Избранное

Генка мой не зеленым с дерева сорван — глядит на меня серьезно, сознательно. Знает, что у каждой байки есть своя гайка. Я приготовился к вопросам, чтобы давать уклончивые ответы. Не бухну же: мать Весты, мол, против тебя.

— Отец, я знаю… Мать Весты против меня.

— Откуда же? — очухался я.

— Веста сказала.

— И что намерен предпринять?

— Мне с Вестой жить, а не с матерью.

— Так-то оно так, да жить тебе, Гена, и с ее матерью, поскольку она от дочки неотделима.

Он сгрудил отвертки и бросил свою машину. Ждал моих дальнейших слов насторожившись.

— Лидия Аркадьевна против тебя, а ты ее поверни за себя.

— Как это «поверни»? — усмехнулся он.

— Вот тут, Гена, будет закавыка, мозгой шевельни-ка.

С молодым надо говорить равно. Не для воспитания, а, откровенно говоря, один возраст перед другим не имеет никакого превосходства. Ни старый перед молодым, ни молодой перед старым. Как, скажем, цветок и дерево, самосвал и легковушка… Те и другие хороши. И возраст — это всего лишь жизнь в разном времени.

Генка живет для меня как бы в прошлом, поскольку я там, в двадцатичетырехлетии, уже был. Я для него живу как бы в будущем, поскольку в шестидесятилетии он еще будет. А вот, поди же, встретились в настоящем. Видать, как-то наше времечко пересеклось.

— Ген, ты на работе с чем имеешь дело?

— Знаешь ведь, с автоматами.

— А что у тебя в этих вот ящиках и ящичках?

— Инструмент, отец, — удивился Генка, поскольку эти ключи и сверла я неоднократно тягал.

— А какой ты журнальчик выписываешь?

— «Технику — молодежи»…

— А что ты сейчас мастеришь?

— В электронике копаюсь.

— Автоматы, инструменты, электроника… И все?

— Отец, скажи прямо!

А ведь говорено не раз, да, видать, не подошло сказанное к его сознанию, как автомобильное колесо к телеге.

Я вот думаю, куда бы свернула жизнь, принимай молодежь наши советы… Стал бы на земле рай, поскольку людской опыт приумножился бы несказанно. А стал бы? Не застопорилась бы жизнь на пределе, стариками достигнутом? У кого опыт, у того меньше хлопот. Только ведь опыт вроде бетона: затвердеет — хрен отдерешь. Такой вот опытный засядет хоть где — и незнакомое бракует, знакомое штампует. Между прочим, опыт есть родной братец стандарта.

Было бы верно, коли не скверно. Тем самым хочу сказать, что опыт хорош при уме, а так ему грош цена в базарный день.

— Ген, мир состоит из двух сущностей. Всего лишь из двух. Первая — это земля, машины, деревья, гарнитуры, твой «комбайн» расковыренный… Вторая сущность — это человеческие мысли, людские отношения, всякие страсти, любовь… Так вот ты, сынок, пока еще бултыхаешься в первой сущности.

— Ничего не понял, — бросил Генка, но насупился как бы на всякий случай.

— Имел ты дело с машинами да с железками. Ну и ладно. Родители тебя принимают, друзья понимают. А теперь шасть — и сразу из первой сущности во вторую перескочишь.

— Что, отец, куда перескочу?

— В сущность людских отношений, а ты об ней краем уха слыхал, пока мерин хвостом махал.

— Надоели твои прибаутки, — начал злиться Генка.

— Ее родители, мы с матерью, да вы с Вестой… Шесть человек переплетутся отношениями, что твой клубок. Распутаешь ли? Отец у Весты директор школы. Сможешь ли с ним разумно поговорить? Понравиться им сможешь ли, как надобно? Твоя невеста и будущая теща — женщины… Разберешься ли в их душах, отличных от мужских? Любовь у вас… А знаешь ли, что эта самая любовь тоже имеет свое развитие и затухание? Я уж не говорю про будущих детей…

Стал он усы щипать. Я жду, время у меня есть; правда, и у Генки усов много.

— Как всегда, усложняешь, отец. Теперь все сущности перемешаны.

— Тогда ответь мне на вопрос… Почему это родители Весты против тебя?

— Мало ли почему… Усы не понравились.

— Нет. Потому что ты ко второй сущности своими усами не прикоснулся.

Генка задумался. Мне того и надо.

