Коллекция профессора Стаха

Когда Балабана увели, Козюренко пересел на диван, вопросительно посмотрел на Шульгу.

— Ну и ну, — покачал он головой, — кажется, и много, а подумаешь — только ниточки…

Майор придвинул к себе клочок бумаги, на которой делал заметки во время допроса Балабана. Разговор записывали на плёнку, но Шульга по привычке не расставался с карандашом. Обвёл толстой линией какое-то слово и сказал, подытоживая:

— Теперь мы знаем точно, что Балабан совершил покушение на сержанта Омельченко. Это первое. После этого у него отбирает пистолет некий Семён. Возможно, самбист. Это второе. Потом Семён вместе с Балабаном обкрадывает квартиру Недбайло. Балабан получает свою долю, причём немалую — пять тысяч. Это третье. Через месяц этот же Семён убивает профессора Стаха и забирает часть его коллекции. Четвёртое. Мне только непонятно, почему Недбайло не заявил об украденных деньгах. Очевидно, потому, что сам приобрёл их нечестным путём.

— Этим Недбайло пусть занимаются обэхаэсовцы. А нам надо все силы бросить на поиски Семена. Завтра следует поинтересоваться в спортобществах всеми Семенами, занимающимися самбо. Это сделает лейтенант Пугач. А вас я попрошу пойти в сберкассу. Тринадцатого мая Семён получил в сберкассе, что на Главпочтамте, четыреста рублей и шёл в дом на центральной площади.

— В этом что-то есть, — пробормотал Шульга.

— Возьмите у прокурора разрешение и поинтересуйтесь вкладчиком, получившим тринадцатого мая четыреста рублей. Вот вам и Семён.

Омельян Иваницкий стоял в очереди на такси на остановке возле Смоленской площади.

Приезжая в Москву, он всегда испытывал сложное чувство духовной подавленности и в то же время какой-то раскованности. Город давил его своими масштабами. Раздражали людские потоки, рёв автомобильных моторов на проспектах.

Но, с другой стороны, именно эта безграничность человеческого моря придавала ему и уверенности, приглушала острое чувство опасности, иногда мучившее в родном городе. Там все время казалось, что уже напали на его след, что вот-вот позвонят ночью или же, вежливо остановив на улице, предложат сесть в машину…

А тут никому нет дела до Омельяна Иваницкого, тут можно позволить себе кой-какие вольности. Правда, в этот свой приезд в Москву Иваницкий пока что ничего не позволил себе, хотя ему и хотелось позвонить нескольким знакомым девушкам. На сей раз у него было очень серьёзное дело…

Иваницкий немного нервничал. Получил командировку на семь дней, прошло уже шесть, а он все ещё нащупывал связи с нужными людьми, боясь даже намекнуть на подлинные масштабы операции. Только сегодня утром один знакомый дал ему телефон и адрес какой-то Марины Алексеевны Яковлевой, которая должна была свести его с нужным человеком.

Иваницкий сразу позвонил Марине Алексеевне. Сказал, что обращается к ней по рекомендации Юзефа Тадеевича, и та ответила, что в шесть будет ждать его.

Наконец подошла машина, и Иваницкий назвал адрес. В район Кунцева, — когда-то там был чуть не край света, а теперь это в черте города.

Такси мчалось по широким московским улицам, а Иваницкий — с тревогой думал о встрече, которая должна была состояться. Его предупредили, что разговаривать придётся с молодой женщиной, что она красива и эксцентрична. И это особенно беспокоило. Разговоры с женщинами всегда немножко пугали его. Он знал, что не вызывает у них симпатий, и поэтому волновался.

Лифт поднял его на шестой этаж комфортабельного кооперативного дома. Иваницкий позвонил, но ему долго никто не открывал. Было, правда, такое ощущение, будто кто-то пристально разглядывает его в глазок.

Наконец дверь открылась, в щель выглянула женщина.

— Вы к кому?

— Марина Алексеевна здесь живёт?

— Это я.

— Меня рекомендовал Юзеф Тадеевич… Я звонил вам сегодня.

Брякнула цепочка, и дверь распахнулась. Иваницкий вошёл в прихожую, с любопытством разглядывая хозяйку. Она и правда была молода и красива.

Они прошли в просторную комнату.

Марина Алексеевна кивнула Иваницкому на кресло, сама принялась возиться у бара. Хозяйка поставила на журнальный столик перед гостем бутылку коньяка и наполнила рюмки.

