Затишье

— Вас, вероятно, в первую очередь интересуют ваши бывшие товарищи, не так ли? Я сейчас извлеку из ящика их карточки, и вы сразу будете в курсе дела. После обеда, часам к трем, приглашаю вас на чашку кофе. Тогда и поболтаем. А теперь…

— Простите, если я задам вам вопрос, не относящийся к нашему разговору. Но вопросы общего порядка на первом плане, не правда ли? Вам известно, что там, наверху, дело кончилось разрывом?

— Ах, боже ты мой! Вчера во всех отхожих местах только об этом и болтали. Основной состав делегации, правда, возвращается в Петроград — за получением новых инструкций, как говорили у нас в офицерском собрании. Но секретарь, переводчики и целый штаб военных экспертов с орденами и погонами остаются. Делегация непременно вернется, ну а противники тем временем останутся каждый на своих позициях — и русские, и мы. Конечно, вести такого рода переговоры — не то что собирать ежевику, а ведь даже ежевика, и та с шипами. Но генерал Клаус обладает и гибкостью, и твердостью.

— Слава богу, — вздохнул Бертин.

— А теперь слушайте, молодой человек! — и он повернулся к писарю, сидевшему за пишущей машинкой. — «Юргенс, Генрих, Кюстринского запасного батальона, рождения 1888 г., сентября 9-го дня, в городе Альтона. Туберкулез правого легкого, рассеянные каверны. Желательна новая рентгеноскопия. Перевести в туберкулезный госпиталь в Беелице или в Герберсдорфе — по указанию виленского тылового лазарета, терапевтического отделения. Не исключается восстановление профессиональной работоспособности, каковую цель следует себе поставить».

Вернер Бертин кивнул, глядя в пространство.

— «Науман, Игнац Макс, Кюстринского запасного батальона, рождения 1900 г., февраля 2-го дня, в городе Берлине. Лопнула левая барабанная перепонка, нарушен орган равновесия, обследовать соответствующий нервный центр в виленском тыловом лазарете, в нейрологическом отделении. Умственно неполноценен. По излечении рекомендуется демобилизовать. Вполне пригоден для работы на военных заводах. Тот факт, что он был призван и направлен в действующую армию весною 1915 года, может быть оправдан только чрезвычайными обстоятельствами того времени». Точка, — заключил врач.

— Это сослужит службу бедному парню, — сказал Бертин и поднялся. — Большое спасибо, господин старший врач. В Мервинске доктор Познанский сделает все необходимое, в случае если Науману пришьют «государственную измену». Его товарищ Юргенс вчера вечером слышал его показания и готов выступить в качестве свидетеля. Что касается унтер-офицера Клоске из штрафного батальона, то я надеюсь, господин старший врач, уж раз вы так любезно пригласили меня, многое узнать о нем сегодня.

— Прекрасно, — сказал доктор, подавая ему руку. Бертин стал во фронт, щелкнул каблуками и вышел.

Глава четвертая. Слава тебе в венке побед

Бертин долго слонялся по развалинам Брест-Литовска: заглядывал в дыры подвалов, рискуя жизнью, проникал в современные многоквартирные дома; отведав обещанных ефрейтором Мау свиных рубцов с бобами, он отдохнул на своей койке в общежитии для приезжих солдат и ровно в три явился к доктору Вейнбергеру. И кто же сидел у него с сигаретой в руке за чашкой черного кофе?

— Господин обер-лейтенант! — удивленно воскликнул Бертин. — Вот это сюрприз! Что вас привело сюда — случай или судьба?

— Ни то, ни другое, — рассмеялся Винфрид. — Познанский, Понт и благословенный телефон. Ведь крепость кишмя кишит переводчиками, ординарцами и всяким людом, мне вряд ли удалось бы поговорить с вами наедине. Ну а здесь у нас ангел-хранитель в белом халате — доктор Вейнбергер. Его приемная — остров блаженных, а если не блаженных, то взыскующих мира.