9

Только это я натянул комбинезон для работы, как Чурочкин, бледнолицый кадровик, подошел ко мне с некоторой ухмылочкой:

— Николай Фадеич, в комнате отдыха вас ждут дамы. Примете?

Это где мягкие кресла, африканские пальмы и пучеглазые рыбки в аквариуме. Какие дамы, язви их под сваю?

— Сколько дам? — спрашиваю на всякий случай, поскольку догадываюсь о шутке.

— Пять, пропущены на территорию по указанию директора.

Видать, тут шутка пополам с подвохом. Затягиваю все молнии и направляюсь в комнату отдыха.

— В рабочей одежде? — ужаснулся Чурочкин.

— А я не в кадрах сижу.

По дороге представляю… Сидят пять членов месткома насчет диетпитания. С утра-то и в рабочее время? Или пришли тетки из административного корпуса насчет каких-либо женских вопросов. Так Восьмое марта уже минуло. Или корреспонденты насчет бригады. Пять человек, и все женщины? Или никого там нет, а Чурочкин в порядке шутки груши носом околачивает.

Открыл я дверь в комнату отдыха…

Господи боже мой, как об стенку головой. Пять штук приличных дамочек сидят под пальмами и глядят на меня, а рыбки пучеглазые глядят на дамочек.

— Здравствуйте, — сказал я оробело. — А тут не ошибочка в личности?

— Вы Николай Фадеевич? — спросила одна, которая всех постарше.

— До сегодняшнего дня числился им.

Они больше ничего не сказали, а уперлись в меня взглядами десяти глаз с таким форсом, что я оробел вторично. Дамочки все интеллигентные, одеты завидно. И от духов такой настой — помножь-ка запах каждой на пять, — что хоть топор вешай.

— Ничего не понимаю, — вздохнула одна.

— Чем увлек? — вопросительно вздохнула и другая.

Я, конечно, сел в мягкое кресло, поскольку дамочки пришли ко мне.

— Мы родители тех ребят, где вы недавно выступали, — начала старшая, почему-то волнуясь.

— Был грех, — признался я.

— Пришли к вам относительно деликатного вопроса…

— Насчет металлолома?

Они все переглянулись меж собой, будто я выразился. Но при женщинах я ни-ни, да и при мужиках этого избегаю — только уж если вынудят.

— Николай Фадеевич, произошла загадочная история, — продолжила старшая. — После вашего выступления, по словам завуча весьма неудачного, почти все мальчики класса решили не в девятый идти, а поступить в это… в профтехучилище…

— А потом всем пойти в вашу бригаду! — чуть не крикнула какая-то мамаша.

Я встал, поскольку для моих заготовленных слов не помешало бы рукопожатие, да засомневался насчет тактичности. Поэтому сказал просто, как положено:

— Поздравляю вас, дамочки, с этим праздником!

И сел. И подскочил, поскольку в комнате отдыха

вроде бы громыхнула атомная бомба — огня не было, но гул пошел. Даже я подумал, не передохли бы пучеглазые рыбки — так бабоньки галдели.

Я струхнул. Пять крепких теток, целая бригада, отметелят за милую душу, и супруга не примет.

— Дамочки, нельзя ли прояснить вопрос?

— Вы сбили с панталыку ребят! — прояснила одна.

Тут уж я смекнул окончательно и пригляделся позорче. Одна, значит, постарше всех и посерьезнее ликом. Вторая жирком заплыла, беленькая, на спелый кабачок похожая. Третья худенькая и черноволосая, наподобие цыганки, — глазами так и сечет. Четвертая под рыжинку выкрашена и даже сидя повыше меня будет. А у пятой сумка продуктовая, как воз на коленях, — затоварилась под завязку, три куриные лапы торчат.

— Дамочки, а кем бы вы хотели видеть своих огольцов?

— Мой всегда мечтал о театральном.

— А мой физик, прирожденный физик!

— Вадушку тянет в спорт, метр девяносто рост.

— Мой парень в гражданские летчики хотел.

— У моего еще нет определенности, но не под машиной же ему лежать…

— А чем плохо-то? — уже назло спросил я.

— Ах, оставьте! — бросила цыганистая и разглядывает мою спецодежду.

— Между прочим, вчера стиранный, — ответил я на ее взгляд.

— Вы должны нас понять, как матерей, — мирно сказала старшая, видать как уполномоченная.