Гайдар

Однако успешное начало крепко всех приободрило. К тому же скоро выяснилось, что он весьма удачлив. Не было случая, чтоб, уйдя «на охоту», вернулся бы со своей группой ни с чем. В лагере докладывал Горелову о подбитых машинах, сожженных обозах, вываливая на стол удостоверения солдат и офицеров, письма, карты, пистолеты, автоматы.

«Инерция удачи» помогла провести и вылазку в Кале-ники, небольшое село возле райцентра, где осталась в спешке брошенная свиноферма.

«Отрядить бы в Каленики для такого случая человек десять, - предложил кто-то. - Мешки за плечи и пошел».

«На себе тащить не дело, - возразили ему. - Нужна подвода. Хорошо бы две. Кинул свинку-другую на телегу - и порядок».

«А машины у нас для чего?» - поинтересовался он.

«Как для чего? - удивился завхоз Ваченко. - Подвезти что, подбросить, хозяйство - это вещь такая…»

«Вот и надо в твое, Иван Семенович, такое хозяйство подбросить свиней на машине».

Все подумали: шутит.

«Но ведь на машине тропками не проедешь?»

«Значит, нужно проселками», - отвечал он.

«Но тут всякий, кому не лень, увидит…» - «Пусть, - соглашался он. - Кому же в голову придет, что партизаны разъезжают по селам на машинах?»

Уговорил. Игнат Касич сел за руль. Он рядом. Человек пять, спрятав оружие, разместились в кузове. И машина с включенными фарами покатила через занятые немцами села, через райцентр Гельмязево, где в здании райисполкома теперь помещалась немецкая управа, но машину никто ни разу не остановил: принимали за полицаев.

У фермы связали бойкого старичка сторожа, проникли внутрь - и тут операция чуть не сорвалась: ведь живьем свиней не повезешь. Резать тоже нельзя - поднимут визг, перебудят все село… На помощь пришла родная литература.

- Надо было, друзья, - серьезно сказал он, - читать повесть Пушкина «Дубровский».

Достал пистолет, приставил к уху первой подвернувшейся под руку свиньи - негромкий, как хлопок, выстрел. Второй. Третий… Через несколько минут двенадцать тяжелых туш погрузили на машину и тем же путем доставили в лагерь.

В районе об этой операции было много разговоров. А тем временем в отряде разделывали и коптили свиные туши, которые за неимением кладовой подвешивали на деревьях.

…Он уже окончательно перешел в отряд (в дом лесника приходил только ночевать), но, когда попросил Орлова отпустить в партизаны насовсем, полковник наотрез отказался. Тогда с той же просьбой к Орлову обратился Горелов, который сказал, что писатель здесь, в тылу, нужен для пропагандистской работы и составления истории отряда.

Отказать Горелову было труднее, но Орлов, надо воздать ему должное, отказал Горелову тоже. Тогда он снова обратился к полковнику сам.

- Запрещаю вам не только этот переход, - оборвал его Орлов, - я категорически запрещаю даже разговоры на эту тему…

Можно было бы повернуться и уйти в лагерь без всякого разрешения, но не хотел портить отношений с Орловым, который в Семеновском лесу показал себя волевым и умелым командиром, собрав людей и отважась на то, на что не отважились другие. Кроме того, Орлов направлялся в ближайшие дни к линии фронта. И, смягчая тон разговора, сказал:

«Позвольте, Александр Дмитриевич, вам не подчиниться».

Поведал, что давно уже «белобилетник» (Орлов, глядя на пустые его петлицы, думал, что писатель просто не успел получить звание), что на фронт попал, если разобраться, случайно. Коли теперь вернется, скорее всего упекут в глубокий тыл. А о н должен быть «в гуще событий». Здесь же, в отряде, он и материал для себя найдет, и ручной пулемет его «без дела не соскучится».

Все это, разумеется, была правда - только не вся. Он был единственным человеком из «пришельцев», кого искренне приветил Горелов. Возможно, Федору Дмитриевичу льстило, что в отряде известный писатель, да еще орденоносец. Одновременно Горелова, по всей видимости, успокаивало, что писатель, хотя и командовал в прошлом полком, не имеет сейчас никакого воинского звания, кроме громкого, однако в этой ситуации бесполезного титула «специальный корреспондент».

