Страница 45 из 102
Чудовище покинуло ее только тогда, когда она встретилась с Шерри.
Но вот оно вернулось опять, еще огромнее и ужаснее прежнего, оно угрожало, требовало полного подчинения. Джасинта сидела, не двигаясь, притворяясь равнодушной, делая вид, что не слышит и не понимает грубых и требовательных криков своего личного домового, опять возвратившегося к ней.
«А ведь мы были совершенно счастливы с ней, — размышляла Джасинта. — Мы были счастливы с Шерри полтора дня. И эти полтора дня, как мне казалось, скомпенсировали все годы, прошедшие со дня ее кончины. В тот момент, когда мы вновь обрели друг друга, я впервые испытала чувство некоего мистического счастья, которое явилось мне в облике радости и успокоения вкупе с нежностью, лаской, состраданием и сочувствием; и все это было в нас намного глубже и сильнее, нежели любовь к мужчине».
Так она сидела у окна, подперев голову руками. Спустя некоторое время Джасинта впала в некое оцепенение, уже не чувствовала собственного «я», не осознавала своего физического существования. Ей казалось, что она плывет куда-то сквозь века, сквозь тысячелетия, плывет по какой-то запутанной и почти невидимой орбите, которая была проложена сначала Шерри, а потом — ею самой. И такая непрерывность казалась ей единственной истинной ценностью в этой вечности. Теперь она воспринимала ее с необычайной ясностью. И осознавала, что направление движения передано ей от Шерри, а потом передается от нее к дочери, которую она совсем недавно оставила… И еще понимала совершенно отчетливо, что к этому не имеет никакого отношения ни отец девочки, ни какой-либо другой мужчина на свете. Ибо это принадлежало только им, матерям: этой бесконечной веренице женщин, проходящей сквозь века и дарующей жизнь одному поколению за другим. В этом беспрерывном ряду не было места ни для одного мужчины.
«Мне надо пойти к ней и рассказать об этом».
Внезапно Джасинту охватило невероятное возбуждение, осознание связи с Шерри и со всеми женщинами, чьи тела давали жизнь им… Она ощущала узы, намного более крепкие, нежели раньше; ощущала незыблемую, несокрушимую связь на таких уровнях, до которых не мог бы дотянуться ни один мужчина. Это была ее связь со всем человечеством. И ее случайную страсть нельзя было даже сравнить с этой связью. Она больше не могла позволить такой чепухе вклиниваться во вселенскую, всепоглощающую любовь, существующую между ней и Шерри.
«Ах, если бы только она не была красивой женщиной моего возраста…»
Но теперь, когда к Джасинте пришли такие возвышенные мысли, она только покачала головой, словно стряхивая с себя былое замешательство. «Нет! У меня по-прежнему есть преимущество! Мне хочется, чтобы она была старше, выглядела не такой юной и привлекательной. Конечно же, в таком случае все оказалось бы намного проще. И она могла бы уступить под воздействием хотя бы здравого смысла, а я была бы нежна и ласкова с ней и могла бы стать хозяйкой положения благодаря моей молодости и красоте… Нет, какая же я все-таки эгоистка! И заслуживаю быть несчастной!
Здесь мы встретились друг с другом на равных — каждая в расцвете своей красоты, жизненных сил и обаяния. Он хочет разрушить нашу любовь, и не ради какой-то цели, а просто так — из-за прихоти, из-за желания поразвлечься. Однако нам надо быть умнее его. Мы не должны позволить ему сделать это!
И я не позволю!
Этот момент наступил!»
Джасинта встала и круто повернулась, чтобы лицом к лицу встретиться с Шерри, которая переступала порог, минуя Бет, низко склонившую голову в учтивом поклоне и закрывшую за гостьей дверь.
И вот взгляды женщин встретились.
Шерри выглядела спокойной и сосредоточенной; на губах ее теплилась еле уловимая улыбка, в которой не было насмешки или жестокости, только нежность и любовь. Джасинта стояла совершенно прямо, и все ее тело пребывало в предельном напряжении, ибо Шерри застала ее в момент, когда она вставала из-за стола. Руки Джасинты были откинуты назад, словно крылья у птицы, собирающейся взлететь, глаза стали огромными и изумленными. Потом, издав еле слышный стон, она устремилась к Шерри, а та к ней. Они бросились в объятия друг другу. Джасинта плакала, а Шерри нежно гладила ее по спине, произнося какие-то ласковые, успокаивающие слова.
Спустя несколько минут Джасинта перестала плакать и повернулась к комоду, чтобы достать оттуда носовой платок.
— Мы ведь не позволим ему вытворять с нами такое, правда? — нежно проговорила Шерри, наблюдая за дочерью.
Джасинта чуть-чуть похлопала себя по щекам, отряхивая слезы с густых черных ресниц и шмыгая носом, словно маленькая девочка. Затем яростно покачала головой.
— Нет, ни за что! Я уверена, он уже считает себя победителем! Кстати, почему никто не предупредил, что все это было одним из его коварных трюков — разлучить дочь с матерью?
— Потому что все тут слишком заняты сексом.
— Даже если все так, как ты говоришь, зачем нам сказали, что он причиняет только боль, что у него безобразный и отталкивающий вид, что он… — Джасинта замолчала и покраснела.
— Да, я понимаю. Тебе говорили все, кроме правды. Да, да, тебе говорили нечто совершенно противоположное истине, не так ли? Вообще-то я бы предпочла, чтобы они оказались правы.
— Как это, должно быть, ужасно!.. Провести вечность в обществе чудовища!
— Возможно, мы и имеем дело с чудовищем — в определенном смысле. Я знаю его намного лучше тебя, Джасинта, и считаю, что могу заявить со всей ответственностью: в действительности он намного хуже, нежели его изображают. О, это не очевидно, поскольку все-таки он необыкновенно привлекателен внешне, безумно обаятелен и вызывает желание. Однако мы привыкли к одному образу жизни, а он — к другому. Разве ты не понимаешь этого?
— Я… не совсем, — призналась Джасинта.
Шерри сидела в одном из просторных кресел, обитых алым бархатом, скрестив изящные лодыжки и покручивая зонтик в правой руке, затянутой лайковой перчаткой. Эту руку Шерри с изысканной небрежностью чуть выставила вперед, в то время как левая рука покоилась на колене. Со шляпки спускалась прозрачная вуалька, отбрасывая на нос и щеки тени от крохотных мушек, отчего прелестное личико Шерри казалось покрытым веснушками. Она выглядела поразительно юной, свежей и привлекательной. И теперь, когда они опять воссоединились, Джасинте никак не удавалось примириться с тем, что эта веселая игривая и смеющаяся девушка была ее матерью.
Шерри заговорила мягким, словно воркующим голосом:
— Когда происходит это, ничего не остается, кроме как реагировать на его поступки с чувством огромной благодарности. В конце концов, согласись, он вынуждает тебя испытывать такие ощущения, которых нельзя было даже вообразить. Но позже… начинается неудовлетворенность, приходят сомнения. Ощущение небывалого наслаждения проходит, и не остается ничего, кроме страстного ожидания следующего раза, а это из-за его капризной натуры сплошные тревоги и волнения. Он буквально крадет у нас будущее. Он крадет у нас и прошлое, ибо что у нас остается, кроме незначительных, еле уловимых воспоминаний, достаточных лишь для того, чтобы раздразнить, а не удовлетворить всецело? — Она изящно тряхнула головкой и продолжала: — Разве ты не понимаешь, что подобная любовь — совсем не любовь, а заблуждение? — С этими словами Шерри пристально посмотрела на дочь, стоящую перед ней и сжимающую влажный от слез носовой платок. Сейчас Джасинта выглядела смущенной и несчастной. — Да, я понимаю, мы доходим до этого осознания не сразу и очень разными, подчас удивительными путями. Нам трудно воспринимать подобные вещи. Ведь это не наказание, не награда. В конце концов все происходящее начинает пугать, подавлять, вызывать чувство глубочайшего отвращения. И все же… — Ее свободная рука сделала изящное округлое движение. — И все же здесь, где он полновластный хозяин, нам больше ничего не остается. Вот так-то вот.
Джасинта сидела молча, слушала, а потом некоторое время обдумывала слова матери.
— Как это ничего не остается? — вдруг выпалила она. — Мы обрели друг друга! У меня есть ты, а у тебя есть я!