Страница 10 из 210
Она пробудет в Куйбышеве только один день и улетит в Оренбург. Ей нужно на работу…
Когда Наина Иосифовна начала рассказывать мне о том, как все это было, она сделала паузу и, волнуясь, сказала: «Понимаете, у меня с самого начала нашего знакомства было какое-то странное чувство… что я знаю Борю давно, с самого детства, как будто мы выросли вместе…»
Но вернемся на первый курс УПИ. Факультет промышленного и гражданского строительства. 176-я группа. Его группа. Что это были за люди?
Первое впечатление, определившее мировоззрение того поколения, — разрушенная до основания страна. «Многих наших старших сокурсников посылали на запад страны, — вспоминает Наина Иосифовна, — на Украину, в Белоруссию, в западные области России: там было разрушено буквально все, все надо было строить заново. Отработав там, на стройке, где они помогали проектировать новые районы, новые объекты, они возвращались в Свердловск. Нас, правда, уже не посылали, но мы знали, что, в принципе, могут послать».
…Вообще «институт» («университет», «вуз») — понятие в советской жизни довольно многогранное, особенно в 50—60-е годы. Оно, как социальное явление (в отличие от западного варианта или от современного российского), поглощало в себя огромную человеческую массу, состоящую из разнородного материала. Институты и университеты пополнялись отнюдь не за счет потомственной интеллигенции, это были далеко не всегда дети из обеспеченных семей (хотя как раз Ельцин был из семьи с достатком, по крайней мере, в ней был живой и работающий отец).
Городские рафинированные дети соседствовали с деревенскими, причем порой из очень глухих и отдаленных районов; дети партработников, чекистов, «хозяев жизни» — с потомками репрессированных, деклассированных; суровые фронтовики — с юными пигалицами; зеленые юнцы — с видавшими виды «рабфаковцами», прошедшими суровую жизненную школу в армии, на заводе, в милиции…
Это был громадный социальный котел, который стирал грани, различия, предрассудки семейные и сословные, национальные и классовые, заставлял людей находить общий, единый для всего поколения язык.
Выпускники советских вузов получали в свои руки гигантские и, что самое главное, развивающиеся ресурсы.
В лабораториях, особенно оборонных, они имели дело с новейшими технологиями того времени, которые достойно конкурировали с мировыми разработками; на культурных площадках (университетская кафедра, журнал, книга, театр, кино) создавали новые, другие культурные ценности для новой сверхдержавы и приспосабливали старые ценности к новым потребностям (Войнович, Трифонов, Аксенов, Шукшин, Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, Шпаликов, Хуциев, Данелия, Рязанов — всё это были люди, уже в свои юные годы нарисовавшие эскиз другой реальности). Наконец, в качестве управленцев и менеджеров эти вчерашние студенты имели доступ к гигантским промышленным мощностям, к проектированию и строительству крупнейших объектов, руководили тысячами, десятками тысяч людей (как раз к этой, третьей категории и относился выпускник Ельцин).
Именно эти молодые люди обеспечили гигантский послевоенный рывок Советского Союза во всех областях. Это был нарождающийся класс новой интеллигенции, спинной хребет новой страны, который очень быстро преодолевал расстояние от нищеты и вольницы студенческих лет к стремительной и блестящей карьере на всем пространстве огромной Родины.
У этой категории советских граждан — «студентов» — были своя философия и своя этика.
«Целиной» в хрущевские годы называли огромное пространство новых земель, казахстанские, алтайские степи, которые нужно было распахать и освоить для производства зерна, но в более широком смысле — вся страна была непаханой целиной. Ее культура, ее промышленность, ее наука…
Несмотря на пуританскую строгость советской идеологии, люди одной с Ельциным формации понимали: они конструируют реальность как бы заново. Сами будут ставить задачи и выполнять их. Они рисуют контуры и заполняют их принципиально новым материалом.
Область, которую Ельцин выбрал для себя, была в этом смысле особенно наглядной. В годы послевоенного экономического рывка строительство в СССР было постоянно развивающейся индустрией. Страна строилась совершенно сумасшедшими темпами, во всех областях.
