Розовая шубка

В тот ужасный вечер она нашла в почтовом ящике очередное письмо из армии, обычное Димино послание, полное солдатских буден и вздохов. И на этот раз услышала их. Неужели ему так же больно, как ей? Тогда, каких жестокостей наслышался от нее бедный мальчик! Под влиянием минуты она написала ему теплее обыкновенного и через неделю получила такой любовно-эротический бред, что выбросила поскорей и подальше. И вдруг сама села за любовную исповедь. Желание написать Нестору было неодолимым, как лихорадка. Хоть ниточка, хоть паутинка, но пусть протянется между ними, она не может без этого жить!

«Любимый! — написала она впервые в жизни. — Я не знаю, зачем пишу это письмо. Наверное, потому что люблю тебя. Люблю, как глупая маленькая девчонка. Я готова сесть на ступеньки и ждать, ждать. Ответь мне, позвони. Марианна».

На другой день, замирая от страха, она крадучись оставила письмо старушке у входа. Для Нестора.

Наспех, накриво, но дело было сделано. Свершилось.

«Вот сейчас ему отдали письмо. Он удивился и сразу посмотрел в конец: от кого? А, понятно, — мучилась Марианна. — Как глупая маленькая девчонка», — прочитал он: Да уж… Ужас, ужас. Зачем я это сделала? Как теперь быть? Могу ли не пойти никогда!? А если приду, он скажет: «Вот пришла…»

С такими мыслями она ехала в электричке на дачу к Инге. Народу было немного. За окном сменяли друг друга увядшие поля, поселки, темные, теряющие последнюю листву, подмосковные леса. Мелкий, едва заметный снег, похожий на дождь, налипал на вагонные стекла и таял, стекая косыми дорожками. Мелькали строения, подмосковные городки, и вновь поля, леса.

Под дробный стук колес она передумала все, что могла, мысли кружились по кругу, вокруг одного и того же, как бежала домой к телефону: «Телефон, ты звонил?», как ждала письма — а вдруг? И снова, и снова…

Наконец, Опольная. Марианна вышла на платформу. В воздухе пахло смолой, мелкая изморось приятно холодила лицо. В этот мокрый осенний день поселок казался пустым. Дом Инги был виден издалека. Он выделялся резными наличниками, деревянной резьбой под крышей, раскрашенными створками ставен. Округлый мезонин с одним окном вызывал в памяти образ «девичьей светелки». На всех ее окнах виднелись дневные кружевные занавесочки-задергушки и цветастые плотные шторы для вечерней поры. Под стать веселенькому домику было и крыльцо, и колокольчик у входа, мелодично звякнувший от руки.

Инга встретила с радушностью доброй хозяйки. Она жила не одна, с ней был ее дедушка, щупленький седенький старичок с кудрявой белой бородой, постоянный обитатель зимней дачи. Здесь же сидели кошка и собака. Пахло травами. На Инге была старая джинсовая куртка и брюки с заплатками на коленях. Ни косметики, ни маникюра. Это бы и хорошо, но, по первому, тут же забытому, впечатлению Марианне показалось, что настоящий облик ее невольно приоткрывает нечто, умело скрываемое искусством макияжа.

— Как доехала? Долго искала? — Инга подала ей тапочки. — Денек на улице скверный, и дождь, и снег…

— Зато у вас тепло и хорошо пахнет. — Марианна дотронулась рукой до беленой печки.

— Чайку с дороги?

— С удовольствием. У меня с собой как раз кое-что вкусное на общий стол.

После чая принялись за дело. Пучки сушеных трав, коренья, запасы коры, бересты висели по стенам, лежали в коробках на виду, зато в темных стеклянных сосудах, убранных за створки и дверцы шкафов, столов, тумбочек, в кладовке хранились опасные вещества для протравы: медный и железный купорос, разнообразные квасцы, калийные соли. Инга принялась с осторожностью раскладывать все по баночкам и горшочкам, заливать водой, ставить на плиту. Белая тонкая пряжа пушистой горой светлела на топчане. Ее стала разматывать на пряди Марианна, метра по полтора для каждого оттенка. Одновременно записывала все подробности в рабочую тетрадь. Работа была женская, приятная, под шуточки и разговорчики.

Дедуля чистил картошку, вертел мясо для котлет, заранее нахваливая свою стряпню. Оказался он не простым старичком, а знатным армейским кашеваром, еще на Халхин-Голе кормил солдатушек зайчатиной да медвежатиной. Часа через три кипячения растворы вынесли для охлаждения и настаивания в сенцы, а плиту занял старый гвардеец.

