Гайдар

В районе Хмелино его красноармейцы столкнулись с частью банды человек в сто. Возникла перестрелка, бандиты разбежались, оставив двоих убитых.

И теперь вся надежда у него была только на разведчиков. Раз банда здесь, во всяком случае, поблизости, нельзя ее упустить. И когда пришло донесение, что в районе Николаевского кордона (десять верст восточнее Перкино) разогнанная банда собралась, с конной разведкой в эту операцию отправился сам. И к Перкинскому лесничеству добрались часам к шести.

Было намерение дождаться полной темноты и тогда уже ударить, но в темноте и атакующим труднее. Будь то деревня - другое дело. А здесь лес. Пусть не очень густой, с широкими просеками, а все-таки. И потом в лесу рано темнеет…

Подсчитали, сколько примерно понадобится времени, чтобы окружить лесничество. И условились: атака начнется минут через пятьдесят. Еще раз предупредил: «Обход делайте как можно скрытнее, иначе Коробов уйдет, не приняв боя…»

Тот примерно час, который он отвел себе и разведчикам для занятия рубежей перед атакой, проходил медленно и напряженно. Через точно сосчитанные минуты должно было решиться, примут ли его как боевого командира бойцы, примут ли остальные командиры, перед которыми на той нелепой вечеринке он предстал совершенным дураком. Примет ли, наконец, Бычков, который с чужих слов говорил: «Молод по возрасту, но зрел по опыту». Сегодня Бычкову предстояло в этом убедиться или разочароваться.

Положение осложнялось тем, что стычки с Коробовым случались и при Загулине, но либо при этом погибало немало наших, либо Коробов прорывался к лесу, хотя была полная возможность его задержать. И среди бойцов ходили разговоры, что, мол, «бандюков этих все равно всех не переловишь…».

Посмотрел на часы. Время, которое он отвел на обход, истекало. Двое спешенных разведчиков, возвратясь из лесничества, доложили: там вроде бы спокойно… Лесничество - это несколько сараев и домиков. Бандиты что-то варят. Пасутся стреноженные лошади («Это хорошо - даст бог, до последней минуты не услышат топота наших коней»). Часовые покуривают. Похоже, никого не ждут. Так что самое время.

Он снова поглядел на часы: «Пора». Прислушался - тихо. И кивнул командиру конной разведки, отчаянному, по рассказам, парню. Если нужно было разведать, совершить неожиданный налет, скрытно подобраться к бывшему помещичьему имению, тот всегда умел найти удобную дорогу, пробраться задами или оврагами.

И теперь, когда все беззвучно тронулись, он волновался больше всех - не только потому, что это была первая вылазка, но и потому, что разведчики привыкли подчиняться лихому своему командиру, и было неизвестно, как отнесутся, если в момент схватки команду подаст он: когда люди остаются с глазу на глаз со смертью, действуют свои законы…

И дал себе слово: без крайней нужды вмешиваться не станет.

Кончился реденький лесок. Дальше в лесничество шла прямая дорога. Он остановился. Подождал, пока подъедут' остальные.

Командир разведки спросил: «Можно?…»

Ответил: «Можно».

Командир разведки приказал: «Приготовить бомбы!» Щелкнули вставленные запалы, и бойцы рванулись с места.

Недалеко от полуразвалившегося сеновала навстречу ударило несколько испуганных выстрелов. Маленький отряд тут же рассыпался, чтоб не полоснули пулеметной очередью, и с грохотом разбрасываемых бомб, с треском винтовочных выстрелов, с гиканьем и свистом ворвался в лесничество.

Командир конной разведки любил шум и грохот. «Пусть пули, выпущенные на скаку, летят мимо цели, пусть бомба брошена в траву и впустую разорвалась… Было бы побольше грома, побольше паники! Пусть покажется ошарашенному врагу, что неисчислимая сила красных ворвалась в деревеньку. Пусть задрожат пальцы, закладывающие обойму, пусть подавится перекошенною лентою наспех выкаченный пулемет…»

И сейчас, когда красноармейцы ворвались на территорию лесничества, от внезапного гиканья и грохота стали выбегать и выскакивать из домиков и сараев бандиты. Отстреливаясь на ходу, они бросались на неоседланных лошадей, надеясь убраться подобру-поздорову. Но с противоположной стороны, а затем слева и справа раздались выстрелы и такой же гранатный грохот. Это вступили в бой остальные группы разведотряда. Раздался истошный крик: «Окружи-ли!.. Красные окружили!..»

