Атлантия

– Привет.

Голос притягивает и очаровывает. На секунду мне кажется, что это я заговорила. Но я не произнесла ни слова.

Снова Майра. Она стоит напротив меня в черной мантии. Волосы у нее распущены, черты лица слишком резкие, совсем не как у мамы, и в то же время сразу бросается в глаза, что они похожи. Я никогда раньше не видела ее так близко.

– Мне надо поговорить с тобой. О вашей маме. И о твоей сестре.

Мне так хочется ответить своим настоящим голосом: «Нет, ничего этого тебе не надо». Но я так долго хранила молчание, что теперь просто не вижу в этом смысла. Разрушить все только ради тетки, которой, по большому счету, плевать на меня?

Я прохожу мимо нее. Майра идет следом. Я слышу ее шаги у себя за спиной. Я чувствую всю пропасть потери, когда она произносит: «о маме» и «о сестре». Эти слова эхом отдаются у меня в мозгу, как будто мой череп – холодный пустой храм, в котором не зажгли свечи.

Я всегда знала, что если останусь Внизу, то потеряю себя, и чувствую, что это уже начинает происходить.

– Рио, – повторяет Майра, – я была в храме, когда Бэй ушла Наверх. И я слышала, как ты заговорила.

Я останавливаюсь.

Значит, не один только Джастус меня слышал.

– Я всегда подозревала, что и ты тоже сирена, – говорит Майра. В ее голосе так отчетливо звучат счастливые нотки, что меня даже передергивает. – Если ты чего-нибудь хочешь, – продолжает она, – или если тебе что-то нужно, я могу тебе помочь. Знаешь, я ведь помогала твоей маме. Океания, даже будучи Верховной Жрицей, признавала, что ей нужна моя помощь.

Это ложь. Мама гордилась бы мной, если бы услышала, каким ровным и невыразительным голосом я ответила Майре, хотя на самом деле мне хотелось закричать.

– Маме ничего от тебя не было нужно. У нее были мы. Мы с Бэй.

– Есть вещи, о которых ты можешь рассказать только сестре, – парирует Майра. – А есть и такие, о которых ты больше никого не можешь попросить.

Ее голос звучит все тише и печальнее, он словно бы отдаляется, хотя собеседница стоит прямо передо мной. Это сбивает меня с толку.

– Ты считаешь, что я – плохая сестра, а твоя мама – хорошая? – интересуется Майра. – Но Океания правда нуждалась во мне. И Бэй тоже.

А вот это уже полная чушь. Бэй нужна была я.

– Сестренка для тебя кое-что оставила, – говорит Майра. – Пойдем со мной, и я отдам тебе это.

Я оказываюсь в ловушке. Ведь это вполне может быть правдой.

Бэй не ушла бы Наверх, не оставив мне хоть какой-то знак, чтобы объяснить причину своего поступка.

С другой стороны, она бы точно не стала прибегать к помощи Майры.

Или все-таки стала бы?

Если бы еще не этот голос сирены: он мешает мне трезво оценивать ситуацию.

За спиной у нас по цементному каналу проходит гондола. Мне хочется уйти от Майры и вернуться в храм. Я срываюсь с места и перехожу на бег.

Меня преследует голос Майры:

– Нам надо поговорить, Рио, тебе и мне. Я могу помочь тебе достичь того, к чему ты стремишься, выполнить твое самое заветное желание.

Знает ли она о том, что я стремлюсь любой ценой сбежать из Атлантии?

У меня возникает неприятное чувство, что тетя способна читать мои мысли и заглядывать ко мне в душу.

– Я могу помочь тебе попасть Наверх, – говорит Майра, и голос ее затухает: он преследует меня, как невидимый призрак. – Ты слышишь, как дышит город?

Глава 3

Я сижу на скамье в своей старой одежде, и меня окружают знакомые запахи восковых свечей, камня и воды. Я делаю глубокий вдох и жду, когда угомонится сердце. Оно бешено колотится с того момента, как я встретилась с Майрой.

Жрецы проходят по нефу, их мантии с шорохом волочатся по полу. Я специально, чтобы не встречаться ни с кем глазами, опускаю голову. Не хочу больше слышать никаких слов сочувствия по поводу ухода Бэй.