— Юзеф Тадеевич сказал мне, — сухо начал Иваницкий, — что вы интересуетесь иконами…

— Давайте сначала немножко выпьем, — игриво сказала Марина Алексеевна, — а потом уже поговорим о серьёзных делах, У меня сегодня алкогольное настроение. К тому же Юзеф знает своё дело, и если уж рекомендует он!.. — Марина Алексеевна улыбнулась.

Иваницкий не понял, то ли это дань уму Юзефа Тадеевича, то ли признание его, Иваницкого, деловой весомости. На всякий случай заявил несколько надменно:

— Я, правда, не знаю, сможете ли вы удовлетворить мои интересы. Речь идёт о достаточно большой сумме…

— Не беспокойтесь, — махнула рукой хозяйка. — У нас хватит денег, чтобы купить и не такую мазню. Но не надо сейчас об этом. Выпьем.

Она поставила долгоиграющую пластинку, выдавила в свою рюмку пол-лимона, выпила все, не поморщившись и не закусив, одним духом и закурила ароматный «Кент». Улыбнулась и снова наполнила рюмки.

Потом, анализируя своё поведение в гостях у Марины Алексеевны, Иваницкий очень упрекал себя: ведь держался как последний дурак, — должно быть, сразу опьянел. Он закурил из хозяйкиной пачки и зачем-то начал рассказывать о вчерашней встрече с известным художником. Омельян Иванович и правда встречался с ним. Его познакомили с мэтром, назвав «нашим коллегой». Известный равнодушно, едва взглянув, пожал ему руку, и это задело за живое Иваницкого. Он мысленно перебрал последние произведения мэтра, придумывая им язвительные характеристики. Но теперь хвалился, что высказал все это мэтру прямо в глаза. Московские коллеги, мол, были страшно довольны, что он утёр нос маститому. Марина Алексеевна кивала головой и подливала ему в рюмку, Омельян чем дальше, тем выше поднимался в собственных глазах. А долгоиграющая пластинка все вращалась, звучала нежная интимная мелодия, и Марина Алексеевна, очевидно проникшись уважением к Омельяну, вдруг назвала его на «ты» и пригласила потанцевать.

Она так и сказала: «Я люблю танцевать с красивыми мужчинами», и Иваницкий не мог не согласиться с ней: что-то в нем все-таки есть…

Вдруг он подумал: наплевать на все, когда рядом такая удивительная женщина… Очевидно, Марина думала иначе, потому что она поправила причёску и сказала:

— Сейчас придёт один человек. С ним и решим ваши иконные дела…

Но Иваницкий был настроен на лирический лад.

— Зачем нам третий? — просюсюкал он.

Марина оттолкнула его.

— Не будь остолопом. Я же говорю: сейчас придёт Павел Петрович. С ним и договоришься.

— А я думал, что буду иметь дело… — несколько растерянно сказал Иваницкий.

— Со мной? — обернулась Марина. — Нет, я только познакомлю тебя с Павлом Петровичем. Кстати, — в её голосе зазвучали бархатные интонации, — я беру двадцать процентов.

— Каких двадцать процентов? — не понял Омельян.

— Не придуривайся, мой милый. От общей суммы сделки.

Иваницкий позеленел.

— Больше чем шесть процентов ты не получишь, — решительно сказал он.

— Будь здоров, милый… — указала красивым длинным пальцем на дверь. — Чао.

— Если б ты знала, во что выльются эти шесть процентов, то прикусила бы язык.

— Все так говорят…

— Сколько же ты собираешься заработать на мне?

— Вообще меньше тысячи я не беру. А с тебя? — смерила она Иваницкого острым взглядом. — С тебя тысячи полторы…

Омельян сел напротив Марины, нагло положил ногу на ногу так, что носок туфли очутился чуть ли не перед её носом.

— Шесть процентов составят приблизительно такую сумму только от одной иконы.

— Десять процентов, — настаивала Марина.

— Хорошо, семь. И ни копейки больше!

— Ладно. Семь так семь! — Марина потянулась к коньяку. — Хочешь выпить?

— А сколько ты берёшь с этого?.. — щёлкнул пальцами Иваницкий. — С Павла Петровича?

— Платит клиент, — ответила Марина. — У нас с Павлом Петровичем свои расчёты.