Гайдар

Спасительный лес, куда все ринулись, оказался ловушкой. О боях и дерзких операциях никто не говорил - только бы вырваться.

Очутившись тут, он неприкаянно ходил, набросив на плечи шинель, от одной группы к другой и просто обомлел, когда к нему приблизился с винтовкой наготове боец и строго спросил: «Что за товарищ? Почему такой вид?», а сзади, отрезая пути, подошло еще несколько человек. И с ними сапер-лейтенант. Лица у всех были суровые. Видимо, они его в чем-то заподозрили.

И тогда он… радостно улыбнулся, поправил шинель и предложил:

«Давайте знакомиться: Аркадий Петрович Гайдар, корреспондент «Комсомольской правды».

Бойцы и лейтенант смутились: «Гайдар… «Школа»… «Тимур и его команда». Но ему хотелось поддержать ту уставную строгость, которую они проявили. И он сказал, все так же улыбаясь: «Не верьте мне на слово» - и вынул маленькую сафьяновую книжечку. Все по очереди книжечку эту подержали и бережно вернули.

Лейтенант Сергей Абрамов и его красноармейцы были из одного понтонного батальона. От них узнал, что по одному - по двое уйти из лесу можно, а большими группами - нет. (Им на рассвете сегодня как раз не повезло.) А положение в лесу такое: народу масса. Продовольствие кончилось, второй день питаются кониной. Навести какой-то порядок пытается один человек, полковник, летчик, фамилия Орлов, но помогают ему неохотно, а в одиночку здесь много не сделаешь.

Он знал в Киеве полковника Орлова, начальника штаба 36-й авиационной истребительной дивизии. Казалось невероятным, что Александр Дмитриевич Орлов мог сидеть теперь в Семеновском лесу и заниматься сугубо земными проблемами.

Лейтенант Абрамов проводил его в землянку полковника.

- Аркадий Петрович, - изумился Орлов, - как вы здесь очутились?

Абрамов не ошибся: полковнику было трудно. И он стал деятельным его помощником: уходил в дозоры, охотился за переодетыми автоматчиками, следил, чтобы костры разводили только днем, собрал два пулемета, нашел несколько ящиков с патронами, набил пулеметные ленты, притащил к штабной землянке миномет и несколько комплектов мин. Отпрашивался в разведку, то есть каждый раз выходил из леса, а потом возвращался, доставляя сведения, которые мало что могли изменить.

Узнав, что в Семеновке немецкий штаб, с отчаяния предложил Орлову - он взорвет штаб гранатами. «А когда начнется переполох, вы тем временем вырветесь из леса». Орлов не позволил. И вскоре нашли иное решение.

…Он сидел и писал. Он мало спал теперь. И хотя добровольно взятых обязанностей хватало, два-три незаполненных часа в сутки еще оставалось. Он занимался поделками: мастерил остроносые лодочки из коры, маленькие пропеллеры для вертушки, а как-то на дощечке от бутылки с зажигательной смесью вырезал тем же ножом: «28.9.41. В лесу у дер. Семеновка под Киевом». Хотел на другой стороне расписаться и даже нарисовать рожицу. Но передумал. И просто обвел вырезанные буквы химическим карандашом.

А затем принялся за главную работу.

Он уже давно не открывал свои тетради. Событий накопилось много. И надо было хотя бы коротко их записать.

Рядом спорили несколько человек. А поодаль, на плащ-палатке, метался раненый пехотный капитан. У капитана была перевязана правая рука и правый же, кровью запекшийся бок.

Дома, когда о н садился за работу, все должно было замереть. Здесь же он писал, машинально прислушиваясь к спору, отдаленным автоматным очередям и стонам капитана. (Даже во сне теперь не выключался из обстановки. А если выключался, то совсем ненадолго.) И, продолжая делать заметки, краем уха ловил реплики спора, который был не нов: хотя лес оцеплен, немцы бьют по нему из минометов и лязгают для страху гусеницами танков, трудность заключается не в том, чтобы отсюда вырваться (многим это удавалось), а в том, чтобы уйти от преследования.

Бывали случаи, когда немалых размеров группы, потеряв до половины состава, прорывались, а потом с горя возвращались обратно: в этой проклятой степи негде переждать день, чтобы двинуться ночью…

На своей плащ-палатке забеспокоился раненый и почти внятно во сне произнес: «Чепуха, я знаю выход…»

На него не обратили внимания: за полчаса до этого капитан кричал: «Куда вы гоните технику? Тут же болото?! Я это знаю, я охотник!»