Сам он не кидал гранат и не стрелял, только слушал и смотрел, пытаясь охватить картину вечернего боя, чтобы в случае необходимости вмешаться и чтобы потом, наедине, все по деталям разобрать и обдумать, поскольку таких боев предстояло еще немало.

Лишь в самом начале операции о н разрядил наган в окно, откуда высунулся, дав выстрел, обрез.

Результаты боя оказались такими: шесть бандитов убито (сколько раненых увезли с собой, неизвестно). В числе трофеев три лошади, шесть сабель, двадцать пять винтовок, две тысячи патронов. Но самое главное, как писал он в донесении, «с нашей стороны потерь не было…».

Сам же он был доволен еще и тем, что не лез, не бросался очертя голову, не подменял командира разведки. В «Выстреле» их учили: командир не тот, кто отчаяннее любого бойца, а тот, кто не теряет способности думать в момент самого жестокого боя.

И когда он в другой уже раз ехал с той же конной разведкой по степи, неожиданно мелькнула чья-то тень - и сразу за бугор.

«Ага, - подумалось, - стой, белый разведчик. Дальше не уйдешь никуда…»

Ударил он коня шпорами, выскочил на бугор. Глядит - что за чудо: стоит под луной какая-то девчонка. Лица не видно, только волосы по ветру развеваются.

Соскочил он с коня, а наган на всякий случай в руке держит. Подошел и спросил: «Кто ты и зачем в полночь по степи бегаешь?» А луна вышла большая, большущая! Увидала девчонка на его папахе красную звезду, обняла его и заплакала.

Так они с Марусей и познакомились, а на следующий день осколками ручной самодельной бомбы его ранило, и Маруся, узнав, прибежала к нему в госпиталь.

Он ей тем более обрадовался, что Бычкова[4] в полку к тому времени уже не было: как местного уроженца, комиссара перевели на гражданскую работу - разъяснять крестьянам новый закон о продналоге. И все дальнейшие операции полк провел с новым комиссаром.

«…Воевать кончено, - сообщал он 1 августа 1921 года в Арзамас Шурке Плеско. - Мною уничтожены банды Селянского, Жирякова и Митьки Леденца. Работы много. В течение всего лета не слезал с коня. Был назначен врид командующего боевого участка… Живу хорошо. Хромать (в Арзамасе его помнили еще на костылях!..) перестал.

Собираюсь в Академию Генерального штаба, в Москву. Привет вашему губкому. Когда вырасту, буду работать лучше. Мы еще пока резерв…»

Это было его последнее письмо с Тамбовщины. Получилось оно слегка хвастливым, и вспоминать о нем было стыдновато: ведь под Моршанском действовал не один 58-й полк, были и другие; была и комиссия ВЦИК, присланная Лениным, и всюду распубликованные листовки: «Добровольно явившимся будет сохранена жизнь», и только что принятый X съездом закон о продналоге, снимавший обиды продразверстки. Наконец, в губернию просто завезли дополнительное количество хлеба и мяса, хотя многие районы страны по-прежнему голодали.-

Одно искупало тон письма - семнадцать лет!

ПРОТИВ СОЛОВЬЕВА

Комбат без батальона

Но в Академию Генерального штаба не пустили - послали на другую работу. Ион ехал в Сибирь, в Новониколаевск.

Банды Антонова были разгромлены, а те, что оставались, выходили из лесов. Им были установлены «прощеные дни».

Бойцы его полка последнее время конвоировали сдавшихся, охраняли колосившиеся поля. Когда созрел хлеб, помогали жать серпами рожь (он жал тоже и полоснул себя серпом по мизинцу левой руки. И старуха, чье поле, сказала: «Теперь научишься жать, а иначе никак»), И люди его круглые сутки стерегли необмолоченные скирды, чтобы никто не поджег.

И вот («Январь двадцать второго») он направлялся за новым назначением, потому что в Сибири продолжалась своя антоновщина.