Страница 6 из 13
По мере того, как Мишкин произносил эти слова, кровь заливала его щеки, лоб, все его лицо. Сам того не чувствуя, он дрожал всем телом. С нечеловеческой силой сжав руки Трубникова, он, казалось, насквозь прожигал его поистине страшным взглядом.
И Трубников, цепенея от ужаса, смотрел остекляневшими глазами на «графа Монтекриста» и, не слыша собственного голоса, бессмысленно повторял:
— Охраню… охраню… охраню…
«Граф Монтекрист» покинул город на рассвете. Он и сам еще не знал, куда идти и как связаться с партизанским отрядом, но был уверен, что рано или поздно разыщет его и найдет в нем себе место.
С детских лет ему хорошо были известны все окрестности, все проселочные дороги и большаки в этих родных ему краях.
В первый день «граф» прошел километров тридцать и к вечеру остановился на ночлег в одной деревушке. Разговор с женщинами, оставшимися в деревне, не дал никаких результатов в смысле выяснения местонахождения партизан. В ответ на его осторожные расспросы бабы только угрюмо отмалчивались или коротко отнекивались.
Чувствовалось, что они ему не доверяют и ничего не скажут.
— Не верите! — вздохнув, сказал бабам «граф». — Эх, не видите, дуры, что за человек перед вами… Думаете, я для фрицев узнать хочу?
— Зря ты, сынок, осерчал, — произнесла, одна из баб, совсем уже пожилая женщина. — Ничего мы знать не знаем и ведать не ведаем. А что дуры мы, так это уж верно, что дуры. И вовсе темный народ.
Бабы засмеялись и ушли.
«Граф» понял, что толку от них не добьется. Тогда он решил порасспросить стариков. Встретив у околицы какого-то столетнего деда, он любезно угостил его табачком и присел рядом с ним на бревне.
— Что, дедушка, — спросил он, — сыновья-то, небось, фронте? Один остался?
— Снохи есть, — коротко ответил дед, обходя таким образом вопрос о сыновьях.
— Ну а сыновья-то все-таки где же? — не унимался «граф». — В армии или еще где?
Дед прищурился, внимательно посмотрел на «графа » и, подумав, ответил:
— Известно где! В почтовых ящиках…
— Где? — удивился «граф».
— В почтовых ящиках, — повторил старик. — Николай был в почтовом ящике нумер 5562, Сергей — в ящике нумер 5678, п Иван — в нумере 4126. Так и шли по нумерам. Не один мои сыны — во всем колхозе так. Ну, а теперь, как припер в наши места герман, так и писать стало некуда
— Некуда, а номера вот помнишь, — подмигнул ему «граф». — На всякий, видно, случай.
Дед еще раз метнул в «графа» острый, внимательный взгляд и спокойно сказал:
— А что ж — нумер не конь, овса не просит. Что ж его забывать! Может, когда и сгодится… Наше дело темное. Мы в политике не разбираемся — что, как и к чему. Кто его знает?.. Может, и сгодится…
Разговор как будто начинал клеиться. После нескольких фраз о погоде, о фрицах, о земле и прочих делах «граф» дипломатично свернул на партизан.
— Да что и говорить, — сказал он. — Немцу, конечно, тут не житье. Мужики не дадут. К слову сказать, партизаны, это, дед. тоже, небось, — не таракан начихал. Говорят. они здорово в ваших местах орудуют
— Не слыхал, — коротко и сухо ответил дед — Однако мне и в поле пора. Благодарствуйте за табачок.
Старик поднялся и ушел.
«Граф» тоже встал и, сплюнув от досады, пошел дальше. Потянулись опять поля и овраги, проселки и перелески, а «граф» все шел и шел вперед.
Наконец пошли лесистые места. Свернув с проселка, «граф» углубился в лес. Уже начало темнеть, и он то и дело спотыкался о кучи хвороста, о коряги и старые пни. А лес становился все мрачнее, все гуще, все непроходимее. Пахло смолой, прелыми листьями и грибами. Чертовски хотелось выспаться и отдохнуть. Но никаких признаков жилья не было и в помине Вокруг сплошной стеной стоял темный и таинственный, словно в сказке, лес.
