Страница 97 из 110
Однако старцы приметили: уж больно легко согласился Сафроний. Даже путного слова против не вымолвил, но в глаза не посмели сказать.
Скит зашумел, зашевелился, словно потревоженный улей. На призывный звон колокола к часовне бежали люди. Старец–городничий шнырял по кельям и службам, наблюдая, чтобы собрались все. Часовня наполнилась народом. От дыхания двух сотен человек стало душно.
Появился Сафроний, окруженный соборными старцами. Красная лысина большака покрылась потом, седая бородка заметно тряслась. Он поднял руку. Многоустый шепот затих.
— Братья и сестры, — срывающимся голосом спросил Сафроний, — все ли здесь?
— Все, — послышалось с разных сторон. Большак истово перекрестился и, запинаясь, начал молитву.
— Вершите, отцы, — окончив и поклонившись на все стороны, сказал он соборным старцам, — не мешкайте.
Городничий, стоявший у двери, задвинул засовы. В мертвой тишине забрякали ключи. Другие старцы наглухо закрывали тяжелыми бревенчатыми щитами окна, для крепости закладывали их брусьями. В часовне не стало дневного света. Дрожащие огоньки лампад и свечей едва освещали застывшую толпу и лики святых на темных иконах.
Когда старцы стали раскладывать в моленной смолье и сено, толпа не выдержала, загудела; раздались истерические вопли, женский плач и стенания.
Люди поняли — готовится гарь. Мужики из трудников в смертной тоске рыскали глазами по всем углам, подумывая о спасении.
— Братья и сестры, — выступил вперед старец Амвросий, — близки слуги антихристовы. Постоим за древнее благочестие! — Он преобразился, глаза его пылали страстным огнем. Круто и властно держал он себя. — Очистимся огнем, братья и сестры, обретем царствие небесное!
Высокий и худой, как шест, с горящими глазами, в длинной белой рубахе, старец был страшен. Но его неподдельная страстность захватывала людей. Амвросия стали слушать. Вопли и стенания утихли.
А в закутке, скрывшись от взоров, шептались двое.
— Сдается мне, — говорил старец Аристарх, — крутит большак. В речах путается, словно другое что в мыслях.
— Гнус! Отца родного за гривну продаст Сафроний, — злобно ответил другой старец. — Уйдет от гари, как бог свят, а нам помирать.
— Следить за ним надо, глаз не спускать. Куда он, туда и мы, глядишь, живыми выйдем.
— Идут слуги антихристовы, — бесновался с амвона Амвросий, — идут, идут звери лютые. Возлетим с огнем на небо, спасемся, братья и сестры! За двоеперстное сложение, за молитвы святых животы свои отдадим!
В молельне раздались всхлипывания, сдерживаемые рыдания женщин. Мужики глядели дико, словно затравленные звери.
— Вижу, разверзлись стены, — подняв руки кверху, вопил Амвросий, — вижу огонь и дым великий. Народу множество в белых ризах, — закатив глаза, он затрясся в неистовстве, — вижу врата небесные в сиянии райском и народ, восходящий в небеса.
Амвросий упал на колени.
— Молитеся, братья и сестры!
Крестясь, люди шумно повалились на деревянный пол часовни, забились в истерике женщины.
— Вяжу еще, — продолжал выкрикивать Амвросий, — закрылись двери небесные, впустив праведников. Горе грешникам, кои спасение нечестивое обрести восхотят, в огонь и дым с небес будут свергнуты.
Плач и стенания усилились. Рыдая, ломали в отчаянии руки женщины. От смрада и копоти лампад, одуряющего запаха воска все закрутилось, завертелось в глазах. Казалось, ожили бородатые святые на темных иконах, зашептались, закивали головами…
Степан с товарищами долго стучались у ворот скита. Все было мертво и тихо. Вконец мужикам надоело.
— А что, ребята, не махнуть ли нам через забор? — поглядывая на высокий частокол, спросил Малыгин.
— И то правда, — согласился Яков Рябой, — давай, мужики, кто помоложе.
Охотники нашлись. Приложив к забору бревно, двое мужиков разом перемахнули во двор. Открыв ворота, они впустили остальных. Во дворе было пусто.
— Эх, святые отцы и матери, куда вас черт унес?! — не на шутку всполошился Степан Шарапов.
Мужики обыскали все постройки и, не встретив ни души, разводили руками.
— Словно ветром выдуло, — удивлялись они.
— В церкви заступники наши, — крикнул Малыгин, — заперта церковь. Однако внутри шум слышен, будто пчелы в улье гудят. — Он нагнулся, приложив ухо к дверям.
Петряй торкнулся в дверь, но ответа не получил. — Постучать разве еще, — как–то нерешительно протянул Яков Рябой. — Да как тревожить людей — молитвы богу возносят.
— Негоже людей тревожить, — отозвались мужики, погоди малость. — В скиту они заметно робели.
— Коней без призору бросили, полоумные, — с укоризной заметил Малыгин, глядя на два пустых воза у ворот. Лошади, понурив головы, переминались с ноги на ногу.
Ямщик подошел к коням.
— Хорош, — сказал он, оглаживая вороного жеребца, — хоть сейчас в тройку. Любой купец не побрезгует, хорош, слова нет.
Потянулись мужики. Обступив лошадей, они долго по косточкам разбирали их достоинства и недостатки. Но и лошадей надоело смотреть, решили отдохнуть.
Вечерело, солнце клонилось к лесным вершинам.
Степан дважды ходил к церкви стучаться.
— Неладно здесь что–то, — беспокоился он. — Ежели народ в церкви, почему не отзовется? И в службе долгота.
— А ты дубину возьми, сподручнее, — посоветовал Петр. — Дубиной ежели по двери ахнешь, глухой услышит. Греха не бойся, не то бывает.
— Попробуй, Степан, — согласился кто–то из мужиков, — что время тянуть.
— Жрать охота, ажно животы подвело. Все скопом снова собрались у часовни. Степан взял в руки палицу.
— Перекрестись, мореход, — посоветовал Гневашев, — перекрестись, греха меньше возьмешь. Истинно так!
Степан перекрестился и три раза бухнул дубиной в дверь. Мужики затаили дыхание.
— Кто здесь и чего вам нужно? — раздался приглушенный голос из церкви.
— Царские люди, — во благо соврал Степан, — по делу, игумена вашего надо.
— Отойдите, слуги антихристовы, — раздалось в ответ громко и повелительно, — оставьте нас, или мы сгорим!
Мужики с испугом глядели друг на друга.
— И сгорят, убей меня бог, сгорят! — рявкнул волосатый Арефа и снял шапку. Степана вдруг осенило.
— Думают, дураки, мы скит разорять пришли. Святоши заумные, дьяволы! — ругался он. — Упредить надо, кто мы И снова в дверь посыпались удары.
— Отцы святые, — взвыл Шарапов не своим голосом, — крестьяне мы, за древнее благочестие стоим, отопритесь бога ради, отцы святые!
В церкви все замерло. Прислушавшись, Степан еще с большей силой затарабанил в двери.
— Перепугаем старцев до смерти, — остановил Степана Малыгин, — и в самом деле сожгутся.
Неожиданно раздалось многоголосое громкое пение. Пели похоронное, берущее за душу.
Мужики застыли, открыв рты и выпучив глаза. Стало страшно.
— Дым! — в ужасе завопил Малыгин, указывая на стены церкви.
Из волоковых окон валил густой дым, клубами уходя в небо.
— Наташенька, голубка милая! — дико закричал Степан. — Ломай двери, братцы, разбирай стены!
— Со святыми упокой, — словно в ответ, донеслось из церкви.
Опомнясь, бросились с топорами мужики. От многих рук подались толстые бревна стен, затрещала тяжелая дверь.
Но огонь в церкви быстро разгорался. Длинные языки пламени лизали тесовую крышу, пламя охватило купол.
С ликованием мужики вытащили из стены первое бревно. Но радость была преждевременной: из провала посыпалась щебенка. Святые отцы церквушку ладили крепко, в две стены, закладывая между ними камнем.
Пение в молельной прекратилось. Теперь кричали страшно, дико. Запахло жареным мясом.
Бросив бесполезную работу, мужики кинулись к двери и, словно тараном, вышибли ее. Огонь и дым вырвались из церкви. Поливая друг друга водой, мужики храбро кинулись в полымя. Длинными баграми вытаскивали человеческие тела, кучей лежавшие на полу. Те, что лежали сверху, обгорели, обуглились, а внизу — задохнулись от дыма.
В наступившей темноте ярко пылала церковь.