Тысяча орков

— Я решил рассказать о случившемся друзьям Торгара лишь для того, чтобы они узнали правду, — поправил Шаудру Нанфудл. — А уж как действовать — это им решать.

— Вполне в духе народовластия, — насмешливо ответила хранительница скипетра.

— И ты говорила, что раздосадована не менее, чем я, — упрекнул ее гном.

— Но полагаю, что я не настолько глупа, — незамедлительно парировала Шаудра. — Понимаешь ли ты, к чему приведет твой рассказ? Разбираешься ли ты в братских узах, что связывают дворфов? Ты рискуешь внести в город раскол и настроить дворфов против людей. В чем состоит твой долг перед Мирабаром, о Нанфудл Фокусник? В чем состоит твой долг перед маркграфом Эластулом, что нанял тебя?

— А в чем состоит мой долг перед дворфами, которых я считаю друзьями? — с невинным видом спросил гном, и казалось, что Шаудра отпрянула от его слов.

— Не знаю, — призналась она, вздохнув, и вздох явно выдавал досаду, о которой говорилось ранее.

— И я, — согласился Нанфудл.

Женщина опустила руку на плечо гнома, выражая симпатию и дружбу, и тихо сказала:

— Будь осторожен, друг мой. Пойми, к чему могут привести подобные поступки. Мирабарские дворфы — на острие кинжала. Из всех горожан они менее всего почитают нынешнего маркграфа, и более всего преданы ему. К каким действиям подтолкнут их твои рассказы?

Нанфудл кивнул, соглашаясь с доводами, однако же добавил:

— И все же, коль город воистину таков, как ты утверждаешь, и коль чудесная радость мирного сосуществования двух рас в Мирабаре воистину внушает подобную преданность — разве вправе он сносить несправедливое заточение Торгара Молотобойца?

И вновь точно пошатнулась Шаудра от слов гнома, что ударили ее, подобно пощечине. Хранительница скипетра замерла, закрыла глаза, и согласно кивнула:

— Поступай так, как считаешь нужным, о Нанфудл, и я не стану тебя осуждать. Предоставлю выбирать твоему сердцу. Никто не узнает о нашем разговоре, и о том, что тебе известно о судьбе Торгара — по крайней мере, не из моих уст.

Хранительница скипетра доброжелательно улыбнулась гному, вновь потрепала его по плечу и удалилась прочь.

Долго стоял Нанфудл, наблюдая, как она покидает его, и гадая, какой исход окажется наилучшим. Следовало ли вернуться в свои покои, в мастерскую, и забыть те противоречия, что горой возвышались между дворфами и маркграфом? Или же осуществить первоначальное намерение, зная всю взрывоопасность подобных сведений, и изложить дворфам правду о заключенном в темницу маркграфа собрате?

Никогда ранее гном не задумывался столь сильно ни над одним из вопросов алхимии, туманнейшей из наук. Следовало ли ему положить начало вспышкам недовольства, возможно, даже восстанию? Следовало ли ему сидеть, сложа руки и допускать подобную несправедливость?

Но как же Аграфан? Если маркграф убедил советника-дворфа хранить молчание, что представлялось очевидным, то не окажется ли Нанфудл благонамеренным глупцом? В конце концов, Аграфану видней. Преданность Аграфана своим сородичам неоспорима, но тот и словом не обмолвился об участи Торгара.

Так как же поступить Нанфудлу?

Вздохнув, гном развернулся и побрел домой, полагая себя самонадеянным глупцом за одно лишь намерение донести подобные сведения до дворфов. Однако не успел он пройти и десяти шагов, как путь его преградил знакомый, что поздоровался с гномом не сразу.

— Приветствую тебя, о Язвий Мак-Сом, — ответил Нанфудл, чувствуя дурноту в желудке и дрожь в коленях.

Семеня на коротких ножках, советник Аграфан ворвался в приемные покои маркграфа Эластула совершенно без доклада. Следом бежали вспотевшие стражники.

— Узнали! — прокричал дворф, едва потрясенный маркграф успел спросить о причине вторжения и прежде чем хоть один из «молотов», что стояли за спиной у маркграфа, успел спросить, отчего дворф вошел без приглашения.

— Узнали? — недоуменно переспросил Эластул, хотя и без того каждому было понятно, о чем говорил Аграфан.

