Дьявольское биополе

– Сергей Георгиевич, гражданин Мишанин подал на вас жалобу.

Вовик проявил характер.

– По какому же поводу?

– Во-первых, необоснованно прекратили дело. Во-вторых, не допросили его бывшую жену. И в-третьих, держались с ним иронично.

– Держался, Юрий Александрович.

– Надо научиться скрывать чувства, – порекомендовал прокурор совершенно бесчувственно.

– Теперь уже не успею.

– То есть как – не успеете?

– До пенсии не успею.

– Вам до пенсии десять лет. А почему не допросили его бывшую жену?

– Характер гражданских правоотношений очевиден. Допрос жены Мишанина ничего не добавит. Она же не признается, что вышла замуж ради квартиры, машины и алиментов.

– Откуда вы знаете, что она скажет?

– Хотя бы из показаний ее брата, Смиритского. И еще из жизненного опыта.

– Жизненный опыт к делу не подошьешь.

– Анатолиий Федорович Кони советовал пользоваться здравым смыслом и житейским опытом.

В моей ссылке Прокопов, видимо, уловил намек на сравнение его, юного прокурора, с блестящим прокурором Кони.

– Жену надо было допросить, – сухо заключил он.

Юрий Александрович прав. Если следовать форме, всегда будешь прав; впрочем, прокурор всегда прав. Даже самый молодой в городе. Говорили, что Прокопов любит рок и ходит на дискотеки, играет в теннис и крутит в доме видео. Знающ, современен и молод; главное – молод. После университета он попал в район помощником прокурора; потом его, как молодого, двинули в аппарат городской; потом, как молодого, поставили прокурором района. Не удивлюсь, если Прокопов станет заместителем прокурора города – как молодой.

Боже, но чему он может меня научить? Закону? Я знаю его не хуже прокурора. Следствию? Я знаю его лучше прокурора. Выходит, что он может мною лишь командовать, а не руководить; выходит, что ему остается ловить меня на случайных промашках. Это ли основа для деловых отношений?

– Сергей Георгиевич, на вас поступила и вторая жалоба.

– Третья, – поправил я ради верного счета.

– Почему третья?

– Вместе с Овечкиной.

– Да. Третья от Чариты Захаровны Лалаян. Странная жалоба…

Видимо, странность была столь неудобной, что прокурор замешкался. Нужно было помочь:

– Мишанин жаловался, что я ироничен. А Лалаян, наверное, жалуется, что я несимпатичен?

– Лалаян утверждает, что вы подстрекали се убить отца.

И Прокопов жадно глянул на меня. В его карих округлых глазах было столько добросовестного любопытства, что я стушевался, не выдержав подозрения. Вдобавок, в правом глазу светилось агатовое пятнышко – наверное, бельмецо, – которое нацелилось прямо в мою переносицу, как поймало в оптический прицел.

– Подстрекал, – признался я.

– Вы, разумеется, шутили?

– Нет.

– Тогда что?

– Лалаян хочет от отца избавиться, да не знает, как.

– И какой предложили способ?

– Путем утопления.

– Да, Лалаян так и пишет.

– Чарита Захаровна врать не станет, – вздохнул я.

– А если бы Лалаян последовала вашему совету?

– Я бы стал соучастником убийства, вы бы меня арестовали.

– Неуместно шутите, – бросил он, но, видимо, поугрюмевшее мое лицо заставило его добавить: – Забываете, что смех убивает и разит.

– Что-то не видно сраженных.

Прокурор отпустил меня взглядом, сел за стол и рассеянно переложил бумажки. В образовавшейся паузе была какая-то неуклюжесть: видимо, он не решался сказать то, что хотел, а я не решался уйти туда, откуда пришел.

– Сергей Георгиевич, – спросил он вдруг голосом, лишенным прокурорского цемента, – вам не нравится мой возраст?

– У вас прекрасный возраст, но не для прокурорской должности.

– А какой нужен для этой должности? Ваш?

– Ага, – подтвердил я. – Примерно с сорока до семидесяти.

– Почему же? – усмехнулся Прокопов, услышав цифру семьдесят.

– Юрий Александрович, прокурор – это ведь не грамотная машинка для применения статей закона. Прокурору, судье, любому руководителю необходимы жизненный опыт, ум, знание психологии, проникновение в человека, интуиция…

– Да в городе сорок процентов судей имеют возраст до тридцати лет!