— Шшш, — зашипели котлеты.

Через час пообедали. Что за борщ, за котлеты с подливкой, что за кисель — отменно! А как смотрится на столе! Во всем сказывалась родовая талантливая мастеровитость.

— Такому угощению любой ресторан позавидует, — похвалила Марианна. — Как вам удалось? Вроде ничего особенного и не клали, я следила вполглаза, и вдруг такой вкус, пышность, сочность! Научите, Илизарий Максимович!

— Оценила, дочка, спасибо на добром слове, кушай на здоровье. Мясо не каждому дается, оно, понятное дело, мужскую руку уважает. Я в молодости на полк солдат стряпал, у, какие едоки были! Сами генералы за солдатскими обедами посылали! Вызывает раз генерал Блюхер, так, мол, и так, жду в гости генерала Георгия Жукова, удиви, Илизарий, чем сможешь. Ну, чем, думаю? Ладно, прибыли генералы, смотр войскам сделали, за стол идут. А перед ними серна дикая лежит, как живая, рожки-копытца посеребренные, рисом-ягодой начиненная, шкуркой собственной прикрытая, не отличишь. Доволен остался Василий Васильевич, отпуск дал, понятное дело.

Потом погуляли под низкими тучами вдоль мокрых заборов, по тихим безлюдным окраинам, вернулись затемно в тепло и уют зимнего домика. И вновь принялись нагревать, кипятить, процеживать.

— Сейчас мы получим нежный розовый цвет. Следи.

Медленно-медленно стала погружать Инга шелковистую белую прядь в глиняный горшочек с темным настоем красных еловых шишек, собранных в прошлом году из-под снега. Подержала, и так же неспешно, за тот же хвостик стала вынимать ее. То же проделала со вторым мотком, но дважды, с третьим — трижды, и так до тех пор, пока тридцать три оттенка зари от блёклого, тепло-белого до густого розового не пролегли полосками пряжи на веревочке для просушки. В оставшуюся краску погрузили несколько мотков сразу для крашения в ровный красный цвет.

— Поняла? На сегодня готовы еще три настоя — болотно-зеленый, сине-фиолетовый и коричневый. Остальные дойдут завтра. Делай сама.

За окном стояла темная, октябрьская ночь. Ни одного огонька не проглядывало в черноте, как ни вглядывайся, ни звездочки над низкими тучами.

— Не страшно деду оставаться здесь на зиму? — спросила Марианна, стоя на крыльце и вслушиваясь в тишину черной, осенней ночи, в шорох дождя по листве, преющей у забора.

— Говорит, что любит так жить, в городской квартире душно ему. Даже в туалет «на двор» ходит, не может «в комнате». Собака охраняет, мы набиваем холодильник, бываем часто, на машине это просто. Что еще? Старики — всегда проблема. Спать мы будем наверху, в холодочке, не возражаешь?

— В светелке?

— Да. — Инга усмехнулась. — Можно бы в горнице, но дедушка храпит так, что стекла дрожат. Ничего, под теплыми одеялами не замерзнем.

Марианне постелили на раскладушке. В любимой ночной рубашке с розочками юркнула она сразу под два теплых одеяла. Хорошо! Поднесла к глазам ладонь. Пальцы были не видны.

— Ну и темнота… Кромешная, как в первобытной пещере.

— Нравится? — Инга улыбнулась из-под пуховой перины. — Согрелась? Тогда загадай желание, пока не заснула. «Засыпаю на новом месте, приснись жених невесте». А как увидишь, не теряйся, дунь перышко в его сторону. Авось приворожишь.

Марианна вздохнула.

— Не поможет.

— А ты не сомневайся, — засмеялась Инга. — Такая красавица. Как у тебя в этом смысле? Тебе везет в любви?

— Не знаю, — замялась Марианна. — Не очень. То слишком просто, то слишком сложно.

— Но у тебя должна быть куча поклонников. Я уверена в этом! Ты влюблена? Как его зовут?

— Это… моя тайна, — тихо произнесла Марианна.

— A-а… тогда умолкаю. Но, судя по всему, ты неопытна, я могла бы помочь. Хороший совет на дороге не валяется. Я постарше, кое-что поняла в жизни, пользуйся. Не только же крашению учиться… — Голос ее звучал участливо и просто.