— Слухи о Торгаре распространились, — пояснил Аграфан. — Дворфам стало известно о вашем поступке, и все они весьма недовольны!

— Ах, вот как! — откликнулся Эластул, устраиваясь на троне поудобней. — И как же, советник, вашему народу стало известно о случившемся?

В голосе правителя безошибочно можно было различить обвинительные нотки.

— Я и слова не сказал! — отверг скрытые обвинения дворф. — Вы полагаете, я в восторге от подобного оборота событий? Вы полагаете, что мое старое сердце радуется при виде того, как мирабарские дворфы орут друг на друга, обмениваясь оскорблениями и ударами? Но вам следовало предвидеть, что им станет известно о случившемся — и довольно скоро. Невозможно утаить подобный секрет, о маркграф — по крайней мере не тогда, когда идет речь о Торгаре Молотобойце из клана Делзун.

То, как дворф подчеркнул название клана, пользовавшегося среди мирабарских дворфов немалой известностью, заставило Эластула угрожающе прищуриться. В конце концов, он не был одним из клана Делзун, да и не мог им быть, и для всех маркграфов Мирабара, каждый из которых принадлежал к народу людей, наследие клана Делзун представляло и благословение, и проклятие. Наследие клана Делзун удерживало дворфов на землях Мирабара и объединяло их с маркграфом. Но то же самое наследие клана Делзун объединяло дворфов узами единой расы, отделяя от носителя власти. Так отчего же Аграфан, всякий раз, когда заговаривал о последствиях решения Эластула бросить предателя Торгара в темницу, упоминал, да еще столь многозначительно, о клановой принадлежности дворфа?

— Стало быть, им известно, — заметил Эластул. — Что ж, возможно, им и следовало узнать. Уверен, что большинство дворфов Мирабара сочтут Торгара Молотобойца тем самым предателем, которым он и является, и большинство дворфов, среди которых есть и торговцы, и ремесленники, понимают, какой урон нанес бы предатель всем нам, если бы ему позволили отправиться к нашим ненавистным врагам.

— Врагам?

— Если и не врагам, то соперникам в торговле, — уступил маркграф — Неужели ты полагаешь, что в Мифрил Халле не обрадовались бы тем сведениям, что мог донести изменник-дворф?

— Не уверен, что Торгар намеревался донести до короля Бренора что-либо, помимо собственного дружеского расположения, — ответил Аграфан.

— Одного дружеского расположения с избытком хватило бы для того, чтобы его повесить, — возразил Эластул.

«Молоты» одобрительно расхохотались, и Аграфан побледнел, его глаза расширились от потрясения:

— Вы же не собираетесь…

— Конечно же, нет, советник, — убеждал Аграфана маркграф, — Никакой виселицы для изменника-дворфа я не построил… по крайней мере, пока. Да я и не собираюсь устанавливать виселицу. Все именно так, как я вам уже говорил: Торгар Молотобоец пребудет в темнице, обращаться с ним будут достойно, но тем не менее как с заключенным, и продолжаться это будет до тех пор, пока он не увидит события в их истинном свете и не образумится. Я не стану рисковать процветанием Мирабара из-за его убеждений.

Казалось, речи правителя отчасти успокоили Аграфана, однако тень беспокойства по-прежнему не оставляла тонких (для дворфа) черт его лица. Советник погладил длинную седую бороду и глубоко задумался.

— Все, сказанное вами — правда, — согласился советник, и едва он успокоился, как его просторечие обернулось изысканной речью: — И я не стану опровергать вашей правоты, маркграф, однако же ваши доводы, при всей их неоспоримости, никак не смогут погасить пламени, что полыхает как раз под приемным покоем. Пламени сердец тех ваших подданных (а их количество по меньшей мере велико), что считали своим другом Торгара Молотобойца из клана Делзун.

— Они образумятся, — ответил Эластул. — Убежден, что достопочтенному советнику Аграфану удастся убедить их в необходимости моих действий.

Долго смотрел на Эластула Аграфан, и явное недовольство проступало на лице дворфа. Однако он понимал доводы правителя. Понимал советник и то, отчего Торгара схватили на полпути и бросили в темницу. Понимал дворф и то, отчего маркграф предоставил именно ему успокаивать недовольных.