Кровавые поля

И был потрясен, узнав стоявшего перед ним приземистого офицера – квадратный подбородок, гладко выбритая кожа, лет тридцать пять. Именно ему он сохранил жизнь во время стычки с римским патрулем около недели назад, чтобы спасти Мутта. Он был бы сейчас пленником, которым занимался бы другой палач.

Ганнон понял, что офицер его не узнал, но у молодого человека появился крошечный шанс, что это ему поможет, и Ганнон ухватился за разгоревшуюся искру надежды.

Офицер мрачно рассмеялся.

– Очень больно, да? Считай, тебе повезло, потому что я мог приказать связать твои руки за спиной. Тогда в тот момент, как тебя подняли бы в воздух, плечевые суставы не выдержали бы нагрузки. – Он нахмурился, когда Ганнон ничего не ответил. – Не понимаешь ни одного слова?

Ганнон промолчал.

– Подвесьте второго, – приказал офицер.

С бессильной яростью юноша смотрел, как триарии притащили стонущего Богу и тоже подвесили его на крюк. Через некоторое время в его глазах появилось осмысленное выражение, и он попытался улыбнуться, но получилась лишь гримаса боли.

– С нами все будет хорошо, – прошептал ему Ганнон.

– Все в порядке, командир. Тебе не нужно меня обманывать.

Ганнон собрался ему ответить, но слова так и не сорвались с его губ, потому что он увидел свежую кровь, которой насквозь пропиталась туника Богу. Они оба знали, что умрут здесь, и делать вид, что это не так, не имело смысла.

– Да облегчат боги наш путь.

– Молчать! – рявкнул офицер и щелкнул пальцами. – Найдите идиота-раба, о котором мы говорили.

– Слушаюсь, командир. – Косоглазый солдат направился к двери.

– Нет нужды звать раба, я достаточно хорошо говорю на латыни, – сказал Ганнон.

Офицер сумел скрыть свое удивление и громко рявкнул:

– Откуда ты знаешь мой язык?

– У меня был учитель-грек в детстве.

Офицер приподнял бровь.

– Значит, нам попался цивилизованный гугга?

– Многие из нас прекрасно образованы, – сдержанно проговорил Ганнон и получил в ответ удивленный взгляд.

– А твой человек говорит на латыни?

– Богу? Нет.

– Значит, у вас тоже существуют различия между классами, – задумчиво произнес офицер, бросив презрительный взгляд на своих солдат. – Однако у тебя не греческий акцент. Твой латинский звучит так, будто ты из Кампании.

Теперь пришла очередь Ганнона удивляться. Впрочем, ничего странного в том, что он говорил на латыни, как Квинт и его родные, не было.

– Я жил в Южной Италии, – признался он.

Римлянин подошел ближе и толкнул Ганнона в спину, тот качнулся вперед, и его ноги перестали касаться пола, а руки вывернулись в суставах назад. Юноша взвыл от боли.

– Не лги мне! – выкрикнул офицер.

Охваченный отчаянием карфагенянин попытался уменьшить давление на плечи, изо всех потянулся вниз, и ему удалось совсем чуть-чуть замедлить движение, но тут его снова пронзила острая боль.

– Я сказал правду. Моего друга и меня захватили на море между Карфагеном и Сицилией. Меня купила семья из Кампании. Я жил недалеко от Капуи около года.

– Как звали твоего хозяина? – быстро и требовательно спросил офицер.

– У меня нет хозяина, – гордо вскинув голову, ответил Ганнон.

И тут же задохнулся от удара в солнечное сплетение; его окатила новая волна боли, когда плечи приняли на себя вес его тела. Его затошнило, и он сплюнул на пол.

Офицер подождал немного, а потом приблизил лицо к покрасневшему, кашляющему Ганнону.

– Я очень сомневаюсь, что твой хозяин подарил тебе свободу, чтобы ты мог присоединиться к армии Ганнибала. А значит, ты все еще его раб. Тебе понятно?

Спорить было бесполезно, но Ганнона охватила ярость.

– То, что меня захватили пираты, не сделало меня проклятым рабом. Я свободный человек и карфагенянин!

