Человеческая гавань

Таким образом, их любовь никогда не была случайной, спонтанной. Нежные, ласковые прикосновения, улыбки с намеком. Это могло длиться несколько дней, пока они оба не понимали с тихой и непреложной уверенностью, что пришло подходящее время.

И тогда они отправлялись в спальню, всегда в спальню Анны — Греты, потому что там кровать была шире. Они зажигали стеариновую свечку и раздевались. Анна — Грета раздевалась стоя, а Симон садился на край кровати, чтобы снять брюки и носки.

Реже и реже все у них получалось как надо. Анна — Грета ложилась рядом с ним, любимая и желанная, и даже это особенно не помогало. Он целовал ее, ласкал, но все равно все шло не так, как хотелось бы.

Угасающая эрекция была его головной болью в течение уже многих лет, а теперь эта проблема обострилась. Порой ему казалось, что он занимается любовью в последний раз. Симон начал даже подумывать о «Виагре», но до таблеток у него как — то руки не дошли.

Иногда все шло как надо. Они ласкали друг друга, нежно и ласково. Анна — Грета, склонясь над Симоном, сосала его член, наблюдая, как тот пытается подняться. Если член реагировал активно, то Анна — Грета продолжала, пока Симон не кончал. Но чаще всего это были просто приятные ласки, не приводившие ни к какому результату.

Симон думал, что это своеобразная ирония возраста — то, чего ему больше всего хотелось, у него не получалось. Он чувствовал себя старым, неуклюжим и каким — то скрипучим. Иногда ему мерещилось, что он слышит скрип и скрежет своего тела, когда лежит на кровати рядом с Анной — Гретой.

С каждым годом их любовные утехи требовали все больше и больше времени, но в конце концов случилось чудо. В тот день он почувствовал, как у него по спине начинает разливаться тепло, как оно переходит в плечи, в руки, которыми он ласкал Анну — Грету, и она улыбнулась, а его ласки стали более страстными и нежными.

Он чувствовал себя необыкновенно легко, он плавал в волнах наслаждения. Анна — Грета касалась его тела, и это будило в нем самые разнообразные чувства. Он был готов дать волю всем своим желаниям.

Симон обхватил бедра Анны — Греты, и они начали двигаться навстречу друг другу. Казалось, в мире остались только он и она.

Симон старался продержаться как можно дольше. Никогда еще их уже немолодые тела не двигались так слаженно, и никогда то, что они делали, не было наполнено таким смыслом. Они обманывали время, и оно уступало, когда Симон ласкал Анну — Грету горячими чуткими пальцами.

Они не осмеливались менять позу, с тех самых пор как Симон двумя годами раньше сломал ребро. Они лежали и шептали друг другу слова любви, став единым целым.

Анна — Грета спала. Симон лежал рядом и смотрел на нее. Ее рот провалился — перед сном она вынула вставные зубы. Но все равно она казалась ему красивой, самой красивой из всех женщин, которых он знал.

Глаза двигались под тонкими веками, — должно быть, ей снился сон. Глубокие морщины у рта напряглись, как будто она принюхивалась к чему — то во сне.

Кто ты?

За окном начался сильный ветер. Тень легла на лицо Анны — Греты, и его выражение изменилось. Такого лица у нее он еще никогда не видел. Прошла секунда, и оно стало другим — как раньше.

Кто ты?

Пятьдесят лет они вместе, и он, казалось, все о ней знает. Знает ее привычки, пристрастия, увлечения. Не знает лишь того — кто она такая? Она часто рассказывала ему о себе, он был с ней почти треть ее жизни, он прекрасно знал, как она будет реагировать практически в любой ситуации, но он никак не мог отделаться от мысли, что он не знает — кто же она такая?

Может, они и были близки друг другу, но ведь, например, он не рассказал ей про то, что владеет Спиритусом? Он никогда не рассказывал ей о том, кого так бережно хранит в спичечном коробке. Так что и у него были от нее секреты.

А почему я никогда ей этого не рассказывал? Что мне мешало? Почему?

Он не знал. Что — то говорило ему, что про это не следовало рассказывать, и все.

