Страница 87 из 102
Эрик сел и попытался не смотреть на котенка, который крепче прижался к Дульчи, свернулся калачиком у нее на руках и довольно замурлыкал.
— Как ее зовут? — вежливо осведомился Эрик, заговорив о кошке, чтобы хоть как-то доказать, что она его интересует. Понятно! Он мог говорить о ней, интересоваться ее именем и привычками, словно это была собака или… кто угодно, только не кошка.
— Порфирия.
— Порфирия? — Удивление Эрика было совершенно искренним. — Почему вы ее так назвали?
— Сейчас не помню. Наверное, в какой-то книге встретила это имя, и оно случайно запомнилось мне. — Она посмотрела на котенка, снова погладила его, а Эрик наблюдал за движениями ее рук, пытаясь представить их прикосновение, стараясь вообразить, что эта ласка достается не котенку, а его телу. В патио стало намного жарче, чем во время его прихода, и он ощутил страшную слабость. Почти такую же слабость пришлось испытать, когда его ранили на войне, сразу же перед тем, как наступила потеря сознания.
Он мысленно приказывал себе встать и уйти, прежде чем случится нечто действительно ужасное. Потом поднял глаза и увидел ее, припавшую к земле и пристально смотрящую на него, изготовившись к прыжку… Дульчи исчезла, в шезлонге оставался только котенок, но такой же большой, как девушка… Выгнув спину, он с вызовом смотрел на Эрика. Тот вскочил и устремился к воротам, вцепился в ручку и изо всех сил повернул ее, чувствуя за спиной приближение кошки и понимая, что та собирается вспрыгнуть на него, сбить с ног и вонзить свои острые клыки ему в горло. Не хватало духу даже оглянуться, он продолжал бороться с замком, тяжело дыша и обливаясь потом, вне себя от ярости и беспредельного ужаса.
Вдруг ручка подалась, и ворота распахнулись, словно от сильного дуновения ветра; Эрик помчался по дороге, не чуя под собой ног. Он бежал и бежал… обратно в «Тцанаим». И хотя понимал, что бежит так быстро, как никогда в жизни, все равно старался бежать еще быстрее, и мчался до тех пор, пока все члены его не заныли от боли, дав понять, что вот-вот — и они разлетятся на части. Кровь неистово пульсировала в его ногах и руках, в ушах стояла какая-то безумная громогласная песня. Скорость этого странного бега не сбавлялась ни разу, пока наконец не показалась площадь напротив гостиницы. Только тогда Эрик перешел на шаг.
Тут он оглянулся, ожидая увидеть сзади животное и готовясь к схватке. Так и стоял посередине дороги, полусогнувшись и широко расставив ноги, крепко сжимая пальцы и при этом дико озираясь по сторонам.
Но вокруг не было ни души… Ни кошки, ни человека.
Он снова тщательно осмотрелся — на тот случай, если где-то кто-то скрывается, наблюдая за ним и выжидая подходящий момент, чтобы исподтишка наброситься на него. Однако никого поблизости не оказалось. Тогда Эрик направился по тропинке к гостинице, вошел в нее с заднего входа, поднялся к себе, уселся в плетеное кресло и уставился в пол.
«Завтра утром я уеду отсюда.
За ночь соберу вещи, а утром уберусь, ко всем чертям. Вернусь домой. Если произошло это, черт побери, самое умное с моей стороны — уехать, да поскорее. Если же этого не было, значит, я совсем рехнулся, но тогда все равно лучше отправиться домой, где я всегда смогу получить помощь, если в таковой нуждаюсь».
Остаток дня Эрик провел, прозваниваясь в Гватемалу-Сити; латиноамериканское равнодушие, апатия и леность приводили его в такую ярость, что он даже забыл о том, почему так спешно собрался уезжать. В шесть часов вечера, когда все формальности были улажены, спустился в бар промочить горло.
В баре сидел один лишь Мефистофель в неизменном грязном матросском костюме, мрачно уставившись поверх стакана в одну точку. Подняв голову, увенчанную синим беретом, он посмотрел на Эрика.
— Мне сказали, что вы уезжаете, сеньор.
Они стояли у стойки совсем близко друг к другу. Впервые Эрик услышал голос этого человека и очень этому удивился.
— Да, завтра утром, — подтвердил Торстен. — Ранним утром, — добавил он и сам удивился тому, что его голос прозвучал так многозначительно, словно все обязательно должны ясно понять, почему ему приходится уезжать как можно раньше.