Старший врач заказал еще кофе, нашлась у него и «офицерская» сигара для Бертина. Доктор Вейнбергер казался веселее, чем утром, — транспорт легких больных был составлен, солдат поздно вечером погрузят в вагоны импровизированного поезда-лазарета, и он медленно потянется из Мервинска в Вильно; локомобилей и осей у нас не слишком много, и поэтому раненых транспортируют главным образом ночью. Юргенсу поручено поместить маленького беспомощного Наумана под какую-нибудь крышу и оставить его в распоряжении военно-полевого суда, который с помощью Бертина снимет с него нелепое обвинение в государственной измене.

— Вам, может быть, придется еще остаться, мой дорогой, — сказал адъютант, — у нас есть для вас задание. У нас — это значит у меня и генерала Клауса, если можно впрячь в одну телегу такую неравную пару. Вам придется написать статью для «Газеты X армии». Надо позаботиться, полагает шеф, при посредстве пресс-бюро перепечатать статью для важнейших инстанций рейха. Заглавие статьи: «Искусство побеждать» или «Победа и мир» — как хотите.

Бертин сделал глубокую затяжку и выпустил дым через нос. Он посмотрел в карие, близко посаженные глаза Винфрида, обдумывая с молниеносной быстротой ситуацию. С ним говорят не как с солдатом, а как с писателем, затронули нерв, ведущий в сокровенную глубину его личности, нерв, от которого зависит формирование его характера и, быть, может, его будущность.

— Смею ли спросить, господин обер-лейтенант, — сказал он вскользь, — как обстоит дело с переговорами о перемирии? Правда ли, что делегация уехала?

— Она вернется, — ответил Винфрид. — Генерал Клаус вчера беседовал с руководителем делегации за ужином и после ужина. Русские — дети. И не сознают этого. Им нужно обеспечить благополучие всех, кто носит военную шинель, в том числе французов и англичан. Большевики-де понимают их интересы лучше, чем Клемансо и Ллойд-Джордж. Эта их причуда нас не касается. Если они непременно хотят ждать с заключением перемирия до тех пор, пока правительства Антанты не вправят им мозги, — пожалуйста, сделайте одолжение. Миссии союзников в Петрограде, эти их «друзья», хранят молчание и будут продолжать в том же духе, а может быть, даже обратятся к генералу Духонину, который в Могилеве еще разыгрывает из себя генерала. Генерал, окруженный офицерами, за которыми — пустота. Нет, самые трудные вопросы выяснены. Мы отказываемся от переброски войск, там, где она еще не начата, все солдатики и лошадки остаются на своих позициях, наши эксперты будут драться за Рижский залив и Моонзундские острова, и перемирие будет заключено — сначала на десять дней. А затем наши делегации соберутся снова в полном составе, и мы высидим мирный договор. Этот господин Ленин умеет держать в узде своих людей.

Доктор Вейнбергер влил в свое кофе немного коньяку.

— Французского образца, — сказал он, — а французы умеют жить. — Предложив коньяк Бертину, он обратился к Винфриду — Скажите лучше, господин обер-лейтенант, что общее мировоззрение делает из них дружный, хорошо спевшийся хор. Социализм — эта посюсторонняя коммунистическая религия — крепко спаял их. Они верят в рецепт, полученный от нашего земляка Карла Маркса: как сделать человеческое общество счастливым еще в этом мире.

— Начетчики, — сказал Винфрид, склонившись над своей чашкой кофе. — Без искусства книгопечатания они очутились бы в безвыходном положении. По словам Клауса, они утверждают, что Маркс изучил законы человеческого общества, его экономики, на самой действительности и так изложил эти законы, что, усвоив их, можно опять-таки воздействовать на действительность, на практическую жизнь. Книжица, где это записано, называется как будто «Капитал», и объемом она потолще библии. А Ленин истолковал это евангелие и продолжил, как апостол Павел продолжил учение Иисуса Христа. Теперь этот самый Ленин развернул деятельность в Смольном институте: он задался целью переделать настоящее и будущее по этой книжке. Мы не возражаем, пожалуйста, — прибавил Винфрид весело, — но только мы придерживаемся Фридриха, Наполеона и господа бога, да еще плюс сильные батальоны.

Три немца улыбнулись друг другу. Бертин стал размышлять вслух.

— Наполеона-то в конце концов неплохо били: и Кутузов, и Блюхер, и наш Гнейзенау. А Фридрих Великий отделался синяками только благодаря тому, что русская императрица Елизавета отправилась к праотцам.