За свою вспышку он получил очередной сильный удар, и его снова вырвало остатками жидкости, которая еще была в желудке. Ганнон пожалел, что не попал на ноги своего мучителя, но тот успел отступить на пару шагов назад. Он стоял и терпеливо ждал, когда пленника перестанет рвать, а потом прошептал ему на ухо:

– Если тебя продали римскому гражданину, ты раб, и не важно, нравится тебе это или нет. Я не собираюсь с тобой препираться, и, надеюсь, у тебя тоже хватит здравого смысла со мной не спорить. Как звали твоего хозяина?

– Гай Фабриций.

– Никогда о нем не слышал.

Ганнон ожидал нового удара, но его не последовало.

– Его жену зовут Атия. У них двое детей, Квинт и Аврелия. Их ферма находится примерно в половине дня пути от Капуи.

– Продолжай.

Ганнон рассказал о своей жизни в доме Квинта, о том, что он подружился с Квинтом и Аврелией, и о визите в их дом Гая Минуция Флакка – аристократа, занимавшего исключительно высокое положение. Он не стал упоминать Агесандра, надсмотрщика, который превратил его жизнь в кошмар, и не рассказал, что пытался разыскать своего друга Суниатона.

– Ладно, достаточно. Может быть, ты действительно был рабом в Капуе. – В глазах офицера появилось задумчивое выражение. – Значит, ты сбежал, когда узнал, что Ганнибал вошел в Цизальпийскую Галлию?

Ганнон решил, что скорее умрет, нежели признается в том, что прятался в ночи, точно дикий волк.

– Нет. Меня отпустил Квинт, сын моего хозяина.

На лице офицера появилось недоверие.

– И ты рассчитываешь, что я в это поверю?

– Это правда.

Офицер недоверчиво фыркнул.

– А где был его отец, когда он тебя отпустил? И мать, кстати?

– Фабриций ушел с армией. Атия же не имела ни малейшего представления о том, что задумал ее сын.

– Маленький гаденыш! Не хотел бы я иметь такого сына… – Офицер покачал головой. – Впрочем, все это не имеет значения. Гораздо важнее другое: что ты и твои люди делали ночью около виллы?

Ганнон решил, что правда ничего не изменит, а потому ответил:

– Я надеялся найти кого-нибудь, кто знает, сколько в городе защитников.

– И ты нашел такого человека! Меня! – прохрипел офицер. – Но я тебе не скажу.

Дерьмо!

– Значит, ты производил разведку для Ганнибала?

Ганнон кивнул.

– Говорят, его армия направляется сюда, это так?

– Да.

Офицер секунду молчал, а потом спросил:

– Сколько?

– Около пятидесяти тысяч, – соврал Ганнон.

Лицо офицера потемнело, и карфагенянин испытал мрачную радость.

– Каждый день к его армии присоединяются все новые и новые жители Галлии.

Произнеся эти правдивые слова, Ганнон понял, что погорячился. Следующий удар был самым сильным из всех, а боль – такой невыносимой, что он потерял сознание, но пришел в себя, когда офицер влепил ему пощечину.

– Думаешь, это боль? Ты даже не представляешь, какие страдания тебя ждут. Ты превратишься в пустую оболочку, когда мои люди с тобой закончат.

Ганнон проследил за взглядом офицера, который посмотрел на инструменты, лежавшие на столе, и почувствовал, что его сейчас снова вырвет. Сколько пройдет времени, прежде чем он начнет молить о пощаде? Или до того, как обделается? Может быть, ему даруют быструю смерть, если он напомнит офицеру, что пощадил его в той стычке… Но уже в следующее мгновение его наполнил жгучий стыд. Имей гордость!

– Римское дерьмо, – прохрипел Богу на отвратительном латинском. – Подожди… ты узнаешь, что… такое боль… армия… Ганнибала… тебе покажет… Ганнибал… самый лучший… полководец. Вам… такого никогда не… видать.

Ганнон бросил на Богу предостерегающий взгляд, но опоздал.

– Нагрей железо, – выкрикнул офицер, подошел к Богу и, сжав руку в кулак, ударил его в самый центр кровавого пятна на тунике.

Богу взвыл от боли, и офицер рассмеялся.

– Оставьте его. Он же ранен! – крикнул Ганнон.

– Значит, он быстрее заговорит. Когда этот пес сдохнет, у меня останешься ты.

Молодой человек на мгновение испытал облегчение, которое тут же сменило чувство вины за то, что Богу выпало страдать первым.

– Приведи вонючего раба! Я хочу понимать, что скажет этот раненый кусок дерьма, и не собираюсь доверять переводу его напарника.