«Портрет» Эль Греко

— Да, кажется, я ошибся — Петривцы, Подгайцы... Похожие названия... — Сделал над собой усилие и улыбнулся, но улыбка только искривила его лицо. — А зачем она вам, моя Настя?

Одевайтесь, гражданин Боринский, и сейчас поедем, — решительно произнес Козюренко. — Почемуто мне захотелось тотчас же повидаться с вашей домработницей.

Отец Юлиан надел обычную рубашку и серый, совсем мирской, с разрезом пиджак.

Его посадили на заднее сиденье между Владовым и оперативным работником. Козюренко сел на переднее, и «Волга» вскоре вырвалась на загородную магистраль. Все молчали. Так, молча, и доехали до Подгайцев. Отец Юлиан сделал вид, что не знает, где Настин дом, но через минуту это объяснили в сельсовете, — дом стоял у шоссе, и «Волге» даже не пришлось съезжать с асфальта.

Настя возилась во дворе у летней кухни — бросилась навстречу отцу Юлиану, но Козюренко остановил ее и попросил разрешения войти в дом вместе с председателем и секретарем сельсовета. Настя зачем-то вытерла руки фартуком и открыла перед ними дверь.

Роман Панасович переступил порог и остановился, пораженный: на чисто побеленной стене висел «Портрет» Эль Греко. Козюренко сразу узнал картину: задумчивый и чуть грустный взгляд человека, постигнувшего окружающий мир и несколько разочаровавшегося, но неразуверившегося.

Портрет был прикреплен к стене обыкновенными канцелярскими кнопками, словно чертежный лист к доске. А возле него такими же кнопками Настя пришпилила дешевенькие картинки духовного содержания, увенчав все это цветной базарной мазней, на которой были изображены сусальные влюбленные и голубь, сладко смотревший на них одним глазом.

Эль Греко и базарный ширпотреб...

— Откуда у вас эта картина? — спросил Козюренко у Насти.

Женщина вопросительно посмотрела на отца Юлиана. Тот сидел в углу на табуретке, уставившись в пол, равнодушный и безвольный.

— Его милость сказали, — произнесла нерешительно, — что этот святой образ принесет счастье моему дому... — Перекрестилась и снова посмотрела на каноника.

— Когда он дал вам эту картину?

— В тот самый вечер, когда вы приходили.

— И велел, чтобы не возвращались из Подгайцев, пока он не позовет? — уточнил Козюренко.

— Да, так... — произнесла женщина, будто провинилась в чем-то. — Я говорила, как они там будут без присмотра, но они накричали на меня...

— Вы подтверждаете это ? — обратился Козюренко к канонику.

Тот наконец поднял глаза.

— Да, подтверждаю... — ответил устало.

.. Они ехали обратно, и Козюренко держал на коленях полотно Эль Греко. Думал, как быстро все кончилось. Вдруг вспомнил, что не все, и спросил каноника:

— В котором часу назначена у вас встреча с Вороновым?

— Каким Вороновым? — встрепенулся тот.

— Э-э, святой отец, — сказал Козюренко весело,

поздно отпираться. Следственным органам все уже известно... Я не имею права ничего обещать, но все же у вас есть последний шанс...

Отец Юлиан опустил голову.

— Пусть будет хоть последний шанс, — тяжело вздохнул он.

— Где у вас назначена встреча с Вороновым?

Еще не знаю. Он должен прилететь вечерним рейсом и позвонить.

Вы его пригласите к себе домой, — приказал Козюренко, — откроете и проводите в комнату. Мы будем в соседней. Покажете картлну и получите деньги. Кстати, на чем вы сошлись?

— На сорока тысячах.

— Продешевили.

— Но ведь десять тысяч валютой... — несколько стыдливо уточнил отец Юлиан.

— Все равно. Воронов мог бы дать вдвое больше.

Неужели? — раздраженно вырвалось у каноника, будто он уже держал в руках деньги и их нахально вырвали у него.

Владов захохотал — такой анекдотичной показалась ему ситуация.

о А сколько вам платил Прусь за то, что во время войны вы прятали все, что он награбил? — неожиданно спросил Козюренко.

Не плата — слезы... — пожаловался отец Юлиан и осекся: откуда этот следователь знает, что Прусь привез трофеи к нему?

