Розовая шубка

— Спасибо, мамочка. Я так переживала, до края дошла.

— Знаю, доченька.

— Я уже туда смотрела…

— Тихо, тихо, брось эти мысли. Все позади. Теперь тебе и свою жизнь жить, и ребенка растить. Мы тебя любим, всегда с тобой, держись за свою семью. Все вместе малого подымем.

— Тебе кажется, мальчик? — смущенно спросила дочь.

— Как мне, бабке, толкнулось, значит, так тому и быть, внучок народится. Дай-то Бог. И никого не бойся, ходи смело, голову не опускай. Сейчас главное — здоровье. Твое и ребенка, он уже настрадался, пока ты раскачивалась. Отдыхай, ягоды собирай на даче… В сентябре в Крым поедем, в море купаться.

— Родненькая моя!.. — Оля снова заплакала, прижавшись к матери, потом с тревогой вскинула глаза. — А что папа скажет? Вдруг расшумится? Ты же знаешь, какой он, когда разойдется.

— Я с ним поговорю, не бери в голову. Рубен поймет. — Она со вздохом обняла Олю и усмехнулась. — Как моя мать в тридцать шесть лет стала бабкой, так и я, как раз к тридцати шести подгадаю… Значит, ничего не поделаешь. От судьбы не уйдешь, суженого-ряженого на коне не объедешь. Ох-хо-хо… Слава Богу, поговорили. Лежи, сил набирайся. Я в магазин пойду. Чего тебе хочется, чего душа желает? Огурчика малосольного, селедочки?

— Да. И кефира.

— Кефир не стоит пить сейчас, там спирту много. Творожку куплю, ягод.

— И мороженое.

— И мороженое. Два возьму, мне тоже охота. Я ж у тебя молодая, меня еще «девушкой» называют.

— Ты самая красивая, мамочка, самая хорошая. Как бы я сейчас без тебя…

— A-а… Так-то вот и меня мои поддержали. Уж как я убивалась, как билась по дураку тому непутевому! А дома ни полсловечка худого не услышала, ни упрека, взгляда косого, ничего. Родная кровь — великое дело.

Стоял ранний сентябрь. Дни были яркие, совсем летние, и лишь кое-где в зелени деревьев, словно непрошенная седина, проглядывали отдельные пожелтевшие ветки. В Академии текстиля шли занятия по рисунку. В светлом двустороннем зале, вкруговую у центрального возвышения сидели перед мольбертами студенты и, посматривая на стоящего вполоборота обнаженного пожилого мужчину, усердно водили мягкими карандашами по большим листам бумаги, вырисовывая голову, торс, руки, ноги. Натура была дрябловатая, изрезанная складками и морщинами, нелегкая для рисования, потому что требовала тонкого владения светотенью. Сквозь белые занавеси на окнах струился мягкий свет, долетал ветерок, доносился уличный шум и редкие автомобильные гудки.

Все углубленно работали. Преподаватель, молодой полнеющий мужчина с бородкой, в маленьких круглых очках, похожий на сельского интеллигента прежних времен, медленно ходил между рядов. Все молчали. Постояв за спиной рисующего, он наклонялся и тихонько направлял его руку. Немного дольше он задержался возле Марианны, чуть заметно кивнул головой и проследовал дальше.

В коридоре прозвенел звонок.

— Подпишите и сдайте работы на кафедру, — сказал художник. — Марианна, останьтесь, пожалуйста.

— Я только вымою руки, Миша, сейчас, одну минуточку. — Марианна, напевая, побежала в коридор, держа перед собой испачканные карандашной пылью ладони.

Он оглянулся вслед, чуть щуря глаза, словно собирался ее рисовать. Через минуту она вернулась, встала в струнку и даже вытянула руки по швам.

— Как лист перед травой!

Он засмеялся.

— Прекрасно! Мне нравится ваш рисунок, Марианна. У вас необычная, собственная манера. Я бы хотел посмотреть ваши домашние наработки, чтобы, по возможности, выбрать из них для студенческой выставки. Не возражаете?

— Я на седьмом небе, Миша.

— Тогда принесите то, что вы считаете удачным, ко мне в мастерскую. Знаете, где это? На улице Вавилова. Вот адрес. В понедельник, среду и пятницу, когда удобно. Долго не собирайтесь, однако время дорого.

— Вы очень добры. — Она обозначила легкий книксен.

— Посмотрим, посмотрим.

