Страница 16 из 35
– Спой еще раз, Колесников. За душу взяла твоя песня.
И я исполнил песню, что называется, на «бис».
– Замечательная песня. Слова мне потом запишешь.
Комбриг поднялся и ушел.
Привезли снаряды и патроны. Мы набрали даже сверх боекомплекта, приторочив два ящика бронебойных снарядов на корме. Даже если в них пуля попадет или осколок, они не взорвутся. Чему там рваться? Снаряд – болванка из стали.
На небе высыпали крупные яркие звезды. Где-то высоковысоко послышался гул множества невидимых самолетов.
– Немцы, Москву небось полетели бомбить, – вздохнул Алексей.
Незаметно завязался разговор.
У Алексея в Костроме была семья – жена и двое детей.
Петр тоже успел обзавестись женой и имел сына – Михаила. Когда я это услышал, меня словно обухом по голове ударило. Отец у меня – Михаил Петрович, а я, естественно, Сергей Михайлович. Слишком много совпадений – похоже, мы не просто однофамильцы. С замиранием сердца я спросил Петра:
– Ну а жену-то как звать?
– Имечко самое простое – Лукерья, проще – Луша.
Все, все сомнения отпали – так звали мою бабушку.
Какое-то время я был настолько оглушен, что перестал
слышать разговор. Выходит, Петр – это мой дед, который не вернулся с войны и могилу которого я разыскивал на Смоленщине? А я его в бою ногами в плечи толкаю, приказы отдаю?! Голова кругом идет, никак не укладывается в ней, что рядом со мной, здесь и сейчас, сидит мой дед – живой, из плоти и крови, и его даже пощупать можно!
Осипшим от волнения голосом я спросил:
– Петр, а тебе сколько лет?
– Двадцать восемь – я с тринадцатого года.
– А мне двадцать девять, – выдавил я из себя.
Выходит, дед даже моложе меня.
– Староваты вы оба, – хохотнул Алексей. – А мне только двадцать пять.
– Зато у тебя двое детей, – огрызнулся я.
– Так это же хорошо. Случится – убьют на войне, сыновья род продолжат.
– А ты – семейный, командир?
– Нет, ни женой, ни детьми не обзавелся.
Надо признаться, в этот момент я и в самом деле пожалел, что не успел жениться и завести ребенка.
– Вот что, – поднялся Петр, – спать пора, неизвестно еще, как завтра день повернется.
Петр забрался спать под танк, на брезентовый чехол, Алексей – на брошенную на землю ватную телогрейку, я же улегся в окопе. Вещами я здесь еще не обзавелся, и стелить мне было нечего.
Вскоре экипаж уже храпел, я же не мог уснуть. Смотрел в звездное небо и размышлял. Каким-то чудом занесло меня на шестьдесят лет назад, встретился с дедом, которого никогда раньше не видел, а поговорить с ним не могу. Многое рассказать ему хочется, о многом расспросить, да как сказать деду, что я – из будущего, что я – его потомок, его внук? Сочтет, что меня контузило или с ума сошел, да еще не дай бог политруку доложит. А тот, судя по разговору, партийный фанатик.
Было бы здорово сесть с дедом за стол, поговорить под водочку по душам, рассказать, как жила бабушка моя – его жена – после войны, как сына Михаила поднимала, как страна наша изменилась. Невозможно!
С тем я и уснул.
Проснулся от крика: «Немцы близко!» Сон как рукой сняло. Подхватился – и к танку.
– Кто кричал – «немцы»?
– Старшина.
– Где он?
– Вон, к комбригу побежал.
Я быстрым шагом направился к танку комбрига и услышал, как старшина сбивчиво объяснял, что поехал на повозке в тылы насчет харчей, а дорога уже перерезана немцами. И добавил, что лошадь из пулемета убили, а он сам едва ноги унес.
Окружения в начале войны боялись все. Это был излюбленный немецкий прием – вонзиться танковыми клиньями в расположение наших войск, соединиться – и котел готов. А дальше – бои на добивание. Долго ли продержишься без горючего и боеприпасов? В эти суровые времена тотальной диктатуры и всевластия НКВД только попади в окружение – ярлык неблагонадежного обеспечен, а то и в лагерь угодишь. А уж если в плен попал – сразу враг народа. И родные твои так и будут жить с этим несмываемым пятном, соседи пальцем будут тыкать, и счастье великое, если удержишься на работе. А нет работы – нет продовольственных карточек. Тогда ложись и помирай с голоду. Сколько миллионов женщин и ни в чем не повинных детишек прошло в годы войны через этот ад? Чем измерить их горе, слезы, потерянное здоровье?