Еще при Сталине в Москве начали возводить так называемые «высотки» (достроили их уже после смерти вождя) — выдающиеся архитектурные сооружения того времени, хотя современники признавали их уродливыми, и уже в 1954–1955 годах были приняты два постановления ЦК КПСС — об индустриализации в строительстве и о борьбе с «излишествами» в архитектуре. Новая власть признала помпезный сталинский стиль слишком дорогим. В моду вошли бетон и стекло. В 50— 70-е годы в Москве был буквально бум строительства, как жилищного, так и «культурного». К самым заметным и знаменитым сооружениям того времени относятся: спортивный комплекс в Лужниках, комплекс Дворца пионеров на Воробьевых горах, кинотеатры «Россия» и «Октябрь», стадион «Олимпийский», гостиница «Россия», Телеграфное агентство СССР на площади Никитских Ворот, новое здание МХАТа, новый жилой район «Олимпийская деревня», Московский дворец молодежи и др. Также с 1960 по 1970 год в столице были построены Кремлевский дворец съездов, телевизионная башня в Останкине с телецентром, Центральный аэровокзал и комплекс высотных зданий на Новом Арбате. Но это лишь знаковые объекты, московские. Они лишь обозначают явление: тотальная стройка, пронизывающая все области человеческой жизни.
Каждое из этих зданий несет все черты «хрущевско-брежневского стиля»: проект должен быть максимально дешевым, «без излишеств», при этом вызывать у советских людей чувство законной гордости — отсюда невероятные масштабы, гигантизм. Скажем, гостиница «Россия» (снесенная ныне) — была самой большой гостиницей в Европе, а «Октябрь» — самым большим в Европе кинотеатром. В проекте обязательно присутствует какая-то конструктивная «изюминка» — безопорная крыша, например, или невероятные по высоте стеклянные панели, или хотя бы бесконечные мозаики.
Несмотря на некоторую свою неказистость (долой излишества!), все эти здания стали на долгое время визитной карточкой Москвы, без них представить ее себе невозможно. «Сталинский» стиль (башенки, башни, колонны, шикарные фасады) вернется в Москву вместе с «лужковским барокко», вместе с модой на небоскребы и роскошь. Но Ельцин становился строителем еще в ту пору, когда строительные чертежи не терпели ничего другого, кроме строгих приземистых прямоугольников.
А строить нужно было буквально всё!
Огромные заводские и фабричные корпуса, сложнейшие энергетические объекты, институты и библиотеки, школы и детские сады, стадионы, дворцы культуры, магазины, жилые дома, животноводческие комплексы, гаражи, мосты, дороги, в конце концов. Архитектуру стекла и бетона можно ругать сколько угодно, в своем полуразрушенном, обветшавшем виде, в котором мы видим ее сейчас, она и вовсе выглядит устаревшей и печальной, но социальную значимость этого строительного бума переоценить, конечно, трудно. По сути дела, строительство наглядно воплощало в себе суть происходившего в стране процесса — возникновение новой державы, амбициозной и мощной.
Ну и, конечно, жилье. Знаменитые пятиэтажки, «хрущобы» (архитекторы называют их «лагутенковские дома», по имени главного проектировщика), поразительные по своей дешевизне конструкции, с тонкими перегородками, тесными квартирами. Именно ради них возводились бесконечные жилые кварталы, одинаковые коробки, сотни и тысячи, целые города этих белых коробок, которые вырастали в огромном количестве и очень быстрыми темпами. Это и есть дома для новой жизни. Жизни, в которой уже нет места коммунальным сварам и барачному дикому братству, сталинской казарме. Здесь каждая семья — сама по себе. И в каждой семье отныне свои тайны, своя история, своя судьба. Именно эти дома предстоит строить Ельцину, вместе с промышленными объектами они станут частью его жизни, его профессии. Дома в скором времени усовершенствуют, подвергнут видоизменениям, повысят этажность, немного улучшат планировку, но их суть останется неизменной: массовость. Массовое счастье. Счастье единиц, перемноженное на миллионы квадратных метров.