– Поэтому справедливости и не жди.

– Вы хотите сказать, что молодой в отличие от пожилого станет нарушать закон?

– Нет. Но соблюдение законов и справедливость – это еще не одно и то же.

– Сергей Георгиевич, – с бесшабашной свободой спросил вдруг прокурор, – вас никто старомодным не называл?

– Называл: жулик Смиритский.

6

Казалось, еще вчера день и ночь дрожал июнь. А сейчас за форточкой на одной ноте держится звук, берущий за душу – ветер угрожающе выл в прутьях деревьев, в проводах и в любом тонком и одиноком предмете. Чего он грозится, когда синее небо без облачка? Я перешел к другому окну, из которого открывался кусок городского горизонта – там вставал на дыбы синий дракон, завихряясь множеством своих голов. Неужели выпадет снег?

Тот же двор, те же деревья с недосброшенными жестяными от холода листьями, та же зеленая потвердевшая трава… Ничего не изменилось, но стало лишь холодно. Неужели перемена температуры тоже двигает время?

– Сережа, чай готов.

На кухне до сладкого головокружения пахло мелиссой, чабером и медом. Лето вернулось. Выходит, не только температура меняет ход времени, но и запах.

– Почему такой пасмурный? – спросила Лида, словно я часто бываю веселым.

– Наверное, устал.

– Сережа, тебе пора отдохнуть, иначе это плохо кончится.

– Помру, что ли? – бодро спросил я, потому что сделал первый глоток солнценосного чая.

– Представь себе! Упадешь на допросе или на месте происшествия рядом с твоими трупами.

– Лида, я буду жить вечно.

– Неужели?

– У работы нет конца, поэтому кажется, что бесконечна и жизнь. Работа протягивает время за горизонт.

– Сережа, тебе нужно куда-нибудь съездить.

– Зачем?

– Развеяться. Не думать о преступниках и о том, что время протягивается за горизонт.

Я стараюсь никуда не ездить, потому что…

Желтое теплое дерево полок и шкафчиков. Торшер с золотистым абажуром, отчего дерево сделалось еще теплее. Желтый хохлатый петух с красным гребешком сидит на чайнике с травами. Дух мелиссы, который перебивает запах других трав. Лидины светлые волосы, неподвластные времени, распущенно шуршат по плечам…

Я стараюсь никуда не ездить, потому что люблю свой дом. Как же его покинуть, когда виден конец жизни? Еще успею, еще покину.

– Сережа! – вскрикнула Лида так, будто увидела мышь, самого страшного для нее зверя.

Но смотрела она не в угол или под стол – да и нет у нас никаких мышей, – а почему-то на мою чашку, где уж наверняка мышь не сидела. Все-таки я заглянул – недопитый чай золотым расплавом дрожал на дне.

– Что?

– Где же твоя бородавочка?

Я поставил чашку рывком, точно обжегся, и распрямил указательный палец. От нароста осталось лишь пятнышко, почти незаметное – легкое потемнение кожи. Я погладил его, точно сомневаясь, но палец стал гладким и каким-то стройным, как и положено указательному.

– Сережа, ты ходил к хирургу?

– Я ходил к колдуну.

Пришлось рассказать. Про Вовика, про Чариту Захаровну, роковую тень на фотографиях, «чайную розу» и визит к Смиритскому. Слушает уголовные истории Лида своеобразно: смотрит на меня с возрастающим страхом, будто все, о чем сейчас говорю, окажется здесь, в нашей квартире. Поэтому о делах кровавых и сильно грязных я помалкиваю.

– Взглядом свел?

– Прикосновением.

– Есть же необыкновенные люди…

– Которые чаще всего оказываются обыкновенными мошенниками.

– Жировика-то нет.

– Думаю, мазнул какой-нибудь едкой жидкостью.

Лида налила мне вторую чашку. Тепло, тихо, запах трав, Лида – и уехать?…

Что-то произошло. Эфир ли дрогнул, ангел ли пролетел? Мне вдруг стало так легко и щемяще хорошо, что я огляделся с неясной улыбкой. Но ото состояние уже миновало. Нет, не эфир и не ангел – миг повторился, потому что повторилось когда-то бывшее с микронной точностью: Лида, кухня, запах, свет и мое настроение. Повторный миг жизни… А если повторятся два мига, минута, час, день? Не значит ли тогда, что время может идти вспять?