И Горелов не препятствовал тому, что он разрабатывал и планировал боевые операции, настаивая лишь на двух вещах: первое, чтобы он обо всем предварительно докладывал, и второе - чтобы… он на эти операции не ходил. (Тут они каждый раз спорили. И он, разумеется, все равно уходил, только с растрепанными нервами.)

И выходил парадокс: Горелов, который опасался влияния окруженцев на жизнь отряда, целиком доверил ему руководство диверсионной, то есть практически всей боевой деятельностью партизан.

О н, разумеется, не хуже Орлова понимал, что дисциплина в отряде «неважная», что лес «пятачковый» и долго продержаться тут нельзя. Но жизнь отряда с его приходом заметно переменилась. Кроме того, никто не собирался оставаться здесь долго. В-третьих, ему доверяли людей. Людей этих ему, в частности, доверял и Горелов. И дальнейшая судьба семи десятков человек, во всяком случае он так думал, в немалой степени зависела теперь и от него.

Объяснять это Орлову, наверно, было бы нескромно. Полковник же понял, что уговаривать бесполезно. Ион окончательно поселился в партизанском отряде. Спал в командирской землянке, которая, впрочем, не отличалась от остальных и была такой же холодной. «Военные советы» проводил у подножья дуба, а писал, сидя на громадном пне от спиленной сосны. На пне хорошо работалось, а е м у нужно было многое записать.

Из рассказов людей группы Орлова, из бесед с окру-женцами, которые попали в отряд до него, прояснились новые подробности обороны Киева. Помимо этого, он писал историю отряда Горелова, которая пока ничего особо интересного не представляла, но он полагал: когда отряд окрепнет и развернется, все это любопытно будет сравнить.

Маша - Желтая ленточка

Еще в первое свое появление в лагере заметил: из-за кустов, когда работал, за ним внимательно наблюдала какая-то девочка лет четырнадцати, в светлом платье, теплой фуфайке и аккуратных, по ноге сшитых, сапожках. Девочка носила платок, под которым оказались длинные русые косы, перевязанные сверху желтой ленточкой.

Каждый раз выходило так, что девочка начинала свое тайное наблюдение за ним, когда писал особенно трудный кусок и не хотел отрываться.

Вообще писать ему становилось все трудней: и от переутомления (очень мало спал), и оттого, что писать в осеннем лесу, положив на колени сумку, - это не за столом в теплой избе, и еще оттого, что хотелось быть кратким и точным. Это не всегда удавалось. Он нервничал. И партизаны знали: если Гайдар пишет, лучше без особой нужды его не трогать.

И, замечая Желтую ленточку, как он прозвал ее про себя, тут же про нее забывал. А когда вспоминал, ее уже не было. Она так же неприметно исчезала, как и появлялась. И он не видел, чтобы она в лагере с кем-нибудь разговаривала.

Однажды, когда снова работал, торопясь при свете костра занести что-то в свою тетрадь, ему протянули эмалированную кружку с горячим, дымящимся на холоду чаем и кусок крупно отрезанного хлеба. Он неохотно и не глядя взял, поблагодарил, потом быстро поднял голову и увидел таинственную Желтую ленточку.

- Вас как зовут? - спросил он.

Смутилась: «Мария».

Усмехнулся: «Нет, мы будем вас звать Желтая ленточка».

Мария машинально потрогала косы (была без платка), как бы проверяя, ее-то ленточка на месте или нет, и спросила:

«А это именно почему?»

В тон ей, поддразнивая, ответил: «Именно вот поэтому…»

Он уже знал, кто она такая: это была пятнадцатилетняя дочь комиссара Моисея Ильяшенко. Только в мае Желтая ленточка получила комсомольский билет. В отряд с маленьким узелком, в одну минуту собранным матерью, пришла вместе с отцом. А через несколько дней ее вызвали в командирскую землянку.

- Вот Моисей Иванович, - сказал ей Горелов, - советует сделать тебя разведчицей… Что скажешь?

- А что нужно будет делать? - ответила она. Сначала Марину (как звал ее отец), или Машу (как звал ее Горелов), посылали на задания вместе с Натой Евдокимовой, но в селах Нату знали, она работала в райкоме. И Маша стала ходить одна. Возвращаясь, она незаметно проскальзывала к отцу или Горелову, рассказывала об узнанном, быстро ела и снова уходила в Гельмязево. Или шла по особому маршруту - тогда ей с собой давали специально заготовленный документ (этим ведал нач-штаба Тютюнник). Несколько раз Машу задерживали, а документы перепроверяли, но все сходило: «липу» делали надежно.