной, рыбки красной и колбаски копченой, то ни грамма. Это на свадьбе-то. Но были на столе чудеса и посказочней — не было на столе прозрачных бутылок. Не понятно дураку, да понятно мужику. Одно грузинское, зеленоватое, кислое.

Я впал в некоторую хмурость. Не из-за того, из-за чего можно подумать, а из-за другого. Пирогов Веста напекла, салатов насооружала… Столик со своими книгами поставила… Портрет Чехова повесила… Грузинского зеленого накупила. Дай бог. А где ж приметы Генкиного духа? Уж не засунул ли он свой характер в ящик вместе со своими железками?

А свадьба распалялась. Что касаемо присутствующих, то все они присутствовали, кроме отсутствующих. Жених и невеста мне известны. Приятели Генкины мною изучены со всеми их моторесурсами. Вестины подружки хороши, и бог с ними. А из родственников были лишь родители. Ну, мамаша Весты, Лидия Аркадьевна, мною тоже апробирована. А вот муженек ее, мой теперешний сват, пока для меня персона вроде марсианской. Да и в очках он темного стекла.

Видать, его тоже любопытство разбирало, в результате чего мы сошлись…

— Андрей Андреич, вы тоже, как и ваша супружница, против данного бракосочетания? — спросил я прямо.

— Отнюдь, — заверил он, а что там под черными стеклами, хрен его знает.

— Тогда выпьем грузинского для лучшего взаимопонимания.

— Николай Фадеич, у меня от сухого изжога…

Пошел я к жениху, Генке то есть. Однако других

напитков не припасли из принципа.

Мужчина он, Андрей Андреич, высокий и солидный. Я перед ним, что лысый ежик перед барсуком. И власть от него исходит нисходящая и как бы льется с широкого лица на мое темечко. Директор, короче, средней школы.

— Свадьба-то — того, жидковата, — бросил я разведочные словечки.

— Почему жидковата?

— Людей не густо…

— Собрались люди, которые приятны невесте и жениху.

— Подарков дорогих не замечаю…

— Калыма, что ли?

— Закуски простоваты…

— Мы собрались не есть.

— Водочки нет…

Вижу, его широкое лицо порозовело, а темные стекла вроде бы блеснули кровавинкой. И глядит он на меня, как волк на ливерную колбасу. Думаю, не плюнул бы на темечко — лысина ведь прельщает. Но директор вдруг полез в карман и, само собой, извлек шпаргалочку.

— Вот послушайте. «Толпа чужих на брачном пире мне всегда казалась чем-то грубым, неприличным, почти циническим; к чему это преждевременное снятие покрывала с любви, это посвящение людей посторонних, хладнокровных — в семейную тайну».

— Это ученик пишет? — перебил я.

— Герцен, Александр Иваныч. «Былое и думы». Но послушайте дальше. «Как должны оскорблять бедную девушку, выставленную всенародно в качестве невесты, все эти битые приветствия, тертые пошлости, тупые намеки…» И так далее. Что на это скажете?

Мог бы сказать, что уважаю мысли свои, а не заемные. Хотя насчет бракосочетаний стрельнуто в самую точку — многовато стало свадеб купеческих и пустых.

Мог бы сказать, что мужик он, директор-то, оказался и не властный, поскольку как бы оправдывался; властные-то всегда нападают…

Мог бы сказать… Да мало ли чего хорошего может сказать один человек другому? А не говорим, стесняемся, ждем подходящей минуты. Ну и дураки. Глядишь, это хорошее да невысказанное и утекло, и так далее и в том же направлении.

— Небось работенка в школе надрывная? — спросил я, не ответив.

— Почему надрывная?

— Да ребят-то распустили…

Как услышал он про школу, так и вцепился в меня, наподобие пса голодного в кость. Верный признак, что дело свое любит и толк в нем знает. А я подбросил ему вопросик, на первый вид неказистый:

— Андрей Андреич, а что надо в школе изучать сперва и прежде всего?

— Вы хотите сказать, что должно быть главным предметом в школе?

— Можно и так заострить.

— Труд!

— Нет, доброта.

— Вы хотите сказать, что в школе нужно ввести новый предмет — гуманизм?

— Можно и так заострить…

Свадьба уже набрала свою законную силу — пила, ела, смеялась и кричала «Горько!». А мы, как два крота, забились в угол и сидим там, друг другу втолковывая. Андрей Андреич покраснел, снял очки и помахивал ими в воздушном пространстве, будто им стало жарко, а не ему. Моя лысина, именуемая плешью, тоже накалилась, хоть на нее сковороду ставь с яишней.

— Николай Фадеич, ваши педагогические взгляды эклектичны!

— Андрей Андреич, от такого оскорбленья прокисает и варенье…

— Да-да. У вас мешанина из Макаренко, Ушинского и Песталоцци!

На первых двух я согласный, а вот кто третий — хрен его знает. Видать, какой мафиоза. Хотел было выяснить, да директора позвали к столу речь сказать. Хорошо он выразился — про счастье, которое в молодых руках, и про хлеб, который в крепких зубах. Ну а потом и мне слово дали для поздравлений и напутствий…

Встал я. Вижу, народ уже веселый, народ уже гуле-ный. Серьезные слова увязнут, как кирпичи в болоте. Но какие-то слова нужны — отец ведь я.

— Что надо мужу от жены? Чтобы щи были горячие, а воротники стоячие. Что надо жене от мужа? Чтоб бутылочку не пил и зарплату приносил. Вот и поднимем за Геннадия и Весту, жениха и невесту.

Молодежь-то захихикала, а Лидия Аркадьевна и моя Мария глянули на меня осудительно. Мол, не серьезно. Да и Генка с Вестой вроде бы тоже чего-то ждут дополнительного.

— Поскольку будут дети, то послушайте. Ты, Геннадий, на ус мотай, а ты, Веста, крути на бигуди.

И поведал им баечку — мне одна мать-героиня на детской площадке рассказала…

…Четыре сына у нее и две дочки. Старшему, тогда еще махонькому, принес отец как-то гайку с болтиком поиграть. Да так и пошло — все с железками. Теперь старший работает старшим механиком. А второй сынок, когда был ползунок, играл с макулатурой, собираемой для сдачи, — теперь он известный писатель, сам макулатурит кирпичи дай бог. Третьему сынку не повезло — дыхнул на него однажды сосед-пьяница да потом еще раз походя дыхнул… И можете себе представить, вырос сынок и теперь сам пары выдыхает. Первую дочку мамаша взрастила на известной песенке «Гуси-гуси, га-га-га…». Теперь дочка известная гусятница не только в том смысле, что гусей выращивает, но гуся с яблоками зажарит дай бог. Вторая дочка где-то увидела, как пожар тушили. Нет, пожарным не стала, но за пожарного вышла. Ну а шестого ребенка, грудного, эта мамаша в музей носит — желает в семье художника иметь. Ну?