А осенняя ночь уже давала себя чувствовать. Лесная сырость захлестнула «графа» скользкой, холодной волной. Он решил закурить и, присев на пень, стал крутить «козью ножку». Тревожно перешептывались о чем-то высокие сосны, склоняясь друг к другу своими верхушками. С мягким шорохом скользили рядом, совсем близко, какие-то шустрые зверьки. Где-то неподалеку тяжело вздыхало и хлюпало лесное болото. Иногда сильные порывы ветра раскачивает деревья, и они издавали глухой стон.
Скрутив «козью ножку», «граф» чиркнул спичкой и закурил. Внезапно его обхватили сзади чьи-то сильные руки.
— Ни с места! — повелительно произнес мужской голос. — Далёко ли, сокол, пробираешься?
— Сначала руки отпусти, дьявол, совсем вывернул, — ругнулся «граф», — а потом спрашивай.
В эту минуту, словно из-под земли, выросли еще двое «Графу» связали на спине руки и повели его какими-то звериными тропами по валежнику, сквозь чащу, через балки и овраги. Потом завязали ему глаза, хотя и так ни зги не было видно, и повели дальше.
Наконец пришли. Мишкина развязали и посадили на скамейку. «Граф» расправил затекание руки и, с трудом привыкая к свету, огляделся вокруг. Он находился в землянке, освещенной керосиновым фонарем. Несколько человек сидело за столом, но лиц их «граф» в первую минуту не разглядел.
— Провались я на этом месте, если это не «граф Монтекрист»! — воскликнул один из сидевших за столом.
Обернувшись на его голос, «граф» ахнул от удивления: перед ним сидел начальник гормилиции товарищ Быстрых.
Нельзя сказать, чтобы товарищ Быстрых пришел в восторг, увидев «графа Монтекриста». Старая неприязнь к «акуле уголовного мира» дала себя знать. Подвергнув «графа» тщательному допросу, чтобы выяснить, откуда, каким путем и с какой целью он здесь появился, товарищ Быстрых пошел к командиру партизанского отряда, бывшему секретарю Энского горкома партии товарищу Т., с докладом.
Разумеется, товарищ Быстрых не преминул соответствующие образом охарактеризовать «графа», сообщить, сколько раз он судился, и разъяснить, насколько это «в корне отпетая личность».
— Считаю своим долгом доложить, — говорил товарищ Быстрых, — что это неисправимая и социально-опасная личность. Преступного полета птица.
К удивлению товарища Быстрых, эти яркие краски не произвели должного впечатления.
— Говоришь, озорной? — задумчиво произнес командир отряда. — Это хорошо, что озорной. Таких нам и надо: тихони здесь ни к чему…
— Боюсь, не доставил бы этот фрукт нам хлопот, — стоял на своем товарищ Быстрых. — Вот чего я опасаюсь.
— А ты не опасайся, — улыбнулся командир. — Ничего, человека из него сделаем. И, между прочим, прошлого ему не вспоминай. Не обижай парня… А сейчас приведи его ко мне.
Пожав плечами, товарищ Быстрых пошел За «графом» и вскоре доставил его к командиру. Тот принял «графа» как ни в чем не бывало и сделал вид, что вовсе о нем ничего и не знает.
— Как твоя фамилия, землячок? — спросил он.
— Мишкин, — ответил «граф», с интересом разглядывая худощавое, строгое лицо командира и его внимательные, зоркие глаза.
— Давно из города?
— Вчера вышел.
— Ну, что там новенького?
— Особых новостей чет. Фрицы лютуют. Вчера молебен устроили…
И «граф» рассказал обо всем, что произошло в церкви. Командир выслушал его с большим вниманием.
— Молодец поп! — с искренним восхищением произнес он, узнав о проповеди отца Евтихия. — Надо будет взять его под защиту. Ну, а пока надо гостя накормить и устроить на отдых. Позовите мне нашу хозяюшку!
Быстрых вышел и через несколько минут вернулся с высокой, стройной девушкой.
— Слушаю, товарищ командир, — произнесла она певучим, спокойным голосом, и «граф», услыхав этот голос, вскочил с места и уставился на девушку широко раскрытыми глазами.
— Галя! — взволнованно воскликнул он.