Тут Эрик понял, что и его поведение в настоящий момент, и его настроение весьма и весьма смешны и что к этому надо относиться с такой же бесстрастностью, с какой он вскрывал скальпелем живот кому-нибудь из своих пациентов, — то есть, приступая к операции, считал этот живот как бы не принадлежащим никому.
— Неужели так скоро? — спросил Мефистофель.
— Скоро? Что вы хотите этим сказать? — И вновь Эрик был крайне удивлен, ибо отнесся к подобному вопросу как к некоему вызову, и голос его прозвучал довольно сердито.
Собеседник лишь взглянул на него, потом пожал плечами, допил содержимое своего стакана и вышел из бара. Несколько секунд Эрик хмуро смотрел ему вслед, потом внезапно с грохотом поставил стакан на стойку и стремительно выбежал наружу. Мефистофель медленно брел по дорожке, преследуемый индюком. Торстен догнал его.
— Что вы хотели этим сказать? — решительно повторил он. — Что значит это скоро?
Мужчина остановился и посмотрел на него с веселой озадаченностью.
— Да так, ничего особенного, сеньор. Просто я подумал, что вы останетесь подольше. Я решил, что… — Он опять пожал плечами.
— Что вы решили? — настаивал Эрик, воинственно глядя на собеседника и чувствуя, как у него сжимаются кулаки. Снова он мысленно посмотрел на себя со стороны и понял, что по-прежнему ведет себя крайне нелепо.
— Сеньор, я понимаю, что обидел вас. Прошу прощения. Просто сеньорита Монтеро как-то в разговоре со мной обмолвилась, что вы, видимо, задержитесь здесь надолго. Безусловно, вы вольны уезжать тогда, когда вам это угодно.
— И вы чертовски правы, говоря, что я волен уезжать, когда мне вздумается, смею вас заверить! И, черт возьми, не понимаю, с чего это она решила, что я собираюсь торчать здесь очень долго! Я уезжаю завтра!
— Вот и прекрасно, сеньор, — произнес Мефистофель спокойно, и Эрик, который пристально смотрел ему в лицо, из-за этой черной бороды с трудом мог разглядеть, улыбнулся его собеседник или нет. — Желаю вам приятного пути.
— Благодарю! — рявкнул Эрик и, повернувшись крутом, вошел в бар. Там сидела крупная женщина со своим братом, и Торстен, войдя, пристально посмотрел на них, чтобы по внешнему виду определить, последуют ли еще какие-либо комментарии по поводу его отъезда. И в самом деле, у обоих были такие лица, словно они только что говорили о нем. «Ну, скажите хоть словечко! — подумал он. — Всего одно словечко…»
Эрик заказал еще стакан и встал спиной к залу. Вот так он стоял в тот вечер перед тем, как увидел ее. Медленно всплыло в памяти: он стоял, ее думая ни о чем особенном, пребывая почти в полной гармонии с самим собой и, подобно растению, ощущая жаркое солнце, изо всех сил светившее ему в спину; слышал жужжание больших жирных мух, летающих по комнате, чувствовал, как бурбон жжет ему горло… И ничего не ждал. И тут неожиданно входит она, и весь бар наполняется ее веселым, звонким смехом.
Он вновь увидел ее, словно наяву, и так же отчетливо, как вчера, почувствовал мучительную сладостную боль, которая застала его совершенно врасплох.
После того что было испытано сегодня днем, он не мог себе даже представить, что сможет ощутить такую сильную ностальгию и одновременно благодарность. Ибо как это возможно — испытывать благодарность после того, что она сделала с ним? Потом он подумал, что, вполне вероятно, ее трудно в чем-то обвинить, ведь всему виной его собственное воображение. В конце концов, даже если бы ей и хотелось, женщина не может превратиться в кошку, хотя Эрик часто подумывал о том, что теоретически такое вполне возможно.
Что ж, предположим, это была галлюцинация. И Дульчи привела его в такое состояние, когда возможен подобный обман чувств. Кстати, вполне достаточная причина, чтобы не доверять ей. Какой же она должна быть, если способна такое сотворить с мужчиной? За последние пятнадцать лет женщины испробовали на нем, наверное, все свои уловки и фокусы, но, по сути дела, все эти хитрости сводились к одному и тому же и были очень похожи между собой. Тут же не оставалось никаких сомнений: на ней одной — вина за все случившееся с ним.