Какую серьезную ошибку допустил тогда отец Юлиан! Они с Прусем поделили все пополам: несколько отрезов сукна, белье, кипу немецкого обмундирования, золотые кольца и часы... Прусь бросил в свой сундук, который временно оставил у отца Юлиана, несколько картин, сказав, что выменял их на базаре за две буханки хлеба. Отец Юлиан подумал, что это какие-то дешевенькие копии, и даже не взглянул на них... Разве он знал, что Прусь стащил с немецкой машины ящик с подлинными шедеврами мирового искусства? Собственно, полуграмотного Василя Пруся больше интересовали иные трофеи, и на картины он позарился только потому, что командир партизанского отряда4 рассказывая бойцам о значении операции, особенно подчеркнул ценность полотен, которые вывозили фашисты.

Но все же отцу Юлиану, любившему живопись и собиравшему картины, Прусь решил не говорить, где добыл их на самом деле.

— Ну, так уж и слезы! — с иронией сказал Козюренко. — Вы же человек практичный и своего никому не уступите.

Каноник ответил твердо:

— Правда, уверяю вас, Прусь заплатил мне копейки. Он надул меня...

Да, надул — каноник был уверен в этом. Когда год назад Прусь приехал к нему и попросил найти покупателя на полотна Ренуара, Сезанна, Ван-Гога и Эль Греко, отец Юлиан только захохотал. Он и забыл о картинах, когда-то небрежно брошенных Прусем на дно сундука. Но Прусь объяснил теперь, откуда у него полотна, и у отца Юлиана чуть язык не отнялся. Он почти год прятал сундук Пруся, и ни разу господь не надоумил его заглянуть туда. Хотя вряд ли он сумел бы определить, что это — оригиналы...

Они договорились с Прусем, что отец Юлиан получит двадцать процентов от суммы, вырученной за картины. Несколько раз Боринскому пришлось ездить в Москву, искать связи с дельцами черного рынка, пока, наконец, один знакомый спекулянт из комиссионного магазина не дал ему адрес своего московского напарника, а уже через того удалось связаться с Павлом Петровичем Вороновым.

Они уже въехали в город и приближались к Высокому замку. Каноника под присмотром оперативника оставили в дальней комнате. А Козюренко с Владовым уселись у телефона.

— Поражаюсь я вашей интуиции, Роман Панасо

вич. Были почти прямые улики против Сухановой с ее любовником и против Якубовского, а вы вышли на каноника... — сказал Владов.

Козюренко улыбнулся.

— Не интуиция, а опыт, — возразил он.

Мне кажется, вы сразу же догадались, что убил каноник, — продолжал старший лейтенант. — Козюренко посмотрел на Владова.

Хочешь знать, как я узнал, что именно поп убил Пруся?

— Если не секрет...

— Ну, какие же от тебя секреты? Откровенно говоря, первое сомнение зародилось у меня тогда, когда я узнал, что у каноника был приход в селе, расположенном в районе, где действовал отряд Войтюка. Но лишь сомнение, больше ничего, — подозревали же мы и Семенишина, и Якубовского, и Суханову с Григоруком...

Когда каноник доказал свое алиби, я подумал, что он действительно непричастен к преступлению. Но потом увидел у окна комнаты, где, как утверждает Боринский, он три дня пролежал больной, пожарную лестницу. Став на карниз, можно дотянуться до нее, спуститься и спрыгнуть вниз...

Я тоже обратил на нее внимание, — добавил Владов, — но она кончается почти на уровне второго этажа.

— Вот именно, — кивнул Козюренко. — Сперва и меня это сбило с толку. Но мое подозрение окрепло, когда я нашел под сиденьем поповского «Москвича» разовый талон на телефонный разговор с Желеховом.

Талон, купленный четырнадцатого мая, накануне приезда Пруся во Львов и его встречи с Юлианом Боринским в соборе.

Но ведь мы же выяснили, что каноник не использовал талон, — сказал Владов,с недоумением глядя на начальство Козюренко усмехнулся.

— Его погубила жадность, — объяснил он. — На Главпочтамте я узнал, что было продано два талона — оба на телефонный разговор с Желеховом. Каноник сомневался, удастся ли ему сразу же связаться с Прусем, и купил два талона. В тот же день пришел в епархиальное управление и заказал Желехов. Поговорил с Прусем и пригласил его во Львов, назначив встречу в соборе. Дело в том, что отец Юлиан был посредником между Вороновым и Прусем. Он вызвал Воронова во Львов и пообещал Прусю, что сведет его с антикваром. За определенное вознаграждение, конечно. Восемнадцатого мая в одиннадцать вечера каноник, как они и договорились во время встречи в соборе, приехал к Прусю, чтобы отвезти его к Воронову. В действительности же Боринский и не думал сводить их.