Он ухватил папку со студенческими работами и поспешил уйти.

«Ай да я!» — подпрыгнула Марианна.

Первые студенческие дни казались сказкой. Стипендия, новые друзья, лекции о творчестве. И поклонники. В первую же неделю ее проводили до дому пять человек, один за другим, все со старших курсов. «Что же будет дальше?! Арифметическая прогрессия?» — счастливо зажмурилась она. После волнительной экзаменационной страды Марианна вновь обрела свое обычное счастливо-летящее состояние, шутила, звонко-призывно хохотала и кокетничала напропалую.

— Ах, хорошо! Ах, удивительно! — начинался и заканчивался каждый ее день.

Сейчас она заспешила на третий этаж, в аудиторию ручного ткачества, обычная девчонка-первокурсница в короткой бархатной юбочке песочного цвета, желтой блузе и кожаной зеленой жилетке с золотистой строчкой вдоль скругленных бортов. Зеленую кожу для жилетки она сняла с одной старомодной сумки, которую продавали по дешевке на развале у станции метро «Щелковская», а на подкладку выкроила лоскут переливчатого шелка из старого маминого плаща. Скроила, прострочила, чуть не дрожа от нетерпения, золотым люрексом за одно воскресенье, и в понедельник явилась в обновке. «Полный отпад!» И теперь время от времени украдкой отводила двумя пальчиками изнанку, любуясь игрой цветов, и это тоже было лучиком счастья. Ах, чудно, славно! И косы она сохранила. Со всей тщательностью укладывала их в блестящие перевитые пряди по обеим сторонам головы, будто принцесса Лея из «Звездных войн».

Прежняя жизнь, школа, изостудия — все перетекло в новую жизнь, полную творческого общения, трудов, захватывающих планов, ведь если сосредоточиться и взяться изо всех сил — можно сделать все, все!

Но тянулись письма от Димы. Они приходили дважды в неделю, многословные, не меньше шести тетрадных листов, убористые, с повторами и подробностями о солдатской муштре, вертолетных десантах под условным обстрелом, о друзьях-солдатах, их стихах про океаны и дальние странствия, и, конечно же, в каждой строчке — о любви, любви, любви. С этих страниц подымалась волна молодого мужского томления, такая волнующая для той, что ждет солдатских писем изо дня в день, и такая излишняя, неуместная, когда читаешь в полглаза по диагонали. «Зато почерк отменный, просто прелесть, — вздыхала Марианна, — с завитушками, росчерками, грамматическими ошибками». Скрепя сердце она отвечала через два послания на третье, придумывала какие-то новости, общемосковские и политические сплетни, приветы от друзей-одноклассников. Радость, владевшая ею, невольно светилась между строк, питая пустые надежды военнослужащего Дмитрия Соколова…

В аудитории декоративного искусства все получили деревянную рамку — «станок» — размерами с альбом для рисования, моток толстых суровых ниток, круглую деревянную палочку-«пруток», кривую иглу и клубочки шерстяной пряжи самых разных цветов.

— Господа, студенты! — Улыбаясь с едва заметным превосходством, встала перед ними аспирантка Академии красавица Инга Вишневская. — Мы приступаем к освоению ручного ткачества. Здесь на стенах висят гобелены и шпалеры, то есть тканые ковры-картины, созданные в прошлые века и в наше время. До Нового года вам предстоит соткать свой гобелен по собственному рисунку и получить зачет. Лучшие работы удостоятся места на выставке и премии. Начинаем.

Ингу Вишневскую все заметили еще в первый день, на торжествах посвящения в студенты; главным потрясением оказались ее внешность и наряды, созданные с участием ее высокого искусства. Ее представили как мастера во всех видах декоративного художества, строгую до въедливости наставницу молодых талантов. Это чувствовалось.

— Записываем порядок сноски основ, — не теряя времени, начала Инга. — Первое. Конец нити клубка перекинуть через верхний вал на рабочую переднюю сторону станка и привязать к левому концу прутка слева направо. Показываю.

Через два часа на всех станках подросли сантиметра на три-четыре толстые коврики из яркой шерстяной пряжи. Вместо рисунков на них красовались многоцветные учебные полоски и пятна, выполненные разными техниками соединения утков и основы. У Марианны получилась сложная волнистая линия из голубой шерсти и косой треугольничек паруса. Фантазия разыгралась. Открылось новое поле для творчества. Ах, как хорошо!