И вдруг капитан настойчиво и ясно повторил:

- Чепуха. Вы слышите? Чепуха. Я только немного окрепну и выведу…

Спорщики снова не обратили никакого внимания. А он спрятал в сумку тетрадь, легко поднялся и пошел к землянке полковника, во-первых, доложить о раненом, который, возможно, в самом деле знает выход, а во-вторых, найти врача, чтобы спросить: в какой мере на раненого можно положиться?

За врачом послали, а сам он с полковником и еще двумя командирами вернулся к капитану.

- Товарищ капитан, вы знаете выход… из этого леса? - спросил он.

- Знаю, - с трудом, но внятно ответил раненый. - А вы, товарищ Гайдар, разве меня не узнаете?… Я Рябо-конь, из понтонного. Я вам еще катер давал. А вы с ребятами у лесной школы беседу проводили…

Ему стоило усилий сдержаться: невозможно было в этом окровавленном, изорванном и ссохшемся человеке признать того молодцеватого капитана-богатыря, который с таким радушием встречал его всякий раз в своем батальоне.

Он кивнул Рябоконю: «Конечно, помню… Вы… давно ранены?…» И полковнику тихо: «Я его знаю».

- Откуда вам известны эти места? - спросил Орлов.

- Я охотник, товарищ полковник, - ответил Рябо-конь, пытаясь подняться. - И потом я тут неподалеку… работал, - Рябоконь задыхался.

- Что значит неподалеку? - нетерпеливо спросил полковник.

- Совхоз… «15 лет Октября»… Директором…

- Где этот совхоз?

- ' Дайте карту, покажу…

Все притихли: карты не было. И полковник сказал:

- Карты нет.

- Извиняйте… Отдохну… немного… - попросил Рябоконь и закрыл глаза. Стало страшно, что он сейчас умрет.

- Где Канев, товарищ полковник, знаете? - спросил, открывая глаза, капитан. - На другом берегу Днепра есть села Прохоровка, Калиберда, Леплява… Неподалеку от Леплявы… мой совхоз. Если б не рука, я бы начертил.

- А левой не можете? - спросил он.

- Попробую…

Рябоконя, взяв за концы плащ-палатки, бережно перенесли в штаб, у входа поставили часовых: шныряли лазутчики. Теперь же решалась судьба всех, кто был в лесу.

«Отсюда можно пойти в черниговские леса, - объяснял Рябоконь. - А можно и в каневские. В черниговские я хорошо дороги не знаю. А в каневские знаю. Дайте бумагу, попробую начертить…»

Даже на корявом плане все выглядело убедительно и просто: Рябоконь предлагал двигаться хуторами и охотничьими тропинками.

Была создана разведгруппа из трех человек. Он ее возглавил. А вернулись они через сутки вчетвером: четвертым был огромного роста немец-мотоциклист, заарканенный уже на обратном пути.

«Рябоконь прав, - докладывал он, - мы узнавали у крестьян… Все совпадает».

Пленный тоже оказался находкой. Мотоциклист точно знал, в каких деревнях стоят гарнизоны. Рябоконю пришлось подумать, как изменить маршрут, не слишком его удлиняя. И все опять удивились его памяти.

В лесу оповестили, что готовится прорыв. Все владеющие оружием могут принять участие. День, час, место прорыва и дальнейший маршрут держали в строжайшей» тайне. Начались сборы - и вдруг в лесу узнали, что кое-где немецкое оцепление снято. В других еще похаживали автоматчики, доносился треск мотоциклов. А тут не видно никого, что подтвердила и новая разведка.

- Я думаю… это ловушка… - негромко сказал он.

- Что значит ловушка? - удивились и закричали вокруг.

Дорога открыта!

- Немцам сейчас просто не до нас!

- Выходить, и все!

- Не подыхать же нам тут с голоду!

- Обождите! - он поднял руку. - Я не говорю, что надо здесь сидеть. Я тоже здесь сидеть не собираюсь, но выходить нужно там, где нас не ждут. Мне, например, не нравится, что выпускают нас в чистое поле…

Мнения разделились: одни решили идти, где «дорога открыта» - другие - с группой полковника Орлова. Но примерным подсчетам, в группу набралось около трех батальонов. Искалеченного капитана Рябоконя заранее отобранные бойцы несли на самодельных носилках.