Потому окружения и плена боялись. Даже умереть в бою на глазах у товарищей было не так страшно. В архивы напишут, домой похоронку пришлют, пенсию какую-никакую за отца-героя семья получать будет.
Я нутром почувствовал, как комбриг, услышав слова старшины, сначала заколебался.
Приказ был – держаться. Пока кольцо не замкнулось намертво, еще есть шанс пробиться, найдя слабое место в немецких порядках. Вот и раздумывал комбриг: что делать? Прорываться к своим? Или, выполняя приказ, оказаться в окружении и, что еще хуже, в плену?
В окружение в первые месяцы войны попадали целые дивизии, корпуса – даже армии. Причем и в окружении они
не переставали сопротивляться, стреляли до последнего патрона, оттягивая на себя немецкие силы и этим затрудняя им продвижение к Москве.
Услышав шум и разговор, подошел политрук. Узнав, что, вполне вероятно, мы в окружении, он слегка побледнел и начал суетливо оправлять на себе портупею. А ведь я его в бою не видел. Что, многотиражку выпускал?
– Надо пробиваться к своим, – безапелляционно заявил он.
– У меня приказ – держать оборону здесь, – твердо возразил комбриг.
– Так связи со штабом третий день нет, возможно, ситуация изменилась, а посыльный нас найти не может или убит, – пытался убедить его политрук.
– Может, и так, только я, пока не получил донесений, должен исполнять последний приказ.
Похоже, у них нашла коса на камень.
Я попятился и отошел. Известное дело – паны дерутся, а у холопов чубы трещат. В армии надо помнить, что кривая вокруг начальства короче прямой.
Экипаж уже поджидал меня у танка.
– Ну, какие новости?
– Похоже, парни, мы попали в окружение. Старшину в тылу немецкие танки обстреляли.
Парни помрачнели. Каждый сразу понял, чем это грозит каждому.
– Надо прорываться к своим, – теми же словами, что и политрук, заявил Алексей.
– Тебя не спросили, – оборвал Петр. – Как комбриг решит, так и будет.
Комбриг, судя по злому виду политрука, который быстрым шагом прошел мимо нас, видимо, решил остаться и выполнить приказ до конца.
– Петр, Алексей! Кухни с завтраком, я думаю, не будет, потому – открывайте сухой паек.
– А не влетит? – спросил осторожный Алексей.
Петр сбегал к танку и принес бумажный пакет. Большая банка тушенки, ржаные сухари, пачка горохового концентрата. С горохом решили не возиться: это ж надо костер разводить, варить его – ждать долго. Открыли банку тушенки, с сухарями ее и поели, запив водой. Мне почему-то подумалось, что это – первая и последняя наша еда на сегодняшний день.
– Что-то германцы тихо себя ведут сегодня, – облизывая ложку, сказал Петр.
– Не сглазь, – ответил Алексей, допивая из банки жижу.
Полдня немцы не предпринимали атак, не стреляли, и мы
занимались танком – чистили пушку, Алексей набивал круглые пулеметные диски патронами.
Немцы ударили одновременно со всех сторон: спереди послышалась частая автоматная стрельба, далеко сзади – выстрелы из пушек. Похоже, противник решил затянуть горлышко на котле.
Мы без команды забрались в танк и выдвинулись из леса на опушку.
Немцы тремя цепями шли по полю и густо, от живота, поливали автоматным огнем пространство перед собой. Наши немногочисленные пехотинцы головы поднять не могли из-за сплошного огня.
– Давай-ка, Леша, фугасные – три подряд.
Я выбрал место в цепи, где немцев было побольше, послал туда снаряд и беглым огнем – еще два, сместив прицел. Ага, не понравилось, залегли! И только они снова сделали попытку подняться, как мы ударили из обоих танковых пулеметов. Немцы снова залегли. Но что-то «максим» на пехотной позиции молчит и где танк комбрига? За шумом собственного двигателя немудрено прослушать шум чужого мотора.