Симон глубоко вздохнул и повернулся к краю кровати. Для того чтобы сесть, ему потребовалось некоторое усилие. Если, когда они занимались любовью, ему казалось, что его тело стало на тридцать лет моложе, то теперь — то уж оно точно стало на тридцать лет старше. Суставы болели и не гнулись.

Осталось уже не так много.

Симон натянул на себя носки, кальсоны и брюки. Так он думал уже многие годы всякий раз после того, как они занимались любовью. Но время шло, а он все еще справлялся. Пока еще.

Он натянул майку и рубашку, погасил свет и вышел из комнаты. Держась за перила, он осторожно спустился вниз по лестнице. Половицы в этом старом доме скрипели почище его суставов. Ветер стал сильнее, начался почти настоящий шторм, и Симон решил пойти взглянуть на лодки.

Симон взял рубашку, небрежно брошенную на кухонный стул, натянул ее и открыл входную дверь. Сильный порыв ветра рванул дверь у него из рук, и Симону потребовалось несколько секунд, чтобы справиться с ней и закрыть. Затем он обхватил плечи руками и поспешил к своему дому.

Шторм был сильнейший. Громадные березы грозно нависли над домами. Если хоть одна из них упадет, то ущерб будет значительным. Когда дул ветер, Симон подумывал о том, что надо бы их спилить, но едва ветер переставал, как он забывал о березах, отдавая себе отчет в том, что это была бы слишком большая работа, на которую у него могло не хватить сил.

Симон повернулся к морю, северный ветер ударил его в лицо. Маяк на Ховастене мигал вдали, а море…

…море…

Что — то в нем как будто высвободилось, вырвалось и теперь носилось на свободе.

…море…

Симон попытался ухватиться за что — нибудь, чтобы удержаться на ногах. Под руку ему попалась ветка яблони. Оставшееся яблоко сорвалось и с глухим стуком упало на землю.

…упало…

Ветка согнулась, когда Симон повис на ней всей своей тяжестью, и он опустился на траву. Ветка выскользнула из его руки и ударила его по щеке. Щеку обожгло, и он упал на спину. Казалось, внутри что — то лопнуло, и он почувствовал себя больным и разбитым. И слабым. Очень слабым.

Ветер рвал ветки яблони, Симон лежал на спине и смотрел в небо. Звезды мигали сквозь листву, и сила уходила из него.

Я не в силах. Я ничего не могу. Я совсем слабый.

Он долго лежал на траве. Звезды продолжали светить, ветер продолжал дуть с прежней силой. Симон попытался подвигать рукой. Она не слушалась, и он решил немного отдохнуть. Ему было лучше, но все — таки слабость еще чувствовалась.

Симон встал на колени, а потом поднялся на ноги. На ветру его шатало. Одна рука ощущалась как — то странно. Когда он бросил на нее взгляд, то увидел, что по — прежнему держит яблоко. Он отпустил его и на дрожащих ногах двинулся в сторону дома.

Что — то случилось.

Когда Симон дошел до своей двери, то оглянулся на причал. В темноте разглядеть что — либо было довольно трудно, но все же ему показалось, что лодка лежит на месте, где ей и следовало. Пристань выдерживала и не такое. Разумеется, случись что с лодкой, Симон ничего сделать бы не смог, но все же отлично, что он удостоверился — лодка на месте.

Он вошел и зажег свет, сел за кухонный стол и стал глубоко дышать. Он пытался привыкнуть к мысли, что он все еще жив. Он был полностью убежден, что он умрет. Упадет там, под яблоней Анны — Греты, и умрет. Да, это было бы не весело.

Но нет, все вышло не так. Совсем не так…

Одна мысль не давала ему покоя. Из ящика кухонного стола он достал спичечный коробок и открыл его. Его подозрения лишь укрепились.

Насекомое было серым. Прежде оно было ярко — черного цвета, черная кожа была яркой и сухой, теперь она стала серой, пепельно — серой и какой — то мертвой. Симон выдохнул, набрал слюны и плюнул на него. Насекомое задвигалось, едва слюна попала на его кожу, но не особенно интенсивно. Оно явно чувствовало слабость.

Как и я…

Шторм продолжал бушевать за окнами. Симон сидел и смотрел в коробок, пытаясь хоть что — то понять. Кто же на кого влияет: он на Спиритуса или Спиритус на него? Кто виноват? Кто из них двоих?