Здесь тетя вряд ли до меня доберется. Сиренам запрещено входить в храмы. У них есть свое место для богослужений, где-то в маленьком лабиринте зданий Совета. Но так было не всегда. Вообще-то, в первое время после Великого Раздела многие сирены были жрицами, своими особенными голосами они предупреждали людей о грехе гордыни и призывали их к самопожертвованию. Но потом некоторых сирен опьянила власть, и они начали манипулировать окружающими, использовать свой голос во вред. Тогда Совет принял решение забирать детей-сирен из семей и воспитывать их так, чтобы они могли приносить Атлантии только пользу.

Женщина на том конце нефа зажигает свечу. Почти на всех скамьях сидят люди. Интересно, есть ли среди них такие, кто тоскует по ушедшим Наверх? Наверняка сегодня не одна я ищу здесь уединения. Храм никогда не закрывается. Это единственное место, где разрешается оставаться после наступления комендантского часа.

Мама порой работала допоздна: выслушивала молитвы и просьбы тех, кто начинал испытывать кризис веры. Некоторые буквально кричали о своих сомнениях, выли и рычали, рассказывая о своих грехах. Мама считала, что каждого человека обязательно надо выслушать, что это очень важно, и поэтому, даже став Верховной Жрицей, она никому не отказывала в помощи.

А еще мама полагала, что сирен надо пускать в храм, и даже хотела провести в Совете соответствующий закон, но ей так и не удалось набрать среди жрецов достаточное количество голосов. Для мамы храм был местом, где боги и люди могут встретиться, и она считала, что никого нельзя лишать такой возможности.

Помню, однажды, будучи сильно не в духе – что случалось с ней чрезвычайно редко, – мама с горечью сказала нам:

– Вот говорят, что, мол, сирены – чудо, а люди – нет. Что за глупости! Да каждый человек – это настоящее чудо!

Я поднимаю голову и смотрю на резные каменные контрфорсы и галереи: оттуда за нами наблюдают зловещие боги и горгульи.

Боги изображены в обличье разных зверей, что живут Наверху. На колонне рядом со мной – бог Эфрам: он злобный и хитрый, а потому вырезан из камня в виде тигра. Существует много богов в образе тигра, но, если знать, какой именно тебе нужен, отличить его от других не проблема. Например, у Эфрама самые большие глаза. Он видит больше других.

– Боги все знают, – говорила мама, когда мне было трудно скрывать свой голос. – Они знают, как тебе трудно. И они довольны тобой, Рио.

Мне хотелось уточнить: «Довольны тем, что я сирена, или же тем, что у меня получается это скрывать?»

Но я так никогда и не спросила маму об этом.

Еще в детстве я поняла, что своим голосом могу заставить Бэй сделать все, что захочу. Но я не имела такой власти над мамой. Даже когда я заливалась слезами и горячо просила ее о чем-то, она все равно могла мне отказать. Но это не всегда было легко. Когда я плакала, или умоляла, или пыталась ею манипулировать, мама закрывала глаза, и я знала, что она молится, чтобы не поддаться мне. И боги всегда давали ей силу. Это был знак того, что они ей благоволят. Верховные Жрецы могут противостоять сиренам. Отчасти их и выбирают за эту способность.

Помню, однажды, когда нам было по пять лет, я довела Бэй до слез. Она так рыдала, что даже начала задыхаться. Я сделала это специально. Мне нравилось чувствовать себя энергичной, жестокой, умной и всесильной. Но после этого я сломалась и начала терзаться угрызениями совести. Мама крепко прижала меня к себе. Она тоже плакала.

– Ты хорошая девочка, Рио, – сказала она.

– Я специально сделала больно Бэй, – призналась я. – Я хотела сделать ей больно.

– Но потом ты об этом пожалела, – возразила мама. – И ты не хочешь делать этого снова.

Мне показалось, что она почувствовала облегчение.

Я кивнула. Она была права.

– Вот в чем тут разница, – продолжала мама так, будто обращалась уже не ко мне. – Именно в этом и заключается принципиальное отличие.

Она взяла мое лицо в ладони и с любовью заглянула мне в глаза.

– Рио, каждый человек в какой-то момент своей жизни хочет сделать больно другому. Такова уж человеческая природа. Но ты от рождения обладаешь большей силой, чем другие. Вот почему ты должна контролировать свой голос.