Страница 71 из 96
А еще девочки Джо Ромпеуэсос были убеждены, что молодой Элиас Андьета, с истощенным видом и мелодичным голосом, представлял собой женоподобного мужчину. И именно этот факт придавал всем спокойствие, когда приходилось раздеваться, мыться, а также разговаривать на любую тему в его присутствии, воспринимая последнего за одну из самих себя. Компания приняла ее настолько естественно, что Элиза, как правило, забывала о своей мужской роли, и лишь один Вавилонянин брал на себя смелость напоминать об этом девушке. Ведь сама же и взяла на себя задачу преобразовываться в это малодушное лицо мужского пола. Поэтому, находясь почти вплотную, наблюдала за ним, внося исправления в поведение, когда сидела, держа ноги вместе либо встряхивала короткими нечесаными волосами далеко не мужским жестом. Также обучал девушку чистить и смазывать свое оружие. Хотя нередко терял терпение, пытаясь воспитать в ней меткость: ведь при каждом нажатии на спусковой крючок, его новоявленный ученик неизменно закрывал глаза. Сам же нисколько не впечатлился Библией Элиаса Андьета, напротив, полагал, что тот использует книгу для оправдания собственных глупостей и держался мнения, что, если мальчик и не думал становиться проклятым проповедником, которому нечистая сила внушала бы различные глупости, то лучше бы посвятил себя кулинарному делу. Вот тогда и увидим, придут ли в голову человеку какие-то идеи, свойственные мачо. Ведь был едва способен подписать свое имя и читал-то с грехом пополам, однако ж, мысли о смерти никак не допускал. Говорил, что зрение уже подводит, почему и не удается толком разглядеть буквы, хотя был еще вполне способен выстрелить меж глаз насмерть перепуганному зайцу метров со ста. По обыкновению просил Чиленито прочесть вслух запоздалые газеты и эротические книги мадам Ромпеуэсос, и не столько из-за встречающихся там кулинарных отступлений, сколько ввиду романтического повествования, что никогда не оставляло его равнодушным. Меж тем речь в них неизменно шла о страстной любви представителей европейского дворянства и простолюдинок, а иной раз и наоборот: некая аристократка теряла голову по полнейшей деревенщине, однако человеку честному и гордому. В этих рассказах женщин всегда рисовали писаными красавицами, а ухажеры представали перед читателями неутомимыми в пылу мужчинами. На заднем фоне все сопровождалось вакхической сегидильей, представляющей собой строфу из четырех рифмованных стихов, хотя в отличие от прочих романов грубо эротического плана, продаваемых повсюду за десять сентаво, здесь можно было напасть на какой-то сюжет. Элиза читала произведения вслух, не выражая при этом ни малейшего удивления, словно сама заново пустилась во все тяжкие, в то время как, усевшись вокруг девушки, Вавилонянин с тремя голубками, преисполнившись удивления, все слушали и слушали. Эстер не принимала участие в подобных представлениях, потому что описания действий казались ей бóльшим грехом, нежели их непосредственное совершение. У самой же Элизы горели уши, однако же, не могла не признавать неожиданной элегантности, с какою были выведены все эти гнусности: мало того, некоторые фразы напоминали ей безукоризненный стиль мисс Розы. Джо Ромпеуэсос, кого какие бы то ни было вариации плотской страсти практически не интересовали, а подобные чтения, стало быть, лишь наводили скуку, самолично заботилась о том, чтобы ни одно таковое слово никоим образом не дошло до ушей Тома Без Племени. Ведь выращивала мальчика, чтобы тот стал главным индейцем, а не каким-то там сводником шлюх, говорила женщина, и, стремясь сделать из него настоящего мачо, также не разрешала малышу называть себя бабушкой.
- Ничья я не бабушка, черт бы тебя побрал! Я – Ромпеуэсос, ты меня понял, хитрый сопляк?
- Да, бабушка.
Вавилонянин, Злой, некогда уличенный в преступлении тип из Чикаго, пешком пересек континент задолго до начала золотой лихорадки. Говорил на языке индейцев и чем только ни занимался, чтобы заработать на жизнь, начиная с показа феноменов в бродячем цирке, где в скором времени как поднимал лошадь выше головы, так и таскал зубами груженный песком вагон, и заканчивая работой грузчиком на пристанях в Сан-Франциско. Там и обнаружила его мадам Ромпеуэсос и включила в состав каравана. Был способен трудиться за нескольких человек одновременно и, держа такого мужчину при себе, в бóльшей защите сама женщина уже не нуждалась. Вместе им было под силу напугать какое угодно число недоброжелателей, что, впрочем, на деле уже не единожды проявлялось.
- Тебе нужно быть сильным человеком, в противном случае, тебя просто сметут, Чиленито, - советовал он Элизе. – Ты не думай, что я сам был всегда таким, каким ты ныне меня видишь. Ранее я был таким же, как и ты, тщедушным и наполовину вялым существом, однако ж, взялся за гири и вот, взгляни, пожалуйста, на мои мускулы. И теперь практически все меня побаиваются.
- Вавилонянин, ты же ростом за два метра и весом нелегче коровы. Ни в жизнь не буду походить на тебя!
– Дело не в размере, дружище. Что принимается в расчет, так это яички. Возможно, я был большим испокон веков, но все равно надо мной посмеиваются.
- И кто же над тобой подтрунивает?
- Да все, вплоть до моей матери, покойся она в мире. Я расскажу тебе такое, чего никто не знает…
- Неужели?
- Ты ведь помнишь о Вавилонянине, Добром?… Так вот, ранее им я и был. Хотя последние двадцать лет я – Вавилонянин, Злой, и ты знаешь, сейчас мне, в любом случае, намного лучше.
Позорные голубки
В декабре на складчатые склоны горных хребтов внезапно опустилась зима, и множество шахтеров вынуждено было оставить свои принадлежности и разъехаться по деревням, ожидая наступления весны. Снег лег лишь жалким покровом на опустевший участок земли, сплошь пробуравленный известными своей алчностью муравьями, и оставшееся золото вновь пребывало нетронутым в тиши лона природы. Джо Ромпеуэсос вела свой караван в одну из небольших недавно образовавшихся деревень, расположенную вдоль Вета Мадре, где уже сняла барак, в котором намеревалась перезимовать. Продала самок мула, купила большую деревянную бадью для купания, организовала кухню, поставив две печки, раздобыла куски обычной ткани и сапоги из грубого сукна для своих людей ввиду необходимости всего этого в период дождей и холодов. По всему бараку начали скоблить грязь и развешивать занавески, выделяя таким способом комнаты, располагать кровати с балдахинами, зеркала в золоченой оправе и устанавливать пианино. Мадам тотчас отдала визит вежливости тавернам, магазину и кузнице, другими словами, всем имеющимся здесь центрам общественной деятельности. Что касается периодических изданий, деревня располагала новостным листком, отпечатанным древнейшим способом, который волей-неволей курсировал по континенту и к которому прибегла Джо, чтобы без обиняков объявить народу о своем деле. Помимо своих девочек женщина предлагала бутылки лучшего кубинского и ямайского рома, как сама их и величала, хотя, по правде говоря, все представляло собой скорее людоедское поило, способное круто изменить людские души, обратив те к книжкам «погорячее» и к паре игровых столов. Клиенты охотно посещали заведение. Был и еще один бордель, однако различные новшества всегда встречались на ура. Хозяйка другого учреждения выпаливала лукавую волну клевет по отношению к своим соперникам, однако ж, воздерживалась от открытого противостояния в этот замечательный для Ромпеуэсос и Вавилонянина, Злого день. В бараке можно было порезвиться позади импровизированных занавесок, потанцевать под аккомпанемент пианино и сыграть на значительные суммы под присмотром самой хозяйки, которая не принимала участия ни в драках, ни тем более в мошенничестве различного плана, что творилось под крышей ее заведения. Элиза видела, как за пару ночей мужчины расставались с доходом, заработанным за месяцы титанических усилий, после чего плакали на груди девочек, которые, собственно, и помогали тем беднеть.
Прошло не так много времени, а шахтеры уже успели привязаться к Джо. Несмотря на свой пиратский вид, у женщины как-никак было материнское сердце, которое обстоятельства этой зимы подвергли различным испытаниям. Внезапно разразилась эпидемия дизентерии, что повалила добрую половину населения, а некоторых и вовсе убила. Едва узнав, что кто-то уже лежит в смертельном трансе в одной из отдаленных хижин, Джо просила одолжить ей в кузнице пару лошадей и вместе с Вавилонянином пускалась во весь опор выручать несчастного. Обычно их сопровождал кузнец, замечательный по своим качествам квакер, хотя и порицавший деятельность этой бабищи, однако ж, всегда стремившийся прийти на помощь ближнему. Джо заставляла больного поесть, мыла человека, стирала одежду и утешала того, перечитывая по сотому разу письма от находившейся очень далеко семьи, а Вавилонянин и кузнец, тем временем, расчищали снег, искали, где бы взять воду, рубили дрова, аккуратно складывая их рядом с печью. Если человеку было совсем уж плохо, Джо заворачивала больного в одеяло, точно мешок, клала того поперек своего вьючного животного и везла к себе домой. И уже там женщины заботились о нем чуть ли не с профессионализмом медсестер, довольные тем, что, наконец-то, выпала возможность в полной мере ощутить себя самих добродетельными людьми. Но и многого они делать не могли. Так, приходилось обязывать пациентов выпивать литрами сладкий чай, чтобы окончательно не высохнуть, поддерживать их в чистоте, одетыми и в состоянии покоя, подпитывая надеждой, что, пропоносив, те облегчат душу, и, кроме того, окончательно пройдут приступы лихорадки. Кое-кто умирал, иные же неделями возвращались в этот мир. Джо была единственной, ловкой и обладавшей сноровкой женщиной, чтобы достойно бросить вызов наступающей зиме, в течение которой по-прежнему намеревалась посещать самые отдаленные хижины; только таким способом ей удавалось обнаруживать тела, уже давно ставшие похожими на некие хрустальные статуи. Но не все оказывались жертвами заболеваний, иногда отдельные представители стреляли себе в рот, потому что больше не могли терпеть заворот кишок, выносить мучительные одиночество и бред. В паре случаев Джо была вынуждена закрыть свое дело, потому что весь барак был устлан плетеными ковриками, а ее голубки, выхаживая больных, совсем изголодались. У «шерифа» деревни начиналась сильная дрожь, стоило ей появиться со своей голландской трубкой и потребовать помощи своим торопливым, несколько пророческим, голосищем. И никто был не в силах ей отказать. Те же самые мужчины, которые в сутолоке плохо отзывались о деревне, покорно выстраивались, готовые услужить. На ничего подобное больнице они не рассчитывали, ведь единственный врач сам давно загнулся, и совершенно естественно ей пришлось взять на себя задачу мобилизовать все возможные средства, стоило речи зайти о скорой помощи кому-либо. Счастливчики, которым та спасла жизнь, добровольно становились ее преданными должниками, и таким способом этой зимой удалось создать некую сеть нужных и полезных связей, оказавших